Интервью

Арсений Александрович (Тарковский) считал, что троечника надо перевести так, чтобы было понятно, что это троечник, и за это ставить переводчику пятёрку. Каким бы ни был оригинал, раз его обрекли на перевод, эту работу должны выполнять профессионалы. Конечно, не улучшая! Переводчик, который, подмигивая, говорит, что оригинал так себе, а он сделал из него конфетку, плохой переводчик.

В шестидесятые и в начале семидесятых шуховский "Простор" был известен всей стране. На его страницах впервые были опубликованы стихи полузапрещённых А. Ахматовой, М. Цветаевой, О. Мандельштама, неизвестные произведения А. Платонова и Б. Пастернака. Вот что пишет в связи с этим Ю. Герт в своей книге "Семейный архив": "В те годы, при Шухове, "Простор" был для нас чем-то вроде "островка свободы" - среди океана всяческой грязи и пакости..."

Три вещи никогда не возвращаются обратно – время, слово, возможность. Поэтому: не теряй времени, выбирай слова, не упускай возможность.

В Вычислительном центре его начальник был “очень не рад” моему появлению там. Он попытался от меня избавиться, организовав решение профсоюзного комитета о моём оттуда увольнении. Но меня не уволили. И через полгода Афанасьев предложил мне преподавать на каких-то курсах для инженеров. Много лет спустя, я узнал, что и партком МАДИ настаивал на моём увольнении, но Афанасьев отказался это сделать. Не многие в то время решались на такое…

Огибалов меня вызвал в свой кабинет, где кто-то из парткома ещё сидел. И вот он мне объясняет: «Смотрите, у вас в команде три этих самых! ТРИ! Как это понимать — никакая для них пропорция не соблюдена!» А у меня уже виза на всех оформлена… И я сказал: «Ну и что? Что страшного?» Он даже опешил. В общем, на следующий год меня уже не пустили формировать команду. Даже Колмогоров ничего не мог сделать!

Похвала может испортить, погубить, притупить стремление к совершенству, к самому высшему идеалу, к прекрасному.

Дорогой подросток, пока ты не укатился на своем скейтборде, скажу тебе, что люди, которые читают книги, всегда будут управлять людьми, которые смотрят телевизор. Или Ютуб. Или Тикток. Йо.

Огромные города человека и человечество явно не спасут: они становятся всё более безумны. И давно уже названы «гнойными». И у цифровой паутины, через которую пытаются всех в этих городах опутать, конечно же, есть — Паук…Не безобидный комнатный паучок, за которым интересно наблюдать, а Паук, который видит всю свою паутину и тебя в ней…

У литературного критика очень ответственная миссия: он призван объяснить себе, автору и читателю, о чём написана книга. А для этого нужно быть внутренне свободным, широко и глубоко образованным, обладать тонким литературным чутьём, которое на этой стезе приравнивается к таланту.

Вот уже 2000 лет мы говорим, что буквалистское чтение Библии — это ересь. Почему? Потому что мы верим в фундаментальную основу раввинского иудаизма, в котором существует устная традиция наряду с письменной традицией, и просто читать слова Библии в том виде, в каком они написаны, это еретическое искусственное прочтение.

Всё крадётся и накапливается, потому что именно так существует писатель. Он рассматривает мир в деталях вокруг себя и всё это поглощает, или ворует, а уж что из того пригодится — время покажет. Приносит домой полные корзины, тюки краденого, но из всего барахла остаётся лишь маленький лоскуток, пятнышко, крошечка, в которой есть хоть какой-то смысл или вес.

Но время было упущено. В 90-х отдельные директора демонстрировали разумную конверсию…, но большинство было неспособно управлять вне рамок Госплана и с легкостью переключилось на торговлю металлоломом. Развитие исследований, связанных с химическим и бактериологическим оружием, продолжалось все годы, невзирая на подписанные соглашения. От этого и НОВИЧОК и вакцины против КОВИД.

«— …Уникальность Болдина в том, что оно стало для поэта местом вхождения в народную культуру, местом, где он творил, “забывая мир”, вдохновенно и страстно, легко и свободно. Язык его болдинских произведений — это целая стихия и космос. Мир болдинских пушкинских повестей Белкина — это мир русской провинции, немыслимой без тихой поэзии дворянских гнезд…»

«— Совет зависит от того, кто, каков этот писатель? Поэт или прозаик? Советовать, как ему жить, человеку творческому, — не мое дело. А по сочинительству — общее правило: увлечься, войти в глубины русского языка, добраться до корней, до летописей, до житийных и богослужебных книг, до сказок и т.д. Можно составить свой словарь, как великий музыкант русского слова, Гоголь; или месяцами упражняться в управлении, разбирая связь слов в предложении, как гений Лев Толстой. Жизненный же материал молодого писателя, его биография — сами должны подсказать, как распорядиться этим богатством, то есть какую лучше придать ему литературную форму…»

«— Да, я пишу именно так, как Вы сказали. Я хочу, чтобы человек и в своей жизни, и в вере вернулся к нормальности. Простой, улыбчивой и доброжелательной нормальности. Я — глуп?.. О, нет! Уверяю Вас, что я, как и остальные люди, вижу зло, а может быть, вижу его даже лучше, чем другие, но… Я не хочу и не буду его бояться… Точнее, не бояться, а беседовать с ним на равных. Тут дело даже не в высокомерии некоей светлой личности, проживающей на небесах, а в том, чему и кому ты должен посвятить свое писательское время…»