Культура

«Наверное, со школьной учебной программой по литературе, “опахиваемой” хрестоматией и учебником, во мне сложилось и живёт поныне одновременное двойное восприятие людей пишущих. Каждое имя сразу раздваивается, мысленно или зрительно, на человека-автора, чётко или слабо видимого за его творениями, но обязательно видимого, и просто человека с его личной судьбой и внешностью…»

«Иван не видит красоту как таковую. Всю природу он воспринимает как некую сущность, состоящую лишь из атомов и молекул. Он однобок в своем мышлении, поэтому поэт и не разделяет его взгляда на жизнь. По мнению Кузнецова, человек, верящий лишь в науку — пустой, недалекий человек…»

«Теперь снова встаёт вопрос об искренности: есть ли такая ее мера, которая позволяет поэту опускаться на уровень подобного хладнокровного сволочизма? Ведь если искренность не тепла, она превращается в осколки льда, которые режут вены. А если эта мера искренности все-таки есть, то что она собой представляет: некий скафандр или божественную ауру, которая хранит поэта от зла? Ну, опустился на некое дно зла, побулькал через дыхательный аппарат, понаблюдал за адом — и быстренько наверх…»

«Он не просто изменил язык русской поэзии, он дал ей широту, вывел ее из литературных салонов, обществ любителей словесности, университетских кружков на российский простор, вместивший скудные крестьянские поля, курные избы, тележные проселки, почтовые и ямщицкие тракты, губернские и уездные города. Право голоса вдруг получила простонародная Россия, ранее только сочинявшая как бы втайне и передававшая из поколения в поколение изустно сказки, былины, песни, легенды…»

«Любовь обретает истинную силу веры, когда пронизывает своими энергиями и добродетель, и разум, и воздержание, и терпение, и благочестие, и братолюбие. Без их взаимодействия наша душа будет оставаться в значительной степени безответственной, то есть не способной понимать то, что происходит с человеком, которого, как мы думаем, любим всем сердцем; потому и наши действия могут принести результаты, противоположные ожидаемым. По этой причине наша любовь нередко переходит в раздражение, ибо тех, кому отдавали свои силы, начинаем считать неблагодарными. Происходит это по причине недостатка желания разобраться в том, что следовало предпринимать на самом деле. Прежде всего, должны следить за тем, чтобы собственная душа была способна к восприятию благодати Божьей любви…»

«…Но не плотская любовь должна быть целью брака. В нем мы должны научиться высшей любви: свою жену нужно любить не за плоть, а за ее чистую душу и доброе сердце. У жены есть то, чего нет у мужа; она духовно дополняет его, и наоборот. Потому в отношениях между супругами с огромной силой должны проявляться те особенности духа, ума и сердца, которые свойственны только мужчине и только женщине…»

«Год назад мне позвонили из Службы безопасности Украины. Вежливый голос представился и спросил, не мог бы я прийти на беседу в контору. Я пришел. “О чем будем говорить? — думал я. — Заберут? Арестуют?” Обладатель вежливого голоса достал из стола книжицу на сто страниц формата А4. На обложке — мишень и надпись: “Красный уровень угрозы”. Моя книжка…»

«Жадно, но вдумчиво впитывать новые знания. Анализировать, спорить. Не бояться задавать вопросы. И читать, читать, читать!..»

«В один из дней я отправился в Киев, чтобы забрать свои документы из Национального союза писателей Украины, с твёрдым решением подать документы в один из российских СП, чтобы подчеркнуть свою гражданскую позицию. Но в какой? Хоть убей, я не знал, в чём разница между СПР и СРП. И тут, на Андреевском спуске (аналог Арбата), напротив музея Булгакова я увидел у одного торгаша книгу Валентина Сорокина…»

«Будучи дочерью журналиста, я имела счастье нередко бывать в типографии и видеть процесс рождения газеты, наблюдать за капельками свинца, из которых постепенно рождались нужные людям строки, портреты достойных горожан, стихи, призывы, лозунги… А какой огромной радостью было взять в руки самый первый в городе напечатанный номер, которого еще никто кроме меня не видел, почувствовать знакомый запах неостывшей типографской краски… Это было настоящее маленькое детское счастье — сопричастность такому важному делу. И потому неудивительно, что лет в пятнадцать стали появляться первые журналистские зарисовки, а позже и большие публикации. Так отец — журналист, поэт и прозаик — непроизвольно, ненавязчиво посвятил меня в свою стихию…»

«Писателей сейчас меньше не стало, их даже больше, чем прежде. Другой вопрос — качество многих произведений. Когда видишь в книжных магазинах такое количество низкопробного бульварного чтива, то поневоле задумаешься: как пробиться сквозь него по-настоящему талантливому автору?..»

Обида за еврейское искусство вела к единственно возможному: не потакать стремлению выжить за счёт национального унижения. Конъюнктурные прыжки и ужимки, потеря достоинства и трусость становились для Буговой невыносимыми, не оправдывались никакими обстоятельствами. Позиция актрисы требовала рассмотрения возможностей её дальнейшего использования. Драматургия и режиссура здесь были монополией партии.

Разумеется, не только Нахум Гутман любил Тель-Авив. Когда в начале 1930-х годов начали сносить уже «немодные» дома, в том числе гимназию «Герцлия», чтобы строить на их месте высотные здания, поэт Н. Альтерман почти плакал (стихотворение «Лишний», 1934).

Левушка же, которому в 1921 г. только что исполнилось 20 лет, категорически отказался покинуть Россию. Он не представлял себе жизни без той литературной среды, в которой тогда вращался, без прекрасных педагогов, у которых занимался и учился мастерству, без своих друзей по группе «Серапионовы братья», без университета, который ему надо было окончить, и, наконец, без любимого Петербурга.

По совокупному числу памятников, установленных в Шотландии, Англии, Соединённых Штатах Америки, Канаде, Австралии, Новой Зеландии и т.д., Роберт Бёрнс, похоже, опережает любую британскую знаменитость, хотя бы и Шекспира, Ньютона и Черчилля, а то и всех троих вместе взятых.