Поэзия

Вся семья поэта погибла в Катастрофе, и у него был глубокий личный мотив создать книгу-памятник. А кроме того у Гринберга была вера: народ возродится не только для новой жизни, но и для того, чтобы выполнить своё предназначение.

В московском подъезде застигнуты вьюгой, мы прятались вместе, теряя друг друга.

Первая - помни! - нагрянет из тьмы, Помни - вторая придёт из рассвета. Обе прошепчут протяжное "мы", выйдут к тебе, неодеты...

Дом: этажерка, кролик, фикус. Не низок, хоть и не высок. В ладошке яблока огрызок, а в небесах наискосок летают пламенные стрелы, и мать младенцу говорит: не плачь! Не звёздочка сгорела, а так, простой метеорит. Давно и дома нет, и звезды скудеют с каждым днем, пока, клубясь, переполняют воздух раскатистые облака, под осень мама моет раму, и мы с сестрицею глядим. Сухой листок, как телеграмма, летит бульваром золотым.

Отлеталось. И крылья сложил. Сопла вдрызг. И соплива подушка. Как-то криво и косо прожúл. Как дожủл – от полушки до кружки.

Не оставляй тот город, что так тиранил Первой любовью, которой всегда не равен. Город, где если пасмурно, значит, ясно. Город, где шорох прибоя как шум трамвая. Город, где мама всесильнее бога Яхве. И недоступней всевышнего, так бывает.

И не ропщи, что вы не квиты. И, добротою зло поправ, еврей, прости антисемита – он иногда бывает прав

Коснулось наконец-то и тебя Вторженье жертвенного зова, Чтоб жил ещё, сгорая и любя, В стихии горестного слова.

небо же было треснувшим, как фарфор, как китайское блюдо. мы шли с тобой на Фавор. ветер, гибкий словно рука Плисецкой, шевелил виноградные листья. листья были мертвы, будто куколки бабочек. начало зимы, увы, не щадит даже место самой странной из вивисекций.