Повесть

...Пока он угощал меня чудесным мороженым и шампанским в кафе «Лягушатница» на Невском, все еще было терпимо. Но выйти замуж за нелюбимого??? Уехать в чужую Москву? ..

...то, что сейчас вливалось в мои уши, было совершенно непередаваемым. Нет в человеческом языке такого! Каждая нота звенела хрустально и чисто. Как осколок лунного света. Или, может, там и Венера, и всякие Марсы-Нептуны… Упругие такие звуки. Они вспыхивали, как крохотные фейерверки. И схлёстывались друг с другом и разбивались вдребезги на новые узоры. Надо же! Наверное, так пели у Садко гусли-самогуды. Соловьи заливались так страстно, так неудержимо, что, казалось – весь мир рассыпься – они не умолкнут!

Кто выглядывает из камышей на краю болота? Худенькая, маленькая, чумазая, волосы с водорослями перепутаны. Носишко курносый, глаза огромные, зелёные. Одета в платье из лопухов, травой сшитых. Это кикимора Морошка. Ей семь лет.

Глава пятая В КОТОРОЙ, УЖ НАВЕРНОЕ, РЕЧЬ ПОЙДЕТ ИМЕННО О БЕЗГОЛОВОМ ПРИЗРАКЕ ИЛИ О ЧЕМ-ТО ПОХОЖЕМ, А РАВНО О ПРОКЛЯТИИ ТРОЙНОЙ СМЕРТИ

«Весь Шопен». Подарок отца маме к его, Антона, рождению. Юбилейное издание польской фирмы «Muza» к 150-летию великого Фредерика. Пять коробок, двадцать пять пластинок. Только польские исполнители. Мама была певицей и обожала Шопена...

...Я всегда знал, что в душах кладбищенских сторожей таятся неизведанные глубины. Прошу вас, Константин Петрович, не тяните, рассказывайте, – заявил историк, поудобнее усаживаясь на скамье и в то же время наполняя быстро пустеющий стакан собеседника.

– И сюда привели из Царского лицеистов: Горчакова, Матюшкина, Кюхельбекера, Сашу Пушкина и Ванечку Пущина, – тощими пальцами она крепко схватила его за руку. – Мальчики стояли как раз вот здесь, в своих летних платьях, и был июль, как сейчас, но дул ветер и было ужасно холодно. Ужасно. Несколько часов все стояли на солнце, ждали Государя, голодные, никто им даже печенюшечек не дал…

Повесть в рассказах

Подчас, происходят события, заставляющие по-новому, как бы со стороны, взглянуть на повседневные заботы, на себя, кстати, да и на свое место в обществе. События — вот, только, бывают радостные, а бывают, увы, и печальные. Впрочем, жизнь, как известно, и не проходит гладко. Так что, ничего удивительного.

Древний богемский город с трудом и удивлением приноравливался к потерянной в веках и вновь обретённой столичности. Всего лишь пять лет назад Прага была одним из городов австрийской Цислейтании, а немцы считались пражскими патрициями. В должный срок они венчали белокурые головы фуражками Карлова университета, чтобы затем стать депутатами ландтага, императорскими и королевскими советниками, директорами банков и дорогими адвокатами...

Однажды они с Машей отправились в ЗАГС, но по дороге поссорились – невесте не понравилась его новая серая шляпа. Митя выбросил шляпу в Фонтанку и долго смотрел, как она плыла по течению, пока ее не утопил прогулочный теплоход.

До цирка ехать было остановок десять на автобусе. У ребят уже затеплилась надежда спасти неизвестного им мальчишку от страшной гибели в тигриных когтях. Они чувствовали себя почти героями, к тому же – хитроумно подготовившими свой подвиг, который им казался уже почти совершённым. Пока ехали – почти не переговаривались, но каждый про себя представлял, как они зайдут в цирк, и как попросят провести их прямо к дрессировщику, и как дрессировщик, догадавшись, что его преступление уже раскрыто, сразу раскается и поклянётся, что больше никогда-никогда не будет скармливать мальчиков тиграм. Но, чем ближе была цель, тем меньше оставалось уверенности, что всё пойдёт так, как задумано, да и вообще, их замысел становился непонятным им самим.

Как это ни странно, Тоня была копией стройных спортсменок, которые ходили в трусах и футболках с короткими рукавами строем на сокрушительных физкультурных парадах по Красной площади в Первомайские праздники и алые календарные даты великих свершений и побед. И пшеничные волосы, уложенные вокруг головы, и славянское лицо, готовое к любви, и умопомрачительные, розовые ноги, все было за. И, вообще, все.

"...не удалось доказать начальству свою правоту, ну и хрен с ним, жить ведь есть на что, по миру не ходим."

"Да, это в той жизни ни во что не верил, а в этой — вот оно мистическое, стоит, шепелявит, золой воняет да травой перепревшей."