Интервью

Мишель Монтень: В беседу и спор я вступаю с легкостью, тем более что общепринятые мнения не находят во мне благоприятной почвы, где они могли бы укорениться. Никакое суждение не поразит меня, никакое мнение не оскорбит, как бы они ни были мне чужды. Нет причуды столь легкомысленной и странной, которую я не счел бы вполне допустимым порождением человеческого ума.

Он был известным врачом, кандидатом медицинских наук, 32 года руководил крупнейшей в Тамбове больницей, имел опыт руководства городской системой здравоохранения, был заслуженным врачом Российской Федерации, депутатом Тамбовской областной Думы и Почетным гражданином города Тамбова.

Войти родным в родной язык оказалось трудным делом. Признаюсь, я всегда избегал вмешательства в вопросы, тесно связанные с русским национальным самосознанием. Никогда не стал бы пушкинистом, не читал бы лекций о декабристах и т. д. «Еврейская линия» в стихах возникала у меня сама по себе, без всякого наперёд заданного намерения, скорее как внутренний императив.

Известно много примеров, самый известный ― Рахманинов. Он себя практически как композитор убил исполнительством. Могу сказать о себе, как я пытался решить эту проблему. В Союзконцерте я просил, чтобы мне планировали концерты на полгода, а другие полгода сочинять. Но ничего из этого не вышло. Эти полугодия (без концертов) я только приходил в себя. К тому же, надо было учить что-то новое, в общем, проблема не была решена.

«…я хожу по церковному двору и пытаюсь забраться в высоченные писательские эмпиреи, а мне не дают… Не дают упрямо, жалобно и бесконечно. Знаете, наверное, именно тогда я как-то незаметно для самого себя начинаю рассуждать о природе зла и политике. В этот момент я не люблю людей, и мне хочется сказать им: зачем вы это делаете?.. Разве вы не понимаете, что придет время, вы явитесь в церковь и в ответ на вашу просьбу Бог вдруг скажет вам: “Ты знаешь, я уже все сделал… Но не для тебя, а для твоего котенка, которого ты тут бросил…”»

«Теперь снова встаёт вопрос об искренности: есть ли такая ее мера, которая позволяет поэту опускаться на уровень подобного хладнокровного сволочизма? Ведь если искренность не тепла, она превращается в осколки льда, которые режут вены. А если эта мера искренности все-таки есть, то что она собой представляет: некий скафандр или божественную ауру, которая хранит поэта от зла? Ну, опустился на некое дно зла, побулькал через дыхательный аппарат, понаблюдал за адом — и быстренько наверх…»

«Год назад мне позвонили из Службы безопасности Украины. Вежливый голос представился и спросил, не мог бы я прийти на беседу в контору. Я пришел. “О чем будем говорить? — думал я. — Заберут? Арестуют?” Обладатель вежливого голоса достал из стола книжицу на сто страниц формата А4. На обложке — мишень и надпись: “Красный уровень угрозы”. Моя книжка…»

«Жадно, но вдумчиво впитывать новые знания. Анализировать, спорить. Не бояться задавать вопросы. И читать, читать, читать!..»

«В один из дней я отправился в Киев, чтобы забрать свои документы из Национального союза писателей Украины, с твёрдым решением подать документы в один из российских СП, чтобы подчеркнуть свою гражданскую позицию. Но в какой? Хоть убей, я не знал, в чём разница между СПР и СРП. И тут, на Андреевском спуске (аналог Арбата), напротив музея Булгакова я увидел у одного торгаша книгу Валентина Сорокина…»

«Будучи дочерью журналиста, я имела счастье нередко бывать в типографии и видеть процесс рождения газеты, наблюдать за капельками свинца, из которых постепенно рождались нужные людям строки, портреты достойных горожан, стихи, призывы, лозунги… А какой огромной радостью было взять в руки самый первый в городе напечатанный номер, которого еще никто кроме меня не видел, почувствовать знакомый запах неостывшей типографской краски… Это было настоящее маленькое детское счастье — сопричастность такому важному делу. И потому неудивительно, что лет в пятнадцать стали появляться первые журналистские зарисовки, а позже и большие публикации. Так отец — журналист, поэт и прозаик — непроизвольно, ненавязчиво посвятил меня в свою стихию…»

«Писателей сейчас меньше не стало, их даже больше, чем прежде. Другой вопрос — качество многих произведений. Когда видишь в книжных магазинах такое количество низкопробного бульварного чтива, то поневоле задумаешься: как пробиться сквозь него по-настоящему талантливому автору?..»

«Пляшущая менада — вне времени, она прекрасна в своей неослабевающей силе влияния на зрителя. Она может олицетворять и нашу современность, стать символом опьянения, заблуждения, саморазрушения, неистовства бездушия, которые присущи человеческому обществу, переживающему не лучшие времена. Это непрекращающаяся борьба архаических сил с силами культуры…»

«Культура — даже в зрительных, материальных проявлениях “телесно невесома”, поскольку доминанта её восприятия лежит в духовной плоскости. Культура расширяет личность. Культура носит диалогический характер, допуская в личный мир Другого, принятие его взгляда на мир. Культура — соединение с Другим в со-творчестве, в создании нового — общего — культурного пространства бытийных форм. Культура — рост и расширение личных пределов в устремлении к максиме прекрасного. Культура, безусловно, охватывает и душевную, и духовную составляющую личности — более того, в первую очередь, в лучших проявлениях она обращена именно к духу…»

«Русская литература благодаря русской классике уже стала вечной — вне зависимости от достижений современных авторов или их потомков, с русской литературой уже всё хорошо, и этого не изменить. Так или иначе, “новые имена” будут искать свой путь в литературе под сенью и покровительством имен старых — это серьезный и глубокий факт, открывающий простор для мысли…»

«На мой взгляд, можно использовать на уроках литературы русских мыслителей, которые были первоклассными литературными критиками (Ап. А. Григорьев, Н. Н. Страхов). А для “чистой философии” подавляющая часть современной молодежи не созревает даже в старших классах…»