Эссе

Перетц вел в Петербурге открытый дом, принимая у себя, по словам барона Модеста Корфа, "весь город". В числе его гостей, между прочим, был и граф Канкрин, впоследствии министр финансов, но особенно близок был Перетц к государственному секретарю Михаилу Сперанскому.

Антиеврейская кадровая политика. Оголтелая антисионистская и антиизраильская пропаганда в партийной печати. И — странный, молчаливый антисемитизм, никогда нигде до того не встречавшийся. Евреев окружили заговором молчания. Еврейская тема была абсолютно невозможна ни в печати, ни в устных публичных выступлениях. Само слово “еврей” было почти что непроизносимым.

Те, кто изучал жизнь и творчество М.Цветаевой, знают, что для неё, в ранний период жизни и творчества было характерно неприятие любых устоявшихся социальных правил, демонстративное "бунтарство" и “протест” против существующего общественного устройства. Оно выражалось в "грубости" и воспринимаясь посторонними людьми как "невоспитанность".

В телефонных гудках – шуршащая дрожь слов, срывающихся с разлюбивших губ. Шикарно! Уже – великолепно: удостоился лис­топада мыслей. Не помыслов, правда.

Каждые несколько лет в Израиле проводится общая конференция семьи Ривлиных. (Rivlin family conference) Организаторы рассылают много тысяч писем и приглашают к участию всех членов этой семьи-фамилии. По оценкам инициаторов насчитывается более 10 тысяч ныне существующих кровных членов этой семьи. Обширная программа включает научную и культурную части. Количество участников конференции достигает 3 000 членов этой разветвленной семьи.

В Берлине Исаак Ауэрбах влюбился и женился. Новоиспечённой супружеской паре казалось, что Хоне Вольфстал малопрактичен в должности импресарио, а под их руководством опереточная труппа могла бы иметь значительно больший материальный успех. К тому же, театральные критики, нахваливая композитора исполняемых оперетт, зачастую забывали упомянуть автора либретто и стихов. Коллектив раскололся.

Когда в 1960-е годы группа еврейских лидеров из Милуоки попала на прием к президенту Израиля Шнеуру-Залману Шазару, тот заметил, что они могут гордиться знаменитым представителем своего города. Лидеры подумали, что Шазар говорит про Голду Меир; каково же было их удивление, когда выяснилось, что он имеет в виду скромного милуокского плотника, Эсселина!

Чудо Рахели из числа "простых", поэтому иногда не распознают её величия, ведь простота обманчива. Рахель – из самых редких поэтов; её фраза "Лишь о себе рассказать умела" обманула некоторых читателей, потому что говорила она не только о себе, но, по сути, обо всех нас. То есть говорила много больше, чем только о себе.

До середины 1980-х об африканском происхождении современного человека говорить было не очень серьезно. Но потребность в этом «в определенных научных кругах» или, точнее, среди ученых определенного либерального мировоззрения, явно назревала, иначе не объяснить последующее развитие событий.

Горенштейн подчеркивал, что работа писателя прозаична, хотя и открывает новые горизонты и сопряжена с чудотворством. Он старался всячески противопоставить такую работу романтическому мифу о поэте-маге, певце и боговдохновенном импровизаторе (хотя верил в Благую Весть, сошедшую к художнику).

В юности богатство собственной души, вдруг открывшееся художнику, кажется неисчерпаемым. Он кидается разрабатывать эту золотоносную шахту упоённо и безоглядно. Но в середине жизни неожиданно доходит до дна, и лопата начинает скрести камень. Это и называется творческий кризис.

Одно из самых страстно желаемых, даже вожделенных душевных свойств: внутренняя точность и собранность – всех, даже самых разнонаправленных, душевных движений и событий – в один, туго и крепко связанный пучок. Неслучайность любого случайного: не насильственная, конечно, а такая, которая давала бы ему свободу – и вместе с тем увязывала бы в целое.

Империи строят тем инструментом, что имеется под рукой, и порой пехота, едва освоив весла, одерживает морские победы, как это было с галерами Петра I, атаковавшими шведские фрегаты, а иногда моряки показывают чудеса храбрости в сухопутных сражениях.

Счастье художника, думается, в том, что он призван выражать подсознательное в себе. И ещё – в том, что он остаётся в некотором неведении этого подсознательного даже и после того, как ему это удалось (противоречиями) выразить в произведении.

Мы слепо шли к уродству и неразберихе и потеряли способность эстетической оценки. Смысл жизни притупился погоней за выгодой, властью и превосходством. Мы сами позволили этим силам опутать нас и внушить полное пренебрежение к их грозным последствиям.