Эссе

Статус вместилища всего сущего предполагал, что Вселенная – это то, в чем разворачивается история, внутри которой работают законы мироздания, и что вопрос – «есть ли какие-либо законы, управляющие Вселенной, как таковой?» - не имеет смысла. Но уже в 20-х годах XX века Вселенная была необратимо разжалована из высших философских категорий в объект, описываемый уравнениями.

Никакая идея не нанесла человечеству столько вреда, сколь платоновское представление о вечной, непреложной истине, пребывающей в Б-жественном Разуме. Разглядев платоновскую идею, человек, довольно сопя и урча, полагает, что схватил за бороду саму вечность. Платонизм, охотно образуя симбиоз с врожденным человеческим садизмом, непринужденно порождает монстров вроде инквизиции или особых отделов.

Что первично: хозяйственная деятельность или расселение? — я убежден, что именно хозяйственная деятельность принуждала людей к оседанию в оседлость и, стало быть, к расселению и закреплению на территории, что в свою очередь приводило к формированию государственности: недаром «стан». “state”, “Staat” — статуарность порождала государственность.

Он знал, как живут люди, стоящие на верхних ступенях экономической лестницы. Но этого было недостаточно, чтобы узнать людей, и он решил оказаться среди людей с другого полюса финансовой жизни. Он примкнул к бездомным. К опускающимся. К брошенным. Он думал пожить с ними пару недель, но провёл так пять лет.

Долгие века истории сглаживают случайности вроде войн и природных катаклизмов. Ясно, что за удивительной стойкостью неравной развитости народов — «что-то есть». Каверзное «нечто», избегаемое ныне в публичных разговорах, упорно не даёт осуществиться ожидаемому «всеобщему» движению «вперёд».

Двадцатилетие между двумя мировыми войнами индустриальной эры продемонстрировало любопытный феномен: республиканский порядок правления смогли удержать только страны, сохранившие декоративные монархии – Великобритания, Швеция, Дания, Норвегия, Голландия, Бельгия, Югославия. Именно они оказались невосприимчивыми к бациллам коммунизма и нацизма.

«Сердце поет, воспринимая зрелые создания и героические деяния человеческого духа — в искусстве, в познании, в добродетели, в политике, в праве, в труде и в молитве, — ибо каждое такое создание и каждое деяние есть живое осуществление человеком Божией воли и Божьего закона...»

Общество “Союз Молодежи” мы знаем плохо. Что уж говорить о книге – нет о нем даже статьи. Деятельность этого “общества художников” явно не занимает исследователей. Если его и вспоминают в общих трудах, посвященных русской живописи начала 20-го века, то обычно по поводу каких-либо нюансов и деталей художественной жизни Петербурга, а потому наспех.

Сначала это были стихи. Тоненькая книжечка избранной лирики в мягком переплете из серии «ХХ век. Поэт и время». В широкой продаже его стихов было мало (да и никогда не бывало много), и книжку подарила мне знакомая лоточница в обмен на мой только что вышедший стихотворный сборник. Удивила сухость, с какой она отнеслась к моей просьбе: «да стихи, знаете, не очень...»

«Добро» и эпикея в данном контексте суть одно понятие. Однако, понятия справедливости и добра отягощены в русском сознании не только иудео-христианским или, другими словами, библейским религиозным багажом, но и национальным, как выражался Арон Яковлевич Гуревич, мифопоэтическим менталитетом, совершенно чуждыми мысли Аристотеля.

Но как раз здесь, на этой доминирующей, существенно преобладающей части территории страны – если отбросить многие совершенно неосвоенные и незаселённые пространства Севера и Востока – очень редко и с больши́м трудом удаётся хотя бы иногда поесть по-человечески и вовремя (а как без этого путешествовать неделями и быть в нормальной форме?); но вот выпивки и мест пьянки и разгула – этого даже здесь хватает, даже в некоторых «мусульманских» регионах России.

Мышление на мифологическом уровне предельно конкретно, направлено вовне, на внешний мир объектов. Традиции, гражданские и религиозные обряды, священные тексты – все это воспринимается буквально, как истина в последней инстанции, не подлежащая сомнению и обсуждению. Поэтому мифологический уровень сознания, как правило, сопровождается конформизмом, фанатизмом, фундаментализмом и агрессивным отношением к другим, инакоживущим и инакомыслящим.

Мы привыкли смотреть на войну как на трудное и опасное предприятие, от которого следует уклоняться до последней возможности, а уж если уклониться невозможно, то нужно спешить окончить его, как только поставленные цели были достигнуты. Но содержание данной главы может поколебать этот взгляд.

В намеренно открытом эпилоге оставшиеся в живых, уже получившие Тору, прижимая к груди огромные чемоданы, как знаки непосильной вечной ноши, двигаются в Землю Обетованную. Они вступают в нее осторожно, с сомнением, иронией и затаенным страхом, проверяя на ощупь – ногой, рукой, взглядом испуганного сердца – Слово Божье.

Домохозяйка чувствует себя преданной. То, что красота любви не облагается пошлиной деторождения, ставит ее в тупик. Это – прекрасная пошлина, все с нею сопряженное было смыслом ее жизни. Счастлив, у кого в жизни есть смысл, теперь искать его придется в другом. Стоя перед доской объявлений, она читает по складам: "Куда пойти учиться?" и все еще привычно славит своим дыханьем красоту любви.