Интервью

«У нашей литературы основательный, крепкий фундамент на все времена — это русская классика. Возможно, в ней и таится загадка русской души — в ее чистоте, глубине, искренности, долготерпимости, совестливости и высокой морали…»

«Литература всё больше и больше теряется среди потока информации. Дети не читают. Это страшно. Дети не пишут. И это ещё страшней. Когда-то литература была доступна очень немногим в силу дороговизны книг и всеобщей неграмотности. Сегодня выпускаются миллиарды книг, человеку доступно бесчисленное количество творений. А литература снова становится уделом избранных. Потому что писать ещё не значит быть в литературе…»

«— Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого – включить в нее? — Я бы изъял А.И. Солженицына, поскольку он в значительно большей мере публицист, нежели художник слова. Изъял бы, пожалуй, еще Чернышевского, так как его тексты чрезмерно идеологизированы…»

«— Что кажется Вам неприемлемым в художественном творчестве? — Пренебрежение к собственной стране, к ее истории и народу. Качество настолько отвратительное, что способно оттолкнуть от любого, даже очень добротно написанного произведения. И от автора тоже…»

По мне не беда, что мой повар сквернослов, знал бы он свое дело. Впрочем, я не собираюсь указывать другим, как нужно им поступать (для этого найдется много охотников), я говорю только о том, как поступаю я сам. За столом я предпочитаю занимательного собеседника благонравному; в постели красоту — доброте; для серьезных бесед — людей основательных, но свободных от педантизма. И то же во всем остальном.

"Когда Цейтлин встретил своего героя, перед ним сидел немощный тщеславный старик, отрицавший свое тщеславие и, скорее, раздираемый сомнениями, чем увидевший себя со стороны. Компьютер составил психологический портрет Йосаде; тот остался равнодушен к результату. Цейтлин решил, что причина равнодушия — отсутствие в портрете фактора смерти, важнейшего для Йосаде в пору их знакомства..."

«Точно мы об этой закулисе ничего не знаем. Вероятно, отчасти так оно и есть. Внимательные наблюдатели отмечают и особое отношение Путина к зятю Юмашева — Дерипаске, которого он сейчас спасает от финансовых потерь за счет госбюджета. Таким образом, и Юмашев и Дерипаска — члены “Семьи”, заграничным кассиром которой, возможно, является деловой партнер Дерипаски Абрамович, к нему у президента тоже давно заметно особо бережное отношение. Но надо полагать, что у Путина есть интересы и собственного петербургского клана, отличные от “Семьи”. Аппетит приходит во время еды. Устранялись им нелояльные ему и его клану “старые” олигархи. Кто-то оказался в эмиграции, кто-то показательно в заключении или даже на кладбище. В результате, думаю, “семейный” преемник первого президента сумел примирить лояльные кланы в общем правящем классе, привив им чувство взаимозависимости как основу коллективной безопасности. А что касается личной зависимости Путина от “Семьи”, то это в данное время, при его авторитарной власти, возможно только в том случае, если у “Семьи” на него где-то хранится убийственный компромат…»

«Золотой век русской литературы — это начало тропы, компас, камертон. С одной стороны, он вроде бы далеко позади, но в то же время он и впереди, и мы идём от него к нему. Наш век — это своеобразный перевал между старым и новым Золотыми веками, это “век старателей”, намывающих среди мути повседневности и собирающих по крупинкам то “золото” культуры, из которого и будет потом воздвигнут новый Золотой век…»

Мишель Монтень: В беседу и спор я вступаю с легкостью, тем более что общепринятые мнения не находят во мне благоприятной почвы, где они могли бы укорениться. Никакое суждение не поразит меня, никакое мнение не оскорбит, как бы они ни были мне чужды. Нет причуды столь легкомысленной и странной, которую я не счел бы вполне допустимым порождением человеческого ума.

Он был известным врачом, кандидатом медицинских наук, 32 года руководил крупнейшей в Тамбове больницей, имел опыт руководства городской системой здравоохранения, был заслуженным врачом Российской Федерации, депутатом Тамбовской областной Думы и Почетным гражданином города Тамбова.

Войти родным в родной язык оказалось трудным делом. Признаюсь, я всегда избегал вмешательства в вопросы, тесно связанные с русским национальным самосознанием. Никогда не стал бы пушкинистом, не читал бы лекций о декабристах и т. д. «Еврейская линия» в стихах возникала у меня сама по себе, без всякого наперёд заданного намерения, скорее как внутренний императив.

Известно много примеров, самый известный ― Рахманинов. Он себя практически как композитор убил исполнительством. Могу сказать о себе, как я пытался решить эту проблему. В Союзконцерте я просил, чтобы мне планировали концерты на полгода, а другие полгода сочинять. Но ничего из этого не вышло. Эти полугодия (без концертов) я только приходил в себя. К тому же, надо было учить что-то новое, в общем, проблема не была решена.

«…я хожу по церковному двору и пытаюсь забраться в высоченные писательские эмпиреи, а мне не дают… Не дают упрямо, жалобно и бесконечно. Знаете, наверное, именно тогда я как-то незаметно для самого себя начинаю рассуждать о природе зла и политике. В этот момент я не люблю людей, и мне хочется сказать им: зачем вы это делаете?.. Разве вы не понимаете, что придет время, вы явитесь в церковь и в ответ на вашу просьбу Бог вдруг скажет вам: “Ты знаешь, я уже все сделал… Но не для тебя, а для твоего котенка, которого ты тут бросил…”»

«Теперь снова встаёт вопрос об искренности: есть ли такая ее мера, которая позволяет поэту опускаться на уровень подобного хладнокровного сволочизма? Ведь если искренность не тепла, она превращается в осколки льда, которые режут вены. А если эта мера искренности все-таки есть, то что она собой представляет: некий скафандр или божественную ауру, которая хранит поэта от зла? Ну, опустился на некое дно зла, побулькал через дыхательный аппарат, понаблюдал за адом — и быстренько наверх…»

«Год назад мне позвонили из Службы безопасности Украины. Вежливый голос представился и спросил, не мог бы я прийти на беседу в контору. Я пришел. “О чем будем говорить? — думал я. — Заберут? Арестуют?” Обладатель вежливого голоса достал из стола книжицу на сто страниц формата А4. На обложке — мишень и надпись: “Красный уровень угрозы”. Моя книжка…»