Публицистика

Трудно поверить, но факт: в 1934 году германская газета «Дер Ангрифф», которой руководил доктор Геббельс, опубликовала серию путевых репортажей «Наци едет в Палестину» своего корреспондента, укрывшегося под псевдонимом ЛиМ. Они были обильно иллюстрированы и содержали весьма лестные оценки как положения в Палестине.

С распадом СССР здание Савранской синагоги пришло в упадок и в запущенном состоянии находилось много лет. За годы независимости Украины иудейской религиозной общине Балты по законам Украины о реституции не удалось вернуть здание в пользование общины. После многолетних споров и судебных тяжб иудейская религиозная община Балты выкупила здание Савранской синагоги.

Деятельность пензенских сионистов — это частный пример предпосылок образования государства Израиль. К ним относятся развитое национальное самосознание, народные пожертвования на сионистскую деятельность, организация курсов изучения иврита.

Первому суду над Дрейфусом предшествовало исследование бордеро и эксперт Гобер заявил, что написал его не Дрейфус. Этот вывод не устраивал военное ведомство, и второе исследование было поручено Бертильону. Он и выдал желаемое решение, и Дрейфус был арестован и предан суду.

Это письма с фронта. Они о войне и о любви. Это не обычные письма и не потому, что их писал ее двоюродный брат, но и по той трагичности, которая в них ощущается. Их очень больно читать. Чувствуется, что их писал человек с израненной душой.

В Гусятине оккупанты уничтожили не только живых, но и память о мертвых. Нацисты сравняли с землей местное еврейское кладбище. Обычно они этого не делали, но гусятинское еврейское кладбище, так уж получилось, находилось едва ли не в самом центре местечка, а не на отшибе, как обычно.

Отношение И.Е. Репина к Иерусалиму и его личные впечатления в дальнейшем наполнили портреты библейских персонажей художника духовным светом, оставшемся в нем после паломничества на Святую Землю, — это то, что подвело Виктора Бриндача к мысли о создании картины «И.Е. Репин в Иерусалиме».

Мозаика со свастиками создана на той же вилле в III в., когда свастику (ещё за тысячу лет до новой эры) знали лишь как символ плодородия земли, благополучия и солнца. Увы, «культурологи» Третьего рейха сумели настолько испоганить свастику, что её ныне воспринимают как символ нацистов.

Пикантная деталь: на освящении храма присутствовал бургомистр Нюрнберга Стромер, чей предок занимал в XIV веке ту же должность и был известен деятельным преследованием евреев подначального города.

М. Плисецкая очень интересовалась Идой Рубинштейн. И в чем-то хотела походить на нее. Думаю, ей это удалось! Где-то встречал «Ида Рубинштейн — предтеча Майи Плисецкой». Наверное, это правильно.

Не надо, товарищи дорогие, ссылаться на IQ арабов или африканцев, они вовсе не дураки, и не хуже нас с вами понимают, с какой стороны хлеб маслом намазан. И мы бы на их месте не стали напрягаться, видя, что за безделье больше отломится, чем за труд, за обособление — больше, чем за интеграцию, да к тому же культура, в которую предлагают ассимилироваться, сама себя не уважает.

Я сомневаюсь, что сам Шопен сыграл бы свои Этюды и Балладу с таким изяществом и меланхолией, как это сделал Левин. Он — совершенный пианист и, более того, совершенный музыкант.

Все преобразования России большевики провели под обманными названиями. Самодержавие было названо руководящей ролью партии пролетариата, империя — добровольным Союзом республик, государственное крепостничество — коллективным хозяйством.

Будда и Иисус излагали свои учения не в стройной системе знаний или логик, не в непротиворечивых мыслительных конструкциях, а невнятными или многозначными (что почти одно и то же) притчами, которые можно и нужно понимать самыми различными способами.

«Где мое место в мире? существую ли я на самом деле? жив я или мертв? — такие вопросы я задавал себе лет двадцать тому назад, когда сочинял эти строки. А теперь вот очень даже спокойно смотрю на мир, в котором меня нет. Ну, допустим, нет — и что с того? Я тут был, всё здешнее увидел и всё, в меру своего разумения, понял. Всё тут устроено на славу, но ничего нового больше не будет. Можно отвернуться и смотреть в сторону. Это, впрочем, совершенно не означает, что мне надоело коптить здешние небеса. Отнюдь нет, я с удовольствием позанимаюсь этим еще лет двадцать-тридцать. Но уже без той зверской жажды, без того аппетита, с каким я пожирал в молодые годы всё новое, сладкое, кислое, горькое…»