Эссе

У входа в главпочтамт возникла стела, окружённая у подножия россыпью имён областных центров. С указанием расстояния в километрах от Киева. Остолбенел. Гляжу — что такое? Оказывается, центр республики Крым отстоит от столицы ровно на 666 км… Сатанинское число… Не успел досказать Владимиру Натановичу, как из трубки — очередь нелицеприятных слов. Будто это я, а не украшатель моего родного города, всобачил потустороннюю цифру.

«В книжице», «старался, как мог» — здесь нет рисовки и демонстрации скромности. Здесь душевный трепет перед божеством по имени Поэзия. «И приглашая заглянуть в свою «исповедальню», — пишет автор в конце предисловия, — я тайно рассчитываю…» Дорогой мой друг Борис, ты тайно рассчитывал, а я явно свидетельствую, что твоя поэзия в лучших твоих стихах заслуживает высочайшей оценки.

Чья версия ближе к истине — та, которую Лейба рассказывал своему племяннику, моему отцу, или та, которую рассказывал своей дочери Яша — установить сегодня сложно, да и нужно ли? Тем более, что версии эти, в принципе, не являются взаимоисключающими.

До защиты оставалась неделя. Я бросился искать дополнительного оппонента. Ни о каком оппоненте из другого города уже не могло быть речи. И тут мне повезло: стать дополнительным оппонентом согласился д.т.н, профессор, зав. кафедрой Рижского института инженеров гражданской авиации Хаим Борисович Кордонский. Он был выдающимся ученым, специалистом по надежности технических систем, и его участие в защите должно было укрепить мою позицию.

В нашей квартире в темной, не освещенной прихожей была дверь, которая никогда не открывалась, была наглухо заперта. Нам, детям, было, конечно, любопытно: а что там за этой таинственной дверью? Но прошло несколько лет, прежде чем случилось, можно сказать, историческое событие: дверь оказалась приоткрытой, не знаю, по какой причине.

Но, Б-же мой, до чего западная интеллигенция вставала перед Сталиным на задние лапки! В книге Окунева есть глава про Леона Фейхтвангера, обласканного Сталиным и написавшего позорную апологетичную книгу «Москва — 1937» в разгар года, ставшего символом самой большой жестокости в истории человечества. Так если он настолько ничего не понял из того, что происходило перед его глазами, как можно доверять ему, когда он пишет об истории далёкого прошлого?

Судьба безвестного дедушки, которому не посчастливилось дожить до того дня, когда его многолетний, заветный труд выйдет из печати, стала для меня неотделимой от судьбы великого произведения русской литературы, которое тоже долгие годы было запрещено к публикации, передавалось только из рук в руки, оставаясь Самиздатом, употребляя сегодняшний термин.

Что характерно для Германа Гецевича – чуть ли не пушкинская легкость. Всякое отсутствие модерновости, умствования и изыска. То есть, он вовсе не чужд новаций, на своем сайте он приводит короткий перечень близких ему поэтов, среди которых были Генрих Сапгир, Игорь Холин, Петр Вегин. Себя самого Герман Гецевич, похоже, считает поэтом-экспериментатором...

В этом своем пристрастии Петр не был одинок. История придворных карликов ведет свой отсчет с глубокой древности – их держали для потехи египетские фараоны, древнегреческие цари и императоры Рима. Затем мода на них перекинулась в Византию и, наконец, в Западную Европу...

Почему мне часто приходят на ум строки поэта со странной (так и хочется сказать – витиеватой) фамилией? А через них – размышления о его судьбе. Вероятно, потому, что поражает трагическое несоответствие между его короткой внешней жизнью Веневитинова (он прожил неполных 22 года) и его жизнью внутренней – насыщенной, сложной, противоречивой.

К 135-летию М.А. Зенкевича

Что касается целей длительного обустройства в России, то они достигнуты не были. Ни одно учебное заведение российской столицы не приняло его на постоянную работу преподавателем. Это поддерживало в Эренфесте постоянное чувство неудовлетворенности собой, создавало тревогу за благополучие семьи, которая выросла в России еще на одну дочь.

Как кажется, разрушаться этот разумно обустроенный, понятный мир начал с рождением квантовой механики. В знаменитом интерференционном эксперименте с пучком электронов, проходящим через две щели, мы в принципе не можем знать, какой из электронов прошел через заданную щель. Но хуже того: мы не можем внятно, четко и однозначно ответить на вопрос: что есть электрон?

…Он описывает ситуацию, в которую попали астронавты, прибывшие на землю и обнаружившие, что жизнь на земле исчезла. Установив, что жизнь на земле прекратилась в результате урановых взрывов, астронавты пришли в полное недоумение: «Поскольку обитатели земли — те, кто построил такие города, — были, очевидно, разумными существами, трудно поверить, будто они тратили столько сил на обработку урана лишь для того, чтобы уничтожить самих себя».

Мы часто представляем разум как нечто отделенное от телесного, как будто каким-то гематоэнцефалическим барьером. Между тем тело и мозг — единое целое. Многое в жизни — за пределами языка, разума и логики. К этому, кстати, пришла и современная гуманитарная наука.