Эссе

Лиля до конца дней сохранила активность и ясность ума, но осталась одна маленькая странность: как бы ни был холодильник забит едой, она не могла уснуть, если в доме случайно не оказывалось хлеба…

Хаим Беэр, известный писатель, видел, как Лея Гольдберг, с которой он ехал в одном автобусе из Иерусалима в Тель-Авив, сойдя с автобуса, пересела в другой — по обратному маршруту — в Иерусалим. Кто-то ему объяснил, что Лея Гольдберг любит движение, в нем рождаются и ритмы и рифмы... Подойти к ней он не решился.

Гитлер — злодей, у него концлагеря. Сталин воевал против злодея Гитлера, против гитлеровских лагерей, значит Сталин не злодей. У Сталина тоже концлагеря, и возникли они во времена, когда ни про какого Гитлера мир еще ничего не знал. Но раз Сталин против Гитлера, о сталинских лагерях помолчим. Против этого заблуждения восстал Юлий Борисович Марголин. Потому не получил ни признания, ни Нобеля.

Между тем к нам в гости стали наведываться проповедники различных религиозных течений. Наиболее активными оказались «Новые апостолы» (Neuapostolische Kirche), которые начали вербовать наших евреев, обещать им квартиры, работу. Что от них требовалось? Да… какая-то малость! Надо было покреститься и ходить к ним в церковь.

Нет сомнения, что Быков хорошо понимает проблемы российских евреев. В 1991 году он написал хорошее и важное стихотворение «Послание к евреям», оно, кажется, единственное в его творчестве, где откровенно сказано об этой теме. Автор не заблуждается насчет, мягко говоря, недоброжелательного отношения к евреям титульного населения России и ответного еврейского презрения.

Спиноза — рационалист, отвергающий все, что не может быть проверено разумом, что выходит за пределы Достаточной Разумности. Однако при рассмотрении двух его наиболее центральных предложений: Абсолютного Детерминизма и Необходимости становится ясным, что они, так же, как отвергнутые им религиозные догматы, приняты философом на веру.

Духовная атмосфера Квартиры на Горького, порождаемая личным примером ее главных героев — Раисы Давыдовны Орловой и Льва Зиновьевича Копелева — оказала большое влияние и на меня и, по-видимому, на многих, кто бывал там постоянно или часто.

Незадолго до отъезда в Италию Андрей Тарковский на своём вечере в Доме Актёра получил сочащийся юдофобским душком вопрос о «русскоязычных писателях». Он зачитал записку с вопросом, некоторое время помолчал, погрузившись в себя и не дрогнув лицом, но это было спокойствие под высоким напряжением, и подчёркнуто ровным голосом сказал: «Писатель, пишущий на русском языке, русский писатель. Человек, считающий не так, сволочь».

«Почему я не остался на той планете? Всё там было, в общем-то, неплохо: планета была юная, цветущая, другие астронавты мне завидовали… а что еще нужно астронавту? Но я довольно скоро изучил все ее заповедные уголки — и заскучал…»

Та интеллигенция, к которой принадлежал Юрий Живаго, когда-то была, но закончилась. И больше ее нет и не будет. Будет что-то другое. Может даже лучшее, но той интеллигенции больше не будет.

Обращение к приятелям на “вы” было питерским фирменным знаком. Но ещё и шемякинским. Личным. Так ему — нравилось. Таким образом он вроде бы сохранял некоторую дистанцию, лишний раз этак ненавязчиво, между прочим, напоминал о существенном различии между Северной Пальмирой и Москвой, о чём, в странноватой своей гордыне, петербуржцы никогда не забывали.

Любовь — смысловое предприятие, физиология здесь — инструмент, один из возможных инструментов (ясно, что мыслимы и другие). Задача её — в том, чтобы подвергать испытанию наши базовые очевидности. В этом смысле она, конечно, что-то такое делает с самым нашим жизненным фундаментом.

Водоворот событий, харизматичная личность вождя, национальный подъём увлекли не просто многих, практически весь немецкий народ. Аналогия с коммунистическим энтузиазмом в СССР приходит в голову сама собой. Строители автобанов вполне могли работать, распевая «В буднях великих строек/ В веселом грохоте, в огнях и звонах».

Кризисы персональной идентичности, доверия и прочие, воспринимаемые сознанием, а больше подсознанием, исподволь накапливаемые, сначала исказили, потом разрушили персональную идентичность героини повести, преломившись в призме личных страданий, легли на душу синдромом патологической идентичности, подтолкнули к убийству-самоубийству как последнему способу разрешения кризисов.