Религия

«Сердце поет, воспринимая зрелые создания и героические деяния человеческого духа — в искусстве, в познании, в добродетели, в политике, в праве, в труде и в молитве, — ибо каждое такое создание и каждое деяние есть живое осуществление человеком Божией воли и Божьего закона...»

Особое значение в этическом иудаизме придается доброжелательным отношениям между людьми в повседневной жизни. Человек имеет право на доброжелательность. Например, запрещалось вымогать долг у неимущего должника: «Если знаешь, что должник в затруднительном положении и не может с тобой расплатиться, избегай ходить по одной улице с ним, дабы не корить его своим появлением».

Царфатом в еврейской традиции называется территория современной Франции. Имеются убедительные свидетельства тому, что «В еврейских средневековых источниках Восточная Европа именовалась Ханаан; ученые того времени мифологически связывали славян с обитателями библейского Ханаана и славянский язык называли кна‘анит».

Надо сказать, что по дороге самому Аврааму в голову начали приходить сомнения. Сбоку он поглядывал на сына, который шел, радуясь прогулке, и то болтал, то напевал нежным голоском, и на душе у мудреца было муторно и тяжко. Как же, – спрашивал он Господа, – Ты обещал мне произвести от моего сына Исаака потомство, многочисленное, как звезды на небе, как земной песок?.. – и не получал ответа.

Понятие «джихад» - воинственная напряжённая борьба – имеет в исламе две стороны. Самая важная из них – борьба с нелюдем, со зверем в самом себе. Но ныне на передний план вышла не эта старая гуманистическая трактовка, а концепция джихада как борьбы с инаковерием. Благо, для этой концепции есть огромный мобилизационный материал: массы интеллектуально и культурно обескоренённых и недовольных своим положением людей, особенно молодёжи.

«В основе истинного русского национализма — чувство великой русской земли и ощущение исторического долга перед нею. Этому корневому русскому чувству сопутствует глубинное презрение к предательству, измене. Человек, изменивший родине, — пропащий человек, то есть погибший безнадежно, становящийся пропадиной, то есть стервою, падалью. Сознание долга связано в русском сознании с чувством преемственности поколений, несущих из рода в род идею Божьего государства, олицетворяющего бескорыстное стремление к справедливости, святости, “благоговения ко всему человеческому — к добру, красоте и правде в каждом смертном...”»

«Игорь Ростиславович Шафаревич был для русской эмиграции важнейшей фигурой в русском сопротивлении богоборческому режиму на родине. В отличие от многих других, он сочетал в себе и мужество, и яркое национальное самосознание, и научную точность аргументации, и благородные личные качества. Он выглядел как бы “русским дворянином” в довольно разнообразном движении инакомыслящих…»

«Как христиане мы сознаем, что на главном, духовном уровне революция 1917 года — плод нашего собственного греха: значительная часть народа, и прежде всего наша интеллигенция, дала увлечь себя на гибельные пути. Задача преодоления этого греха остается важнейшей по сей день. Но нельзя забывать, что на политическом уровне действовали и мощные иностранные силы, воспользовавшиеся нашей временной слабостью. Не следует ли поставить вопрос об их доле ответственности за получившийся результат?»

«Удивительные возможности дал нам Господь, наделив воображением. Вот стою я сейчас в Сицилии у городского сиракузского кладбища, а мысленно вижу перед собой высокий обрыв и открытую моему взору на многие километры зеленую пойму Оки, что петляет среди необозримых заливных лугов то голубою, то синею лентою. Голубою в тех местах, где река освещена солнцем, а синею там, где отбрасывают тень белые стога кучевых облаков в высоком нежно-голубом небе...»

А как рассказать о тяжелейших страданиях, выпавших на долю самого Бориса Рахлина? Как передать ту боль, которая на грани между жизнью и смертью, если сам её не испытал, если сам не прошёл через этот ад? Никакого воображения не хватит, любые невыстраданные слова будут фальшивыми. Он чудом выжил, говорим мы в таких случаях, и по-разному объясняем это чудо.

Я пришла к выводу, что именно слово «иудаизм» выходцы из России воспринимают особенно тяжело. Оно для них звучит таким ветхим, отжившим, почти «крамольным». До сих пор не могу забыть характерный эпизод: одна из жительниц хостеля, услышав, что ее приглашают на урок, невольно скривилась, в недоумении переспросив: «Меня, на урок иудаизма?» – и сильно «припадая» на букву «р», прокартавила: «А что я там потеряла?»