Памяти М.К. Бандмана и Ю.Г. Бендерского
1. КРАСНОЯРСК
ГОРОД
Прилетел в Красноярск 17 июля 1997 в 7 утра по местному времени. Ясно, свежо, солнце сквозь дымку, кругом голые сопки. Аэропорт захолустный, но рейсов много: в одном ряду Абакан и Анталья, Барселона и Благовещенск, Тяньзинь и Туруханск … Это новый аэропорт в 40 км от города (старый был в городе, теперь это место называется Взлетка, там рынок и автовокзал). Автобус до города — редкость. Дорогу ремонтируют к скорому первенству мира по борьбе; Красноярск в этом — мировой центр. Улицы узки и забиты; ни одной развязки в разных уровнях; ни одного подземного перехода во всем городе. Спустились почти вниз, в долину Енисея и повернули на запад. Застройка довольно плотная, в этой части вся послевоенная, пообветшалая.
На западном краю города — Студгород. За ним Академгородок — вне города, в сосновом лесу (как и большинство академгородков) на высокой террасе Енисея. Красноярский научный центр СО РАН: ученых до 2000, полдюжины институтов. Корпуса НИИ и жилые многоэтажки пообветшали. Глазеют на меня, что обычно для академгородков, как в деревне; в атмосфере немало деревенского и апатичного. Академгородок тут не имеет такого веса, как в Новосибирске, на отдельный город не тянет; зато — или, увы — дал много людей в нынешнюю (бывшую — еще до А.И. Лебедя) администрацию края. Подробно беседую с крупным знатоком края Ю.Г. Бендерским; ниже подобные беседы не упоминаю (около 20) — администрация, географы, экономисты, журналисты, даже силовики и криминал.
Мощный тугой струйчатый Енисей, самая большая из всех виданных мной доселе рек, шириной в 2 километра. Правый берег гористый — вдалеке зубцы Красноярских Столбов, за ними отроги Саян — но изгажен промзоной, много труб и дымов. Да Красноярск же горный город, почти Кисловодск! Описания о сем умалчивают, журналисты не видят. Таких «горных» городов немало…
Ландшафт и пейзаж расходятся куда больше, чем думают. В ландшафте Красноярска гор нет, город почти чисто равнинный, плоский за одним-единственным исключением, но горы — главная часть, украшение и рамка его пейзажа. И микроклимата. Хотя он значительно подпорчен крупным водохранилищем — зимы стали сырыми и ветреными после ГЭС. Погода тут неустойчива, как бывает в горах, быстро и резко меняется.
Речной вокзал 1950-х полупуст. Движение довольно оживленное. Примерно раз в 5-7 дней — пассажирские теплоходы; до Диксона уже не доходят, в Тунгуски и Ангару не заходят. Тут же, в кассах речного вокзала можно купить билет на дальние автобусы (Енисейск, Ярцево и пр.), которые отправляются прямо с причалов. Они числятся в общем расписании с судами.
Рынок. Щупальца его еще за полкилометра тянутся на главные улицы, прямо агломерация: отдельные редкие торговцы — сплотки торговцев — ряд торговцев с разрывами — плотный ряд, сплошь торговцы; когда в несколько рядов — это и есть рынок; размещение торговцев моделирует размещение селений (зданий). В вещевых рядах много кожи, почти все — импорт; среди торговцев немало кавказцев, китайцев почти нет (только на пригородном рынке, их регулярно высылают), на главных улицах заметны (южные) корейцы. Новехонький Макдональдс в огромной бетонной юрте со световым колодцем в центре, меню стандартное с добавление «тюркского салата».
ДИВНОЕ МЕСТО ДИВНОГОРСКА
Сидя на пристани — ветер, вода, солнце, чайки, горы — читаю местные газеты. И сразу натыкаюсь на «Центр России» — недалеко от города — по сибирским масштабам, меньше 1000 км — значится геометрический центр сухопутной поверхности РФ. Затем появляется и «многонациональный сибирский народ». «Сибирский Народ» — «Центр России» — «Енисейский меридиан» — на каждом шагу: заголовки и рубрики в масс-медиа, названия кафе и фирм, культурных программ, художественных и финансово-инвестиционных проектов; такова идентичность?
Виды с катера и интересные и замечательные, порою одновременно. Большой порт и много всяких портов-пристаней-причалов. Интересные высокие плато-террасы левого берега, своего рода столовые горы, на которых уже начинается дачное строительство. Горы и скалы, известковые пещеры и довольно капитальный лагерь, кажется, спелеологов прямо у воды. Течение мощное, фарватер ходит от берега к берегу.
Напротив пристани в Дивногорске действительно дивная скальная стенка с лесом, распадками, ручьями. Приличное шоссе до плотины, снизу перед нею — автомост; плотина как мост не используется, наверное, слишком высока (120 метров). Мост, подъем — почти серпантин, дальше дорога тупиковая — до базы отдыха на водохранилище («море») и тамошней пристани, где движение слабое и нерегулярное — до Абакана давно ничего не ходит (в Абакане я был потом).
Вышел на перевале. Пошел по гравийке влево, к реке, оказался по-над ГЭС, внизу — судоподъемник,уникальное гидротехническое сооружение (в его монтаже участвовал мой отец, старый гидротехник — и высоко его ценил). Создается при таком большом перепаде высот верхнего и нижнего бьефа водохранилища, когда даже цепочка шлюзов невозможна. Он действовал: огромная железобетонная лохань, внутри которой суденышко, какая-то старая баржа ползет в гору по рельсам. Но 120-метровая плотина в глубокой долине не показалась величественной и даже большой — может быть, подавлена самим рельефом… Внемасштабность — внеландшафтность?
