Эссе

Чехов, будучи добрым и сострадательным человеком, плохо понимал природу людской злобы. Но люди в окружающем его мире мучили, унижали, убивали друг друга, и он не мог не писать об этом. Поэтому он часто выставляет в качестве причины злодейств то чувство, которое он знал как никто другой: раздражение.

Об одиночестве часто говорят как о неизбежном биче старости, хотя на самом деле речь обычно идёт о переживании изоляции, выброшенности из мира, частью которого человек всю жизнь был. Старость не более одинока, чем молодость, но более чувствительна к одиночеству – она нуждается в уединении, но плохо переносит вынужденную отстраненность от активной жизни.

Иная картина «империи» была в спектакле по недописанным рукописям прозы В. Высоцкого, преображенной режиссерским мышлением. Железные столбы потолков и громадный бак с мусором в центре – образ жизни низов, пытающихся и в буднях тюрьмы любить, растить детей, учить и хоронить друзей.

Практически все публичные и многие латентные социальные институты так или иначе подавляют личность, ущемляют ее права, стесняют свободу, лишают субъектности, насаждают двойную мораль. Со своей стороны, личность утрачивает доверие к социальным институтам как таковым, иногда компенсируя это слепой верой и надеждой на лицо, стоящее на вершине власти.

Вот гора, вот блик, гора, блик солнечный на ней, вот кора, вот блик, кораблик из игры теней

Здесь розы со слезами пополам, Гомункулусы, полуавтоматы И ржущий конь, зашедший по делам – Кафе поэтов – тёмные палаты.

Нередко слышу недоуменное: как, мол, удается сочетать, казалось бы, не очень сочетаемое – «взрослую» и «детскую поэзию»? Не опасно ли для здоровья, кошерно ли такое раздвоение личности, такая «поэтическая шизофрения»? К сожалению, это незаразно.

Величие – вот мера великанов: не сердце, не звезда, не куб. Величье – главное лекало, чтоб человеков вовлекало кроить их одномерный культ. Всем прочим – каракурт.

Памяти Владимира Мономаха (1053/54-1125)

К юбилею Геннадия Русакова

(К 100­-летию Александра Яшина)

В Париже, по-настоящему осознав сущность своего берлинского пребывания, Марина Ивановна скажет, что ей, оказывается, в немецкой столице было хорошо, ибо встретили как поэта. А потом наступят времена, когда её не будут публиковать в Париже.

Есть у автора одна нескромная претензия. Как ни относиться к этим «заметкам из жизненной самодеятельности» сегодня, это — документы. Не «исторические», и даже не «документы времени» (масштаб не тот, да и фигура не тех масштабов), а своего рода «рентгеновский» снимок сознания человека, принадлежащего к определенному социальному слою, к определенному поколению, к определенному социально-психологическому типу людей в обществе Развитого социализма.

Для подсчёта количества сох в уезды Московского государства высылались царские служилые люди, как правило, писец и подьячий. Они составляли описание земель – «сошное письмо». В нём каждое имение описывалось отдельно.