Перевод

Когда я поднялся на трибуну, то, к своему удивлению – мы были в часе лёта от Порт-о-Пренса – увидел доктора Бонбона, спокойно сидящего в первом ряду. Он должен был воспользоваться – и срочно – самолетом, чтобы ещё раз послушать мой доклад о героизме. Мы с ним переглянулись. Но если этот ученик дьявола думал, что выбьет меня из колеи и лишит самообладания, то плохо же он меня знал. Есть качество, которое никто не сможет отрицать – это моральный дух, и доктор может меня иронически рассматривать, сколько ему заблагорассудится: я решил подняться раз и навсегда на высоту предмета, о котором толкую.

Я пересек вслед за ним лужайку, подкатывая рукава на ходу, остановился на краю газона и стал смотреть, как он выводит мою машину задним ходом из гаража. Когда он вырулил и поставил на старт, я пошел к машине. Он перебрался на правое сиденье, поскольку я за рулем, и начал опускать свое стекло, потому что оно оставалось поднятым со вчерашнего вечера после свидания с Хелен Бибер, она не любила, когда ее волосы развеваются на ветру. Кеннет нажал на кнопку, и полотняная крыша, которой я помогал шлепками, стала стягиваться, пока не замерла за сиденьем позади нас.

Можно сказать, что до "Шестидневной войны" Государство Израиль было "прибрежной полосой", с песчанными или осушенными землями, которые никому, кроме евреев, не были нужны. Вот там-то и согласились народы, чтобы евреи и проживали, никому не мешая... Но как только евреи "поднимаются на холмы", на древние ТАНАХические холмы Самарии и Иудеи (и тем более Иерусалима), они, евреи, оказываются в качественно новой ситуации - в ситуации народа, возвращающегося на свою землю, на землю, где происходило действие историй, рассказанных в ТАНАХе. Это вызывает ВОПРОСЫ...

В иудаизме каждая Суббота заканчивается, и светское время начинается церемонией, известной как хавдала, буквально – «разделение». Она включает в себя зажигание специальной свечи. Раввины объяснили ее смысл. Адам и Ева были созданы и согрешили на шестой день творения, в пятницу. Они были приговорены к изгнанию из рая, но Бог отложил наказание на двадцать четыре часа, чтобы они могли остаться в раю еще на день, на субботу. Когда закончилась суббота и наступила ночь, они боялись идти в ночь. И тогда Бог научил их добывать огонь и освещать свой путь.[9] Именно в память о Его даре мы зажигаем свечу в конце субботы. Это контр-нарратив мифу о Прометее. Мы не должны красть секреты у Бога. Он хочет, чтобы мы знали и пользовались своими знаниями ответственно.

Зеэв согласился, мол, то-то и оно, все они похожи, словно близнецы, но ведь не по своей воле, бытие определяет сознание, а у них у всех бытие одно и то же: одинаково выращивают тмин, держат скот, строят коровники, одинаково одеваются, говорят, мыслят. Как будто их по трафарету слепили. Но если копнуть глубже, то конечная цель социализма и есть выравнивание всех людей, стирание различий между ними. Выходит, налицо идеальный вариант: сами того не зная, жители Знайнаших уже построили у себя социализм.

У нас есть четыре типа людей: «нечестивые» («рашаим»), «грешники» («хатаим»), «легкомысленные» («лецим»), т. е., у кого только к Торе Господней влечение («цадиким»). Вы знаете кто такие «нечестивые»? Это те, кто творит зло.

В эпоху судьбы все в руках богов. Смысл задан извне. Он во внешнем мире, вписан в ткань космоса. Наша жизнь формируется силами вне нашего контроля, и лучшее, что мы можем сделать, это умиротворить богов, или, по крайней мере, не рассердить их, иначе мы умрем. Смысл неизменен. Он состоит из рождения, роста, упадка и смерти, и в их смене только природа, то есть власть сильных над бессильными, вечна.

Дольникер, однако, уже взял разгон, тормоза отказали, и он продолжал беседу сам с собой. Пока он говорил, все шло как по маслу. Но вот пришло время слушать оппонента – и тут застопорило: слушать Дольникер не умел никого. Даже самого себя...

Сколько кануло в прозе заветных стихов, Сколько чутких созвучий сравнений, метафор! Но не так ли и кварц насыщает стекло, И окатыш руды – блеск и ковкость металла? Есть и в повести свой вольнодумный накал, И новелла навеяна свежестью ветра, И сюжет наполняется, словно река Долгожданным раздольем дождливого лета. Неужели лишь груз навалившихся лет Клонит к прозе суровой, как молвил Поэт, Преподав неизбежность подобного крена? Но порой, прорываясь в размеренность глав, Шаловливая рифма вбегает стремглав И тебя озаряет созвучьем катрена.

Такая баллада – для вас, господа. Есть много зверей и людей без стыда. Бесстыдство – и то не случайно. А совесть – великая тайна.

О, Боже мой, твой мир хорош, И прост, и строен, И гомон городской хорош, Мирно спокоен. А ты, пропащий ни за грош, Клянешь невзгоды. Что ж загубил ты ни за грош Лучшие годы?

Нечто грандиозное произошло с Бродманом за эти две лихорадочные недели, невыразимые откровения явились ему. Отстегнутый от строп времени, преступивший земные пределы, он увидел истинные очертания своей жизни, увидел, как она вращалась вокруг оси долга. Не только его жизнь, но и жизнь его народа: три тысячи лет зыбких воспоминаний, глубоко чтимого страдания и ожидания.

"Смерть солдата". Жизнь сокращается, смерть ожидаема, Как осенней порой. Солдат падет. Он не станет героем дня, Не призовет с помпой Обставить его уход. Смерть абсолютна, без панихид, Как осенней порой, Когда уляжется ветер, Когда уляжется ветер, а в небесах Плывут облака тем не менее, В своем направлении.

Коллеги подтрунивали над ней. Называли мсье Дюброя её «клиентом № 1», «воздыхателем» и даже – это было так неумно и зло – её «вросшим ногтем». Она краснела, пожимала плечами, но, по правде говоря, ничего не льстило ей больше, чем этот взрыв интереса к её личной жизни – первый раз за всё время работы в парикмахерской салоне. Мысли о мсье Дюброе не покидали её ни днём, ни ночью. Она хотела бы посвятить себя исключительно уходу за его ногтями, не теряя времени на других клиентов. Когда он появлялся, у неё будто перехватывало на миг дыхание.