Возвращаюсь в Красноярск электричкой — полупустой и грязной. Река Мана размером почти с Оку. Долины врезаны в горы, дорога местами почти врублена в скалы. На левом берегу — разноцветные скалы. Идут плоты. Четверть всего пути от Дивногорска до Красноярска — портовая зона. Остепненные известняковые склоны высоких террас напоминают долину реки Белой на Южном Урале. Проехал село Овсянка, где родился и ныне живет (теперь — скончался) В.Астафьев; в его автобиографической эпопее многое из ландшафта узнаваемо.
КРАСНОЯРСКИЕ СТОЛБЫ
Знаменитые Столбы; любопытно, что в самом Красноярске их называют только «по имени-отчеству» —Красноярские столбы; просто Столбы даже не сразу понимают.
На Правый берег через Енисей идет автобус. «Правый берег» — имя собственное, громадный промышленно-жилой комплекс, но вот «Левый берег» (собственно город) — так не говорят. Огромные пойменные острова после строительства плотины уже не заливает, пойменная растительность чахнет; но застроены они только стадионами, а в основном это смесь парка, пустоши и свалки. Парадокс — в центре большой агломерации: разрывающие ее пустоты островов. С Правого же Берега до Базаихи тоже есть автобус.
Базаиха — пригородное большое многоуличное селение, тянется по долине одноименной реки, притока Енисея на два-три километра по долине вверх. Левобережная часть села карабкается на склон, вижу «одачивание», хотя еще сохраняются и сельские черты: пасут на склоне овец.
Склоны исполосованы горнолыжными подъемниками. Работающий канатно-кресельный чешский подъемник с подъемом на 350 метров длиной около 2 км (минут 15) почти пуст. Подъем идет вначале полого по логу, потом все круче. Быстро исчезает лугостепь и идут сосняки. Подъемник ведет к крайне восточной, ближайшей к городу группе камней, именуемых Такмак.
Смотровая площадка на вершинке каменной гряды. Вижу те самые Столбы — архипелаг сложной формы красноватых скал, очень высоких (до 150 метров), сгустчатых, отдельных и сбитых в гряды; многоуровенно составляют линейно-овальные группы. Столбы-останцы как бы сидят поверх обычного хребто-долинного горного рельефа, выглядят наложенными на него сверху. Хотя геологически все иначе и даже наоборот: это не новое, а старое — останцы. Между ними — горы, расчлененные на гряды с отчетливым рельефом, заросшие лесом. Кроме сосен есть береза и лиственница.
Тропа на Столбы набита, идет грядой, ошибиться нельзя. Спускаюсь в осинник, где меня настигает дождь. Иду до группы столбов, по местному, небольших, метров 10 высотой. Влезаю — сизое небо, ходят облако-туманы, почти мгла, сечет дожденосный ветер; видимость от 100 до 500 метров в разных направлениях. Ждал около часу пока распогодится, но пришлось вернуться.
В зоне же сосняка проглядывает солнце, сухо, дождя почти и не было; здесь действительно проходит устойчивая — климатическая — граница: на ней всегда меняется погода. Не это ли граница природных стран?Красноярск — единственный большой город Северной Евразии (да и не планеты ли вообще?!?), стоящий не просто на стыке разных ландшафтов (это нередко и скорее закономерно), но на самом стыке трех огромных природных стран — Западной Сибири, Восточной Сибири и Алтае-Саян (иначе — гор Южной Сибири); природная страна — высшая единица отечественного физико-географического ландшафтного районирования размером до 2–3 млн км2.
В другой раз на Столбы пошел классическим путем от турбазы по подъему с выразительным названием Пыхтун. Заворачиваю в собственно заповедник, состоящий из ряда домишек и самодельного зверинца, пополняемого из числа подобранных раненых животных. И — вдруг высоко над головой вижу гигантскую «летящую» скалу, это и есть Столбы.
Крутая каменисто-корнистая тропа. Сразу вышел к подножию этого самого Первого Столба (такой топоним, столбы именуются по номерам). Обошел его. Сложно растрескавшийся монолит, теперь агрегат. Трещиноватость яркая. Кое-где покрыт лишайником, мхом, даже леском — но в основном голый округлый гладкий камень. А по нему бегают (именно бегают, непременно в калошах, чтоб не скользить) столбисты. Спустился и прошел вдоль гряды камней, поднялся почти до верха Второго столба, впрочем, несколько раз слегка срываясь, падая и царапаясь. Один раз сорвался довольно сильно при подъеме под углом 30-45 градусов по трещине.
Долго любовался ландшафтом: на западе — лесистые волны гор и редкие столбы, горная тайга; сизое небо и долина Енисея. Левый берег виден хорошо, и он совсем иной — явная лесостепь, южные склоны, видные отсюда — степные. Синеют далекие горы. На востоке — небо светлое, столбов много разной формы в тайге со складками гор. Даже на самих Столбах сильный эффект экспозиции: южный склон — ксерофиты, полынь, запах сухой, степной; северный склон — угрюмый мох.
Бродит, стоит лагерем и лазит масса народу; мусору препорядочно. Местность пестрит тропинками и кострищами. Столбы покрыты надписями в средне- и труднодоступных местах. Обыватели в легкой одежде и обуви с детьми и фото- или видеокамерами и — столбисты. Друг друга не замечают.
