Эссе

Поэзии приписывают — и справедливо по-моему! — волшебство. Одним из подтверждений этого смелого заявления является тот факт, что отчаянная глупость, за которую прозаика бы смешали с навозом, а драматурга — освистали, в поэзии существует себе вполне комфортно.

Всё-таки, когда пишешь даже хотя бы маленький, совершенно незначительный текст, ― всё равно в некотором смысле рождаешься заново. Любой вызываемый из небытия текст ― любой ― стягивает с тебя ― и неминуемо болезненно, с кровью ― старую шкуру и наращивает новую.

Мог ли я вообразить, читая и перечитывая в юности алехинские книги, что однажды я буду находиться в той комнате, в которой он так часто бывал, возможно, играл в шахматы, писал примечания к партиям и думал о своей Родине? Я чувствовал то, что, вероятно, чувствуют археологи, когда ведут раскопки и находят реликты.

Битов легко, мне казалось, — и, пожалуй, так всё и было на деле — в шестидесятых годах сходился с людьми. С московскими, подчеркну. Как с питерскими — не знаю. Но, думаю, без особых затруднений, тоже — легко. И довольно легко, похоже, находил с ними общий язык.

Он не собирался корректировать свои позиции в отношении к Станиславскому, и этим от Станиславского не отличался. Оба крепко стояли на своем. Стахович мог бы понять, что никакие изменения при таких условиях со стороны двух непримиримых сторон в театре невозможны.

Итак, наличие многочисленных совпадений в «Истории болезни» и «Палаче» позволяет сделать вывод о том, что в этих произведениях разрабатывается одна и та же тема — «Конфликт поэта и власти», а точнее — «Тема пыток». Совпадает и образ автора: в обоих случаях действует его художественный двойник…

Хельге повезло оказаться справа. Свою мать она выдала за старшую сестру, солгав относительно ее настоящего возраста. Так обе женщины отправились в рабочий барак, но не в газовую камеру. Из 15 тысяч отправленных в Освенцим из лагеря Терезиенштадт детей, не больше тысячи пережили ту сортировку на станции.

Российские евреи отличались от своих собратьев в других странах тем, что среди них было значительное число сторонников применения силы. В других еврейских общинах мира не было ни необходимости в вооруженном сопротивлении, ни даже помыслов об этом. Следы русского культурного влияния заметны и в израильской военной истории: Моше Даян, Эзер Вейцман, Ицхак Рабин, Рехавам Зееви, Рафаэль Эйтан и Ариэль Шарон — потомки российских евреев.

У еврея с раннего детства больше оснований для задумчивости. Больше препятствий. И формируется мировоззрение: если хочешь чего-то добиться — ты должен думать — как обойти запреты, как найти решения. Ты должен работать упорно, сколько угодно, пока не добьёшься. Ты должен делать больше других, чтобы тебе позволили — может быть! — стать вровень.

По сей день цыгане отказываются петь и танцевать петенеру. Они считают, что это может привести к несчастьям. Поверье это связано, возможно, с тем, что евреи-сефарды, исполнявшие эти песни, преследовались, и всех, кто поёт такие песни еврейского происхождения, может постигнуть та же судьба.

В зоологическом антисемитизме немцев присяжные юдофобы обвиняют, а за бесчеловечность судят патентованные людоеды. По фактам содеянного вроде бы справедливо, а по сути выходит — издевательство.

Кромвель и его приближенные ожидали, что приезжий раввин будет рассказывать о том, как евреи поспособствуют английской торговле. Вместо этого Менаше доходчиво объяснил им почему евреев нужно немедленно вернуть в Англию. Его система доказательств была гениально лаконична: «В книге пророка Даниила сказано, что День искупления наступит после того как евреи будут рассеяны по всей земле. Так как же ему наступить, если евреев еще нет в Англии? Ну?»

«Иду по берегу в туманной, ночной сырости и вижу: отражаясь, сливаясь, тот чудесный звон колеблет в глубине женский образ в тёмно-синем платье, своим мерцанием словно творящий непонятные заклятья. Может, это милый образ моей родины, распавшейся, рассыпавшейся до звона, до лепестков, до этого мерцания темного на дне?..»

Из дневника актрисы