Эссе

«Знаете, раньше, когда мне не хватало тем, я брал в руки орфографический словарь, открывал три случайные страницы и выбирал три случайных слова. Улыбнусь: иногда это чертовски здорово срабатывало! Правда, сначала эта система выдавала уж слишком несуразные результаты, но их количество росло в прогрессии катящегося с горы снежного кома, содержание становилось все более здравыми, а потом приходила неожиданная и парадоксальная мысль. И она приходила, казалось, ниоткуда...»

На коленях у нее всегда лежала серьезная книга, и я не помню случая, чтобы она говорила о бытовых пустяках. Ее окружала теплая атмосфера мудрости и благородства. «Учись! – говорили мне родители, – такого больше нигде не встретишь!»

Они из одной лавки писателей – быт у них смешан с Бытием, житейские гирьки соседствуют с весами небесными, бесы вырывают перо из хвоста у ангелов, проза пронизана гротеском, а истина – мистикой, в общем – с каббалы на тот еще бал!

Теперь надо думать о реальных последствиях наплыва такой массы нежданных переселенцев, которые вряд ли согласятся добровольно покинуть столь хлебные места и вернуться на свои пепелища.

Об опасности этого явления написаны в 20-м веке библиотеки, как блины пеклись бесчисленные вариации на тему "Ромео и Джульетты" – вспомните хоть "Вестсайдскую историю". Но почему-то ни разу не случалось мне ни читать, ни слышать, чтобы какой-нибудь борец за всеобщее братство задался вопросом: а можно ли без этого обойтись?

И если внезапно спросить исследователя: «А ты уверен, что Большой взрыв был на самом деле?» - он посмотрит и ответит примерно так же, как капитан времен Джеймса Кука, если бы его спросили «А ты уверен, что Земля – шар?».

Несмотря на большой диапазон захватываемых в этом тексте примеров и тем, это не академический каталог или научное исследование. Это рассуждение о мистификаторах и плодах их труда.

Глубочайший парадокс состоит в том, что самые рациональные виды творчества: математическое и теорфизическое, требуют таланта, прозрения, нисходящих из самых глубин жреческого, пророческого прошлого.

Раненько утром я выехал автобусом из Уржума, где ночевал (примечательный, хорошо сохранившийся дореволюционный городок с ужасной гостиницей), поднялся до коренного берега и сошел полюбоваться замечательными видами на долину.

Целая серия американских законов в конце девятнадцатого и начале двадцатого века, направленных на раздробление корпораций и ослабление их экономического давления, не справилась с поставленными задачами.

Добрый и порядочный человек с большими, чем у других, возможностями, Евтушенко пытался спасать тех, «кто в опале, куда за совесть все попали», и сделал много хорошего для личных судеб опальных писателей и других представителей российской культуры.

Венеция – тревожная раковина, бросок воды из глубин моря, форма интригующей интуиции – уловка, движение, мимолетность, прихоть природы. И если Венеция произведение искусства, то бесспорно, как и всё созданное, она - искусство Творца.

Примечательно, что все трое – Теодор Рузвельт, Черчилль и Хемингуэй – были также страстными охотниками. В Африке они перестреляли сотни крупных зверей – от буйволов и антилоп до львов и слонов. Если такую кровожадность демонстрируют три лауреата Нобелевской премии, то чего мы можем ждать от людей обыкновенных?

«Когда писатель сел за чистый белый лист бумаги, против него сразу ополчается так много, так невыносимо много, так всё зовет его, напоминает ему о себе, а он должен жить в какой-то своей, выдуманной им жизни. Какие-то люди, которых никто никогда не видел, но они всё равно как будто живы, и он должен думать о них, как о своих близких. И он сидит, смотрит куда-нибудь за окно или на стену, ничего не видит, а видит только бесконечный ряд дней и страниц позади и впереди, свои неудачи и отступления — те, которые будут, — и ему плохо и горько. А помочь ему никто не может, потому что он один…»

«Как-то прогуливаясь по Тверскому бульвару со своей собакой по кличке Платон, я увидел на одной из скамеек прижатую камнем школьную тетрадку. Время было позднее. Я огляделся и, не обнаружив никого, кому бы она (тетрадка эта) могла принадлежать, взял её в руки, открыл и прочитал на первой странице три слова: “Как стать гением”. Пока Платон занимался своими делами у ближайшей урны, я решил присесть на скамейку, покурить и полистать найденное мной сокровище…»