Вам предлагается история весьма необычайного человека. Донского казака, в 32 года ставшего полковником генерального штаба России и в 40 лет — единственным русским, получившим генеральское звание из рук Президента Соединенных Штатов Америки.
17 июня 2012 года исполнилось 150 лет со дня присвоения Президентом США А. Линкольном звания бригадного генерала Ивану Васильевичу Турчанинову.
Кончался XIX век. Давно отгремела братоубийственная гражданская война. Последняя, как покажет время, на бескрайних просторах Соединённых Штатов. Народ активно занялся мирным созиданием. Настолько активно, что уже к концу века страна заняла ведущее место среди самых развитых государств планеты.
Джон Турчин в форме командира 19-го Иллинойского полка. С фотографии из книги «The Photografic History of the Civil War» («История Гражданской войны в фотографиях»), 1911.
На территории штата Иллинойс яркой осенью 1880 года бушевал праздник. Взрыв демократии и патриотизма обуял все слои населения. Проводились очередные праймериз. Жители штата решали неразрешимую головоломку — какому кандидату отдать голоса, кто из них лучше поможет в работе, бизнесе, учёбе. Умные устроители праздника вовсю старались расшевелить мужское население.
Не забывали и о женском, которые хотя и не принимали участие в голосовании, но могли через мужей во многом повлиять на результаты. И потому к приезду кандидатов мелкие и средние города чистились, мостились дороги, сносили старое и ветхое, заново красили фасады зданий вдоль центральных улиц. Всё трепетало яркими плакатами и флагами. Но главное — на улицы выбрасывались дешевые товары и продукты и гром оркестра будоражил сознание обывателя, создавая эйфорию бесконечного праздника.
Кавалькада колясок и дилижансов двигалась по дорогам южного Иллинойса. Кандидат от республиканской партии Джеймс Абрам Гарфилд в сопровождении многочисленной свиты друзей, помощников и журналистов объезжал штаты среднего и южного пояса Америки. Джеймс Гарфилд, заслуженный генерал прошедшей войны, пригласил в поездку и старых товарищей по баталиям. Потому маршрут был проложен ещё и по местам боевой славы в штатах Теннесси и Алабама.
День назад на митинге в St. Louis кандидат в Президенты начал свою победную речь с благодарности в адрес ветеранов, белых и чернокожих, живых и павших. Воздав должное самоотверженности солдат и офицеров, заверив в вечной памяти их заслуги перед страной, он продолжал:
«Ныне мы боремся за ту Америку, которая достойна возрождения. Демократические принципы, провозглашенные нашей партией, в том числе предложенная нами XV поправка к конституции о праве голоса чернокожим, явились основой возрождения страны…» И так далее…
Он долго говорил, прерываемый аплодисментами и свистом. Генерал был доволен собой и теперь в коляске рассеянно слушал восторженные слова помощников и друзей.
Перед ними расстилалась бескрайняя слегка холмистая равнина, украшенная осколками дубрав и блестящими зеркалами многочисленных речушек и озёр. Молчаливая равнина. Лишь изредка виднелись фермы и стада тучных разноцветных коров, немного оживляющих однообразный пейзаж. Было жарко и душно. Недавно прошли обильные дожди и земля парила, наполняя воздух ароматами полевых цветов и вспаханной почвы.
Напротив генерала сидел его старый военный приятель и соратник по битвам генерал Джордж Макклелан. Худощавый, небольшого роста, энергичный человек. Приятели в шутку называли его маленький Мак, а некоторые, желая подсластить дух тщеславия — юным Наполеоном. Ныне выбранный губернатором штата New Jersey он уже мало походил на бравого армейского генерала. Отказаться от приглашения старого боевого товарища, да к тому же кандидата в Президенты, маленький Мак не мог себе позволить. Нет, он сопровождал Гарфилда не для поддержки его кандидатуры. Макклелан был сторонником демократической партии. Но уж очень взволновала мысль о возможности посетить памятные боевые места, где он не был пятнадцать лет. Да ещё не один, а вместе с боевыми товарищами.
Коляски пылили по грунтовым дорогам. Разговоры постепенно умолкли и дрёма наваливалась на путешествующих.
— Мак, помнится где-то тут рядом был городок с женским именем, кажется Anna — прервав сонное молчание промолвил Гарфилд — там формировался 19-ый Иллинойский полк. Не помнишь! Я это к тому, что в то время в городок какой-то фермер привозил необыкновенное пиво. Помню