Эссе

Лучше писать, чем говорить (письмо ― лучшая разновидность речи: речь, обогащённая всеми достоинствами молчания). Лучше читать, чем писать (чтение ― лучший способ письма: вписывание в себя изначально чужого текста ― и разрастание за его счёт). Но вот лучше чтения нет всё-таки ничего.

В раннем детстве Натали была в большой дружбе со своим кузеном, Александром Николаевичем Пушкиным. Она рассказывала мне, что семья кузена покинула Россию, когда ему было десять лет. Они стали жить в Бельгии, и как только скончался «вождь народов» Сталин, Наталия Сергеевна возобновила с кузеном переписку, которая продолжалась, пока Александр Николаевич был жив. Она всегда стремилась узнать о судьбах своих родственниках, разметанных по всему миру трагическими событиями в России. И вот, в последние годы ее жизни судьба оказалась благосклонна к ней и подарила несколько лет настоящего родственного общения. Однажды к ней в гости пришел ее давний знакомый С.М. Некрасов, директор Всероссийского музея А.С. Пушкина, что в Санкт-Петербурге. С ним вместе была красивая элегантная женщина, которая оказалась праправнучкой А.С. Пушкина графиней Клотильдой фон Ринтелен, живущей в Германии...

...В книге Цейтлина такой язык найден. Два человека, два еврейских писателя, то есть люди, разделяющие общие проблемы, общие потери, общие социальные ограничения, даже общие профессии, ищут ответ на вопрос «Почему?» Один из них, младший, наполняется мудростью и терпимостью старшего. Наш читатель, в меру своей сосредоточенности, следит за их беседами. Читатель понимает, что разговор о темах, которые они обсуждают, не имеет конца, но одаряет наслаждением от самой беседы.

...«Воскрешение на Патриарших» Владимира Казакова. Она не отпускала от себя, пока текст не дошел до последней строчки. Герой повествования, живя в наше время, читает рукопись неизвестного автора, которая будто бы написана о нём самом, но события в ней происходят в уже далеком 1979 году, когда и герой был ещё юным студентом, и Москва – совсем другим городом.

...Так, особенно любили предаваться такому римфотворчеству и упоенно «разговаривать стихами» официальные советские поэты. Это тогдашней властью особо приветствовалось. Считалось, что настоящий советский поэт должен непременно быть понятным для народа и потому ему следует красиво и убедительно «говорить в рифму» - кого-то (то есть, кого надо) страстно ругать, кого-то, наоборот, восторженно хвалить, воспевать, что-то (то есть, что надо) патетически провозглашать, а иногда и просто болтать и болтать о цветах в поле и птицах в небе, чтобы советскому читателю стало от этой неугомонной болтовни в рифму приятно…

Мама всегда скептически относилась к словам людей, которые утверждали, что узнали о репрессиях только из доклада Хрущева на ХХ съезде партии и говорила, что если она, в свои 13 лет, уже прекрасно понимала, что творится в стране, то как могли не знать этого взрослые, зрелые люди.

Если посмотреть на статистику 1910 года, то подавляющее большинство евреев в Николаеве жить не имело права. И дело было не в том, что они были иностранноподданными ― там вообще мало кому из евреев разрешалось жить. А потому как вариант ― их могли выселить из Николаева, скажем, в Херсон.

Наша мама была человеком совершенно незаурядным. Эта незаурядность в чем-то была со знаком «плюс», а в чем-то со знаком «минус», но в любом случае она была мало похожа на своих ровесниц. И именно об этом мне бы хотелось написать.

По-прежнему веселились. Без устали танцевали, устраивали даже танцевальные марафоны — кто дольше продержится. Помню, как Боря, сидя на полу перед пианино у Сейделей, рядом с уже довольно известным пианистом Эмилем Гилельсом, учил его играть «Кирпичики»…

В моей новой школе было немало второгодников, родившихся в начале 1946 года, о которых говорили «отец погиб на войне». Говоря о родившихся в середине того же года, поясняли «на японской войне». Наверное, это не всегда было правдой.

О Менделе, Шолом-Алейхеме и Бялике в Одессе говорили, что если бы они не были писателями, то наверняка стали бы актёрами. Люди не уставали пересказывать забавные истории о том, как Шолом-Алейхем изображал Менделе, подражая его кашлю и походке; как старый Менделе превращался в молодого человека и изображал Шолом-Алейхема до мельчайших подробностей. Бялик тоже не отставал от них в подражании и копировании.

Авраама Эвен-Шошана, старшего брата, великого труженика-лексикографа, цитируют в Израиле, наверное, чаще любого другого человека, будь тот даже величайшим национальным поэтом или мыслителем… Потому что «Эвен-Шошан» ― это наш главный толковый словарь современного живого языка иврит.

Это стихотворение было написано Фогелем в Вене в 1919 году и представляет собой пугающее пророчество о Второй мировой войне за двадцать лет до её начала, о Холокосте и его собственной судьбе. Оно, на самом деле, завершает книгу «Пред тёмными вратами».

Кафка отдыхал и ему снился сон. Небо над Адриатикой золотое было в тот день. По берегу моря шли отец с матерью и сын. Молодой человек был длинноног, строен и красив красотой не обыкновенной, а праздничной. Небо отражалось в глазах синим, глаза отражались в синеве моря, смуглый закатный луч золотил лицо. Вид был отрешённым. Такие погружённые в себя лица иногда встречаются в суете праздника, привлекая внимание.

Вчера побывал в доме Хемингуэя в Гаване. Увидел тот самый колокол, который звонит по каждому. Убедился, что праздник всегда с нами.