Эссе

В день дуэли Лермонтов встретил Екатерину Быховец с тёткой, которых сопровождали Лев Пушкин, брат поэта, и ещё двое молодых людей. Всё это общество направлялось в Шотландку - посёлок, лежащий на полпути между Пятигорском и Железноводском.

Василий Лаврентьевич посетил Эренбурга в 1952 году, выполняя обещание, данное Осипу Мандельштаму, умиравшему почти у него на руках. Осипа Эмильевича он повстречал в октябре 1938 года в пересыльном лагере на Второй речке, под Владивостоком. Василий Лаврентьевич там уже был старожилом.

Мы не были знакомы до встречи на Ленинградском телевидении, когда обоим было уже чуть-чуть за тридцать. Но... как же, оказывается, много было в жизни у каждого из нас, таких разных, но ровесников (и этим всё сказано!), похожего; сколько пришлось пережить общих событий, потрясений, разочарований!

Выполнение одного простого действия, одно нажатие рычага, который предусматривался именно для страховки от всякой опасности, неожиданно вызвало вспышку неуправляемой цепной реакции. И гибель людей. Похожая на грядущий Чернобыль ситуация.

Немногим поколениям в истории дарован такой опыт, как нам. Мы перешагнули внушительные рубежи: порог века, порог тысячелетия и вступили в совершенно иную эпоху. Сама динамика времени затягивает, понуждает углубляться в новизну. Но должны ли мы ради этого быть безоглядными и беспамятными?

Печалится Умная колли О том, Что не учится в школе.

Положен круг в основу бытия Как символ бесконечности начала. И потому тебя избавлю я От грустной неизбежности финала.

Если ты приехал в город, где тебя не встречают, то это – город N. Теперь никто не запретит тебе пройти его свободным и ясным, продуваемым ветром с севера, в остатках пальто. Так сбываются сны о свободе, проходит юность: не с возрастом, не с утраченными надеждами, но только своим собственным ходом. Олег Вулф 5 мая 2010.

Впервые советские власти широко и публично подняли тему геноцида евреев лишь в конце августа, как раз на следующий день после оккупации городка Речица, когда евреи оттуда, как и с остальной оккупированной к тому времени Белоруссии, уже не могли убежать.

Рав Рабинович был человеком огромного мужества и силы духа, которого не сломили страшные испытания, выпавшие на его долю. С честью продолжил он дело своего великого предшественника, рабби Нахмана, не изменил своей вере в годы преследований и террора и всегда оставался на высоте – даже там, где это было почти невозможно.

По состоянию здоровья ветеран решил в этом году наблюдать праздничное шествие со стороны. Мимо проходили севастопольцы, многие из которых здоровались с Шоилом Ишиевичем, поздравляли с праздником. За 42 года службы и работы в Севастополе его знали очень многие жители города и моряки-черноморцы.

В лагере явно чувствовалась послесталинская оттепель. Режим несколько ослаб. Время от времени кто-то освобождался: один - в результате пересмотра дела и снижения срока или даже реабилитации; другой - по состоянию здоровья.

И никому они не известны, эти еврейские художники. Ни лучшему, интеллигентному, зажиточному еврейству, ни тем более – нищим голодным еврейским массам, – искусство не нужно было, – и еврейство не интересовалось им. И тогдашней еврейской литературе, правда, самой едва-едва волочившей ноги – не до искусства было

Жил на свете удивительный поэт, Лев (Лейб) Квитко. Как они, злодеи, могли убить такого светлого, солнечного человека... Он возвращал взрослых людей в мир гармонии, где все со всеми уживались. А детям он открывал царство самоцветов, лежащее у их ног, учил различать звуки природы и понимать язык предметов, животных и растений.

„Еврейская энциклопедия" в частных руках удерживалась, если владельцы ее не сдавали из осторожности или за ненадобностью, а то и из-за безденежья, в антиквариат. За справками к ней обращались, кажется, очень редко. Еврейскую энциклопедию и некоторые другие книги вроде «Истории евреев» Грэца продавали в «Торгсине» за валюту зарубежным туристам. На виду они нигде не стояли. Еврейские знания евреям уже до войны не требовались.