Столбизм — местная субкультура, элита и культурный авангард туризма. Столбы сакрализованы, окутаны легендами и чуть не мифами, им приписываются магические свойства. Много намеков на умолчание о главном. Ритуальное пьянство, почти жертвоприношения — немало травм и жертв. Столбизм — определенный этап жизни сродни инициации. Существуют ритуалы обхода Столбов и взбирания на все, даже самые легкие Столбы в течение определенного временного цикла — своего рода календарь. Последовательность прохождения не случайна, но не мотивирована исключительно или преимущественно расположением, сложностью или бассейнами видимости. Отношение публики к столбизму — уважительное, как к чему-то много большему, чем туризм, альпинизм или досуг. «Столбист» — вполне определенный культурный статус, любая причастность к нему — престижна. (На полноту, всесторонность и адекватность абзац не претендует). После моего похода на Столбы со следами оного в виде царапин отношение ко мне в гостинице стало уважительным. Столбизм породил значительную разноплановую литературу, где при сходстве описаний природного локуса и своеобразных технических приемов скалолазания собственно культурная практика и смысл описываются весьма по-разному. Но многое, известное мне по интересным рассказам в литературе не отразилось, как в ней нет и комплексной ландшафтно-географической характеристики Столбов; впрочем, поиск в Интернете выдает десяток тысяч ссылок.
ГОРОД НА ОСОБОМ МЕСТЕ
Вид города с Караульной горки (она изображена на 10-рублевой купюре): есть на что смотреть, но нечем любоваться. Стоит новенькая с виду часовня, площадка с пьяницами и собаками; изредка подъезжают компании взглянуть и посниматься. Все вокруг замусорено. Гора остепненная. К северу и западу — низкие голые безлесные горы. Кое-где выходит на поверхность известняк. Южное, теплое, сухое, аридное, степное, горьковато-жестковатое полынно-известняковое начало ощущается ярко — ну прямо стихия огня.
Вмещающий ландшафт ярче и сильнее города, тот с ним мало согласован; не почти миллионный город — а лишь гигантская промышленно-городская агломерация. Старая застройка осталась в долине речки, отделяющей Караульную гору от города. Центр очень невелик. Город — как центральное место, где живут люди, — стоит в тройном кольце. Самое дальнее, древнее, красивое — кольцо гор и сопок. Самое ближнее и безобразное — промышленные гиганты. Бешеными темпами создается третье, промежуточное кольцо дачных участков. Застраивается чудесная предгорная лесостепь на правом берегу — Кузнецовское плато, и все ради огородов. Здесь же можно было бы организовать роскошный пригородный равнинный лесопарк, с тропами, уходящими в Саяны — но свой шанс стать мировым центром туризма Красноярск безнадежно утратил.
Город взломал свои естественные границы. А место уникальное, фокальная точка. Севернее — тайга с болотами, южнее — горы; стык трех природных стран. Исторически — пересечение двух естественных коридоров, исторических трансконтинентальных контактных зон — Енисея и Степи; на севере Енисей сечет еще одну контактную макрозону — тундру. Севернее, ниже места города Енисей слишком широк для любой переправы, и принимает большие широкие притоки; южнее, выше по течению — труднопреодолимые горы. Транссиб наследовал этой этноконтактной оси по местоположению и частично функционально и даже символически. Место города было природно предзадано… Места как площадки было достаточно как раз для города населением в 100-200 тысяч жителей; наверное, столько же хватило бы для функций «Красноярских ворот». Еще одна гипотеза: город, вышедший из естественных смысловых пределов, перестает быть таковым;слишком большой город еще менее город, чем слишком маленький.
У Красноярска острое местное и региональное самоощущение. Его воплощение — огромный Исторический центр (бывший музей Ленина). Очень много всего разного: местные художники — постмодернистские проекты, портреты почетных граждан города, красноярские жертвы последних войн, пейзажи, археология etc. Общее впечатление: палеолит + интернет. Москва далеко, древняя Америка близко, чувствуют себя продолжением берингийской, амеросибирской цивилизации, оставившей знаменитые минусинские петроглифы. Но сам Город не рисуют. При выраженном местном патриотизме вплоть до региональной гордыни («красивейший город Сибири») предмет идентификации и гордости горожан — отнюдь не сам город: внегородские природные ландшафты, сам огромный край, гигантские производства и их место в России. Говорят с восторгом о тайге, сплавах на плотах, чистой воде, охоте, неслыханном будущем, о том, что край — сердце, основа и модель всей России[1], но ничего — о конкретных местах конкретного города.
2. ЕНИСЕЙ
Теплоход «Прокофьев» чехословацкой постройки конца 1950-х, двухпалубный дизель-электроход. Перегоняли на Енисей полтора сезона: Дунай — Черное море — Дон — Волго-Дон — Волга — Волго-Балт — Сухона — Северная Двина — Севморпуть; тем же путем ушли в Европу сданные в аренду суда Енисейского пароходства, где и работают ныне.
Теплоход забит мешками с картошкой, капустой, арбузами и дынями так, что еле можно протиснуться. Носовой салон занят какой-то техникой. Наверху везут автомашины, больше иномарки.
Пассажиры — в основном норильчане, едут из отпусков. Очень четко делятся на группы. Одни — владельцы транспортируемых машин, часто лазят в них заглянуть и посидеть, надменны, общаются исключительно между собой. Другие — отпускники, семьи или женщины с детьми; эти в основном богато одеты (некоторый гонорок при моем небогатом виде); почти у всех фотоаппараты или видеокамеры; пьют дорогое импортное баночное пиво, при этом могут ехать и в третьем классе. Две следующие группы образуют молдавские цыгане и азербайджанцы (потом я удивлюсь большой азербайджанской общине в Норильске и — огромной строящейся мечети), они везут много разного товара, ютятся таборами, занимая много палубного места, галдят, гадят почти под себя; их мужчины беспрерывно что-то пьют, их мальчишки лезут к женщинам. Между собой иногда дерутся. Они частью сходят по дороге, но в основном едут до Дудинки; про них поварчивает пароходная прислуга, раздраженная тем, что они «торчат не на месте», то есть лезут на палубу первого класса. Далее — малозаметные люди, скромные и чисто одетые, едущие в промежуточные пункты — отпускники, геологи, еще кто-то. Как и должно быть в таких краях, сколько-то бичеватых людей. Наконец, две-три пары совсем молодых людей, катающихся «раз недорого» (300$), да два-три омоновца. Эти на стоянках строго следят за торговлей рыбой и рыбу без лицензии иногда отнимают и перепродают. Команда: большая часть матросов не умеет ничего, зато боцман умеет многое, да вот почти не понимает по-русски, носит меховую папаху и тельняшку; блудливые буфетчицы и пожилые уборщицы.
Мой вид вызывает интерес, что способствует беседам; принимают за художника, священника на отдыхе (в этом амплуа был уличен, что якобы загляделся на аппетитную женщину), старовера (они еще живут по реке); только за ученого не принимали.
Река вначале если не горная, то со скалистыми берегами и множеством отдельных скал и почти щек. Красиво. Справа — огромный атомный Красноярск-26, видны трубы и тоннели, вход в тоннель под Енисеем для захоронения атомных отходов других стран напротив Атаманово. Это старое село с церковью на левом берегу; санатории и пионерлагеря — летняя ближняя резиденция Норильска.
Устье Кана: пастбища-луга, коровы, деревни; вдали — кряж. По берегам тайга с лугами, берег услан бревнами. Изредка лесопромышленные поселки с обязательными грудами бочек-цистерн.
Обычное селение на этих берегах таково. Стоит на коренном берегу (никогда на пойме), часто очень высоко, в 30-40 м над рекой. Вниз ведут дороги, дорожки, тропинки и лестницы, но не до воды. Главный спуск — к дебаркадеру или месту причала. Иногда видны тропинки чуть не от каждого дома. С теплохода видна только одна улица, один порядок (ряд) домов по-над рекой. Лодочные сараи есть всегда, вкопанные или на полозьях, деревянные или обшитые жестью. В стороне непременно склад — хранилище нефтепродуктов. Антенны, мачта радиосвязи. Дома довольно большие; хотя и меньше, чем, скажем, на Северной Двине. Ярких красок нет, все тусклое.
У каждой пристани на дебаркадере собираются люди, кому нужен и кому и не нужен теплоход. Стоят лодки и/или машины; что-то сгружают и грузят, покупают и продают.
Катера-лавки. Магазины их не любят: товар лучше, дешевле, можно торговаться, дают кредит под честное слово, берут плату мехами — плавучие фактории. Кто-то из пассажиров в разговоре о северном завозе: «ничего не надо завозить — только чуток денег наличкой, остальное доставят и дешевле».
Лодки ходят только на максимальной скорости даже на малые расстояния, а на веслах, похоже, уже никто не ходит.
Казачинский порог: порог как порог, только не для байдарки, а для судна, даже большего чем «Прокофьев». Слышен рёв воды, видны камни, движение воды ощущается через корпус судна.
Перед впадением Ангары — больше освоенности; лучше сказать — меньше дикости. Река пока не широка, не более 1.5 км. Сама стрелка — пойма с куцей растительностью. Вода Ангары светлее, струи долго не смешиваются.
Погода становится холоднее. Река шире и более дикая, уже километра в два. Много островов. Первая мошка. Очень жаль, что теплоход не экскурсионный и не заходит в притоки. Тайга меняется; с середины второго дня нет сосен, почти не видно березы. (Все время разглядываю реку и берега в мощный морской бинокль).
В. Имбатово, большое село, дебаркадер. Рыбзаводик. Плывущие с нами омоновцы конфискуют продаваемую осетрину (выловлена без лицензии, которая стоит на сезон двести долларов) и потом сами ее кому-то продают. Большинство виденного местного населения — деграданты, грязные в прямом смысле, явно алкологизированы; больше монголоидов и примеси монголоидности. Девушки одеты по-городскому.
Туруханск. Суденышки. Высокий левый берег. Лодочные сараи. Длинная улица. Полуразрушенное здание музея Сталина, был «в заполярной ссылке». Географически это еще не Заполярье.
Сгружают пиво (импортное баночное), окорочка (нет места, где б ни ступала «ножка Буша»), прохладительные напитки, консервы, сигареты. Пожалуй, нет уже в современной РФ места, где бы не было сникерса, баночного пива и бананов. Вид у жителей апатичный. Тут сходит часть цыган.
Река Тунгуска — большая и плоская долина. Леса все более чахлые, река все шире. Берега буквально устланы бревнами. Какие-то не палатки не то шалаши без людей и лодок.
Показались дымы Игарки. Одиннадцать вечера — светло; время суток не имеет московского названия, это даже не белая ночь. Большой затон; резкий поворот и швартовка. Стоят суда, морских не видно, погрузочные краны не работают; раньше в это время лета и суток был самый разгар работы. Много барж с уже ошкуренным лесом, всякой водной мелочи. Всюду уголь, шлак, обломки, лодки, ржавые бочки.
На дебаркадере и близ собирается народ, как обычно: молодежь, менты, бездельники, торговцы, алкаши, бичи. Сгружают картошку, лук, капусту, ящики с пивом, еще что-то. Рейсового водного сообщения от Игарки никуда (уже) нет; было много.
Сам город — двухэтажные мрачные барачного типа дома из теса. Улицы из щебенки. Магазинов мало, палаток почти нет. На улицах пьянь и собаки, последние добродушны. Даже трезвые одеты небрежно; но на пристани разодетая молодежь, хорошенькие чистенькие девушки. Улицы грязны, все покосилось, разбито, валяется, но еще используется. В атмосфере — апатия, уныние, лень; вроде без особой злобы. Все запущено, заброшено, даже совсем новое, даже — видимо единственный — ночной ресторан, и даже иномарка стоит заляпанная до крыши. В городе задержки зарплаты и (потому?) нехватка налички. Ходят талоны, причем есть и общая и отдельные зоны хождения рублей и талонов; за рубли можно купить далеко не все, но обмен их на талоны почитается нечестным.
Селение с двухэтажными домами справа — Потапово. Радиолокационное что-то (вдоль Енисея — линия мощных наземных ретрансляторов). Подходят стаи лодок — почта, груз, пассажиры. Туземцы. Пассажиры уже сменились на 1/3.
Солнце, временами чуть не жарко. Лес еще держится, ель и лиственницы. Вижу первый снежник на правом берегу, потом еще и еще, почти на уровне воды — это в начале августа.
На воде — так и хочется сказать — море — барашки; ширина Енисея не менее 3 км.
Дудинка. Старые буровые стоят очень густо — явно разведочная, а не поисковая сеть. Рыбацкие будки-сарайчики, вагончики попадаются все чаще. Что-то вроде дач из балков по правому берегу.
Панорама города: краны, разноцветные дома и целые кварталы, порт — живописно. Ширина реки вместе с островом до 4 км. Порт затапливается паводком высотой до 12 метров, на это время все демонтируется, работают плавучие краны. Порт большой. Судов немного, все говорят, что раньше было гораздо оживленнее. Дебаркадер ниже порта и выглядит жалковато. Суета, грязь, толчея.
Лучший лайнер — «Чехов», зафрахтованный иностранной туристической фирмой на всю навигацию.
Администрация — новое здание на высоком берегу с видом на порт, Енисей и дали; больше тут видов нет. Впервые вижу дома на сваях. Разноцветные, стоят плотно. Город имеет несколько улиц; издан даже план города. Где-то даже вывеска художественно-литературного салона; но работает только ночью.
Краеведческий музей Таймыра в жилом доме — невелик, но хорош. Дает яркое представление о жизни туземцев. Старые археологически культуры; территории хозяйственно и ментально поликультурна, сложный этнический субстрат. От традиционного хозяйствования — одомашненный олень, развитая техника разных запряжек, вьюка и верхового — не осталось ничего. Туземцы знали, плавили и использовали местный металл больше 2000 лет назад; сложная одежда, огромные знания местных ресурсов и мест. Мощное искусство; коммуникация охватывала весь Таймыр и даже шире. Основной было материковое хозяйство с откочевкой оленей, морских родов было немного, рыболовство было обязательным дополнением, но большой роли не играло; использовали много разных материалов без доминирования чего-то одного: дерево, металл, кость, камень, шкуры etc. Есть записи долганской музыки. Долганская речь фонетически очень интересна, ни на что не похожа, гортанна, несколько совершенно «непонятных» звуков, другая роль тональности.
Гостиница — одна из трех, скромная государственно-муниципальная. Бросаю вещи и иду гулять. Беседую в администрации.
Дудинка стоит на высокой террасе Енисея, охватывая порт и уходя вниз по реке террасой и карабкается на сопки вверх; это слово часто фигурирует в объяснениях жителей. Застройка нового города компактна, многоэтажные дома, старая Дудинка в стороне, сливается с портовой зоной. Машин очень мало. Дороги — плохой асфальт. Есть городско-пригородный автобус, но редко. До Норильска ходят «пармы» — крытые грузовики; есть общепринятое место голосования на выезде из города на Норильск.
Новые разноцветные яркие первоначально дома высятся на голых сваях (50-е годы) — проветриваемые подвалы. Растительности в городе почти нет. Много магазинов и киосков «с двориком», как и в Норильске; старые госмагазины дороже новых частных, разница сохраняется. Цены на еду выше московских в 1.5-2 раза, особенно дорого овощи и фрукты, но они есть и ими (и семечками) торгуют на улице у магазинов. Похоже, что европейские фасованно-штучные товары относительно дешевле российских и красноярских; рыба недорога. Есть пиво многих стран, питерская «Балтика» как импорт.
Много монголоидов, бросаются в глаза нарядные туземочки. Одеты хорошо. Как и везде, много торгующих и тусующихся кавказцев.
Из местного радио узнаю, что в каком-то селении в лесной части округа катастрофический незавоз мазута — нужна срочная программа использования «альтернативных источников энергии — дров», для чего вылетела особая комиссия специалистов и чиновников, которая поможет освоить новую технику.
Дорога в Норильск. Свежее утро, блестит Енисей. Толпы работяг и служащих ждут автобуса; ехать совсем недалеко, но ходить люди ленивы (как и в Норильске). Рядом промпортовая зона, дорога разбита. Несколько раз дорога пересекает промышленные ветки самой северной в мире железной дороги широкой колеи; ее нет на картах, поскольку она при длине в сотню километров является и считается внутризаводским, технологическим транспортом.
Шестивагонная старая электричка. Заполнено половина сидячих мест. Много работяг. Слева новые 12-этажки, справа — старый барачный темно-серый покосившийся город. Справа временами — за промпортовой зоной — Енисей; слева — обезображенная тундра: бочки, буровые, дерево, несколько параллельных маленьких ЛЭП, две или три из которых до проводов ушли в тундру. Изредка параллельно по шоссе тянутся грузовики и вездеходы; мчатся легковушки. Местами вдоль дороги щиты на столбах для снегозадержания, на строго определенном расстоянии от земли и под определенным углом — рассчитано, чтоб ветер вычищал снег (изобретение инженера-зэка Потапова).
Сортировочная, вагоны, руины, свалки металла. Справа настоящая залитая солнцем тундра с кустарничками, озера и озерки. Множество цветов. После выхода на равнину деревца полностью исчезают, здесь для высотной поясности значимы и малые высоты. Опять тундра, и сколько хватает взгляда — мусор.
3. НОРИЛЬСК
Аэропорт в селении Алыкель — руина в ремонте на фоне прекрасных округлых гладко-матовых серо-коричневатых гор; грязно. Меня разглядывают (это обычно) и хамски обсуждают — а это первый раз за все путешествие. Пассажиры самые разные — богато и бедно одетые, кавказцев больше, чем «туземцев».
Стоят частники и просят сотни, есть иномарки (официальное такси еще дороже — 13 000/км). Автобус до города ждет багажа рейса «Трансаэро» из Москвы; компания в особых отношениях с комбинатом, возит его работников по безналу за 1 млн при цене в 1850; причем желающим купить дорогой билет за наличные это не всегда удается. Видны горы и неправдоподно обильные и многослойные дымы.
Норильский автовокзал — грязный, неприветливый, первый симптом ксенофобии города — ни карты, ни схемы, не добиться ответа на вопросы «где?» и «что?», туалет закрыт, телефон-автомат на стене не работает. В расписании — как и на самих автобусах — масса нерасшифрованных аббревиатур.
Предместья нет, город начинается сразу многоэтажками. Возле рынка масса азербайджанцев, рядом строится огромная мечеть.
На улицах хорошо одетые люди, много кожаных вещей, золотых украшений и золотых зубов. Странная смесь почти летнего и почти зимнего, сочетание мини-юбки с кожано-меховой курткой обычно. Машин немного.
На улицах палатки — торговля овощами и даже цветами; видеокассетами и книгами; газет нет. Позднее убедился, что необходимый набор всякого приезжего «карта + газета + туалет + телефон-автомат + еда» здесь не роскошь, а только абсолютно недостижимая мечта. Телефоны-автоматы выносят на улицы только летом; они есть (должны быть) в некоторых магазинах; доля работающих еще ниже, чем в Москве. Спросив прохожего, где тут туалет, получил бодрый ответ: «давай ко мне домой заедем, всего делов — двадцатка» (тогда 4 доллара). Народу в магазинах немного, и потом ни разу не видел заполненного магазина или очереди больше пяти человек.
Еду в гостиницу «Норильск»; только она одна — не комбинатовская; не раз меня в общественных местах спрашивали, прибыл ли я по запросу (вызову) Комбината. Встретили хорошо, говоря, что похож на геолога (времен советского расцвета города. Многоэтажка, самый дешевый одноместный номер — 170: душ, телефон, телевизор, холодильник, письменный стол и проч.; вода есть. Она проходит ряд цветовых фаз — бурая, рыжая, серая, просто мутная; потом нужно переждать довольно долго пока отвоняет, оставив горсть пыли-песку. В итоге она даже, может быть, смоет мыло. Но даже хороший чай теряет 2/3 вкуса и 1/2 крепости.
Захожу в «Музей истории развития Норильского промышленного района». Название лжет: НПР — переименованный Норильлаг, развития у него нет. Экспозиция сделана со вкусом, деревянные настилы. Хорошая минералогическая коллекция; кое-что о туземцах и природе. Большая экспозиция Мемориала, напоминающая Интерьерный театр в Питере. Подлинный фрагмент барака. Тут же прославление Урманцева и Завенягина, трудовой энтузиазм, Талнах и Снежногорск. Карта только СССР (полезные ископаемые) и города в самом узком смысле. Сознание странное… И к ужасам пассивно готовы, и созерцательное чувство вины есть. Активного покаяния нет. Пожалеют зэков, и сразу о квартирах на материке. Этически невменяемы. Боюсь, что музей своей норильлаговской экспозицией выполняет функции «покаянного камня». Музейные дамы в меру приветливы. Немного показывают город.
Первый — лагерный — Норильск был и остается на склоне; еще целы обветшавшие открытые разработки угля на крутых склонах и неглубокие шахты — общие смертельные работы. Морозы бывают в 50, а ветер — обычное дело. Промзона — руина, все само рушится и ржавеет. Дышать нечем, это не примесь к воздуху, а просто газо-паро-пыль, кашляю, слезятся глаза, горло першит. Просто ад. Шмидтиха, место на склоне, над собственно городом, в средине промзоны — памятник жертвам — часовня, кресты, установленные поляками и прибалтами свои знаки, могила неизвестного заключенного. Все это на склоне, где до сих пор по весне вымывает много останков. В горле ком…
Старая часть города, как и абсолютно все, строилось заключенными и заполнялась заключенными; они же были единственной рабочей силой и на производстве. Квалифицированные кадры герой и тотемический предок города А.П.Завенягин, чекист, организатор промышленности (строил и Арзамас-16) берег, о прочих история города говорит — «время было суровое».
Город постепенно сползал с горы. Ниже промзоны позднесталинский, выстроенный заключенными же регулярный город; внутри него нет промзон и отдельных промобъектов; только селитьба. Он строился как правильный город для вольных. Снабжался всеми городскими формами и атрибутами — проспекты и улицы (переулков нет), фасады иногда с лепниной и украшениями, театр, магазины. Норильск — продукт творчества ленинградских зодчих, улицы прямолинейны (часть их называется линиями), город геометрически целостен. Мотивы Питера — главная «роскошная улица» с торговлей и конторами, полукруглая площадь, дальние перспективы. Именно на ней парные здания в стиле и цвете Зимнего (!) Дворца. И многое другое.
Планировка с ландшафтом не согласована никак; от ветра должны были бы защищать закрытые дворы, хотя это совершенно бесполезно в таком месте — в ложбине между гор — самом ветреном в округе. Все здания на закрытых сваях в мерзлоте, под каждым домом проветриваемые подвалы, откуда веет холодом. Главное здание города по высоте, размеру, солидности отделки, композиционному положению (узел Y) — управление комбината; между ним и памятником Ленину (напротив которого маленькая доска в память о з/к) — парадная часть главного проспекта, здание администрации города (бывший горком) можно и не заметить. В самом Норильске, то есть селитебной зоне центральной части НПР — масса руин, что-то саморазрушается. Ржавеют каркасы, непривычно изгибаются и склоняются стены.
Климат чисто горный, все зависит от солнечности и ветра. Табло время/температуры — на многих зданиях; по бесплатным номерам 16 и 17 запись дает фактическую погоду, меняемую каждые 2-3 часа (но не прогноз и экологическую ситуацию). Посредине больших улиц над подземными тепломагистралями — некое подобие скверов из тундровой растительности не выше полуметра. Близость к ним очень ценится, особенно родителями малых детей, предмет гордости — живем рядом с зеленой зоной. Это важно при обмене квартир и даже сказывается на цене при покупке.
Топоним Норильск относится к сложной серии вложенных объектов, диаметры: 1.5–250 км, площади: 5–150 000 км2. Норильск это одновременно:
а) синоним Норильского Промышленного Района (почти официальное название), то есть вся территория Норильского Комбината, включая Снежногорск (ГЭС) в двухстах километрах и Дудинку — порт Комбината — но без левого берега Енисея с газопромыслами;
б) агломерация городов и поселков — Норильск, Кайеркан, Алыкель (поселок аэропорта), Талнах, Оганер(юридически не выделяется, ближе всего к «самому Норильску»), промзон и вкрапленных частью временных малых поселений, «дач», отдельно разбросанных в тундре промобъектов и пр.; то что географы называют «промышленно-городская агломерация»;
в) ядро агломерации — селитебная зона и окрестные промзоны, рудники, заводы и пр., то есть предыдущее без Алыкеля, Кайеркана и отдельно разбросанных в тундре объектов;
в-г) Норильск вместе с поселком Оганер, то есть без Талнаха и «зоны отдыха» на реке Норилка между Норильском и Талнахом;
г) чисто селитебная зона ядра агломерации, регулярный город Норильск.
Причем все, кроме первого, еще и зовется просто «город». Гиперомонимия — симптом неопределенности?
Здание администрации на главной улице, вход свободный, в меру роскошно. Разговор очень трудный и нервный, но кое-какую информацию я получил. Полушепотом и окольными формулировками признается, что после распада СССР жизнь становится богаче; особый всплеск был с 1990 до 1993, когда очень увеличился разрыв заработка здесь и на материке и умные понакупали квартир, а дураки понаигрались в финансовые пирамиды.
Повезли на Талнах дорогой через промзону, все пронизанную железнодорожными ветками и жгутами магистралей, набитую сооружениями разной степени руинированности, разрушенности и грязи; новых, целых и чистых — нет. В промзоне просто зона строго режима на 3 тыс. зэков; считается, что они довольны — есть работа и (вроде) не голодают. Кстати, это означает, что продукция Комбината использует принудительный труд независимо от того, что именно делают заключенные, раз комбинат является хозяйственным единством; впрочем, и значительная часть лесного экспорта СССР=России тоже продукт принудительного труда.
После выхода из промзоны вдоль шоссе — надземный пучок трубопроводов, частью тепломагистралей, плоская плеть на опорах шириной метров в 8; она проходит иногда над промзданиями на большой высоте, петляет, разветвляется.
Сразу за промзоной начинается местная «зона отдыха» — озеристая (лесо)тундра, застроенная сараюшками с тепличками, но в основном заваленная металлоломом и всяким иным мусором, включая огромные буровые трубы и брошенные, уходящие в болото цистерны. Справа ушла дорога на спальный поселок Оганер без промышленности; огромная больница на весь Норильск стоит в стороне от поселка, но под ветром, вернее — дымом промзоны.
Далее — пойма реки Норилка, застроенная уже комбинатовскими базами отдыха на озерках. Их, видимо, порядка сотни. Выглядят все одинаково: въезд с аркой или мощным щитом, стеллой, панно; домики в огороженной территории; иногда лодочная станция, спортплощадка; кое-где настил-тропа. На этих базах люди оголяются в максимальной мере, гуляют, предаются спорту, едят шашлыки, что-то рубят и оглушаются музыкой и криками, пьют водку и импортное пиво. Замусорено и выжжено донельзя. За рекой так все и тянется до самого Талнаха. Единственное место для прогулочного лесопарка всей агломерации захвачено, разделено, разграблено — почти уничтожено; а ведь техника создания троп для такой среды существовала в СССР довольно давно. Это место и называется Валёк.
Мост через Норилку — это и шоссе, и железная дорога, и коммуникации — прямо-таки полимагистраль. Под ним стоянка разных судов — типа «Заря» и катеров поменьше, сараи, ремонт и проч.
Пошел пешком по шоссе в Талнах, любуясь красивыми горами над ним, осматривая придорожные базы, оборачиваясь на багрово-серый Норильск. Там, где нет баз отдыха, частные пикничники уничтожили всё, что можно; а где и они не добрались — дачки. Шел и ловил ускользающий образ очень яркого места, просто кряхтел и подставлялся ландшафту и не знаю — поймал ли.
Талнах — новый город при недавно разрабатываемом месторождении, стоит живописно на южном склоне горы, эффект экспозиции заметен даже на деревьях в городе. Воздух чище, чем в Норильске — всего лишь рудники и обогатительная фабрика; но все тонет в обычном мусоре и металлоломе.
Панорама Норильска страшна. Джунгли труб разной высоты. Из них дымы разного цвета в разных направлениях: горизонтально, вертикально, под разными углами вверх и даже вниз (!); дымы визуально пересекаются. Гора изъедена.
Взял билет на Москву. Стоявшая впереди женщина ругала новые времена. Швыряя многочисленные банковские упаковки в оплату билетов на курорт, злобно шипела «эти даже денег не могут нормальных напечатать». Действительно, билеты для норильчан подорожали, купюр теперь надо много больше. «Мы раньше в Москву на Новый год мандарины в подарок возили!» — но как покупал средний норильчанин на зарплату 200 кг мандаринов раньше, так покупает ныне 200 кг винограда или ананасов. Однако раньше на месячную зарплату он не мог жить две недели на приличном восточно-европейском курорте.
Оганер, спальный поселок. Шел пешком от поворота. Новостройка=руины, все верно. Многоэтажки + магазины + гаражи. Дороги уходят в тундру. Если б не замусоренность — было бы хорошо. Дошел до многоэтажного городка больницы и пошел обратно.
Турбаза «Оганер»: 2-этажные домики, большая территория на север от шоссе. Народ пьет=отдыхает. Тропинки, настилы и гати. Настоящая лесотундра.
Наконец-то получил ясное описание маршрута на однодневную прогулку в горы. Описание капитальное, с расспросом о моем опыте, обуви и прочем снаряжении. Маршрут дал Феликс Карлович Трауберг — один из немногих оставшихся в городе политзэков прежних времен; у них особый статус, но без влияния. Этот человек занимался туризмом, организовал и до сил пор курирует спасательную службу, огородник-энтузиаст.
В Талнахе на автостанции много народу дачного и туристско-пикничного вида. Поговорил о маршруте на Красные камни. Пришел мой попутчик, который вызвался проводить; парень оказался крепким, но неопытным… В трудных местах я его страховал и инструктировал.
Двинулись на северо-восток, пересекая пути — промзону, свалку, какие-то буровые и стволы, контейнеры и прочий сверхтарковский пейзаж и приближаясь к горам — горы Хараерлах.
Вышли на дорогу — гравийка под горой по горизонтали; идут компании, едут машины. Слева тайгишка полосой метров до 100, за ней склон, куда уже лезет растительность пореже: справа — плоская терраса реки Листвянка, почти тундра на вид. Все вместе очень живописно, но страшно разорено пикничниками, кострища и мусор на каждом шагу. Справа вдали — страшные облака Норильска. Видел обо — дерево с веревочками, как в Туве.
Прошли первое ущелье, подошли к второму. Это и есть Красные скалы; действительно красноватые скалы. Водопад, воды совсем мало, на бортах долины — много снежников. Приотдохнули, полюбовались; выше люди не идут и жгут костры тут. Пахнет дымом, шашлыком.
Начали подъем по левому борту, вначале была тропа и все просто. Потом мы ее потеряли. Склон — чередование осыпей щебеночного типа, небольших курумников, тундры. По руслу идти нельзя. Местами голые скалы, опрокинутые пласты. Местами было и опасно — когда осыпь пошла и надо было двумя прыжками выскочить; встал и услышал грохот внизу. Все время видны водопадики, скалы, снежники.
Подъем по абсолюту на 500 метров занял около 2 часов. Пересекли ручей, поднялись по тундре на наклонное плато. Сочетание каменистых (щебеночных) поверхностей с сухими и заболоченными участками уже чистой тундры и снежниками. Чувствуется мужество природы — жить, расти; ощутил это на подъеме, цепляясь за подушки мха и припадая к ним. Вид на тундру с мозаикой озер.
Направившись в сторону Талнаха, быстро попали в зону промышленной свалки-помойки. Видели сверху Талнах, рудники; за ним огромное озеро Пясино. Отвратительный спуск около трассы лыжного подъемника — страшное захламление.
В аэропорт ехал на мерседесе; иметь «мерс» как такси выгодно — часть пассажиров ну не может ездить на волгах, а кому-то и мерс не годится; в городе известен некий супер-джип стоимостью 50 000$ — и тоже используется как лимузин-такси. Как с чувством глубокого удовлетворения, сказал мне крепкий и здоровый шофер, «слабаки тут не выживают, и это правильно».
«Норильский Никель» — не предприятие, не комбинат, не фирма; это тоже, но прежде всего — нечто совсем иное. «Норильский Промышленный Район» — хозяйственно и социально цельная территория, промышленно-городская агломерация, комбинат=регион, почти государство; для советского пространства это весьма характерно, но здесь это дошло до края. Прямо используются Комбинатом тысячи квадратных километров, но непосредственно зависит от него — до миллиона. НПР подчинил, вытеснил и раздавил все сферы жизни людей и хозяйства, сделал территорию колонией — и заложником. Если представить закрытие комбината — теоретически — то следствием будет гибель (эвакуация) Норильска, всего Таймыра.
Комбинат не имеет места и границ в правовом пространстве, лишен юридически ясных территорий; он просто есть, находится — и все. Норильск лишен юридических границ, и потому — карт, где была бы нанесена территория. Формально Норильск — часть Красноярского края; фактически — часть Таймыра; практически всегда «при Москве».
Комбинат полного производственного цикла «разведка — добыча — обогащение — выплавка металла — очистка» дает много никеля, меди, платиноидов (почти все — на экспорт). Комбинат — крупнейший производственный комплекс Арктики: по числу занятых, по производству в натуре или деньгах, по общим потерям, нанесенным людям, культуре и природе — миллионы уничтоженных гектаров ландшафта коренного населения. НПР занимает место, грабит ресурсы, уничтожает среду — космические снимки фиксируют следы на сотни километров.
По всем законам окружающий ландшафт должен быть очищен и восстановлен, украденное — возвращено хозяевам. Но сделать это почти невозможно. Даже по самым грубым подсчетам компенсация заключенным и их потомкам, или компенсация уничтоженной среды аборигенов, или компенсация разбросанным по «материку» жертвам химической отравы комбината потребует многих миллиардов долларов. Комбинат богат и доходен лишь потому, что не платит по долгам живым и мертвым.
1997 — 2002 — 2017
[1] И действительно, на нескольких реальных выборах Красноярский край голосовал почти точно так же, как РФ в целом.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer12-kagansky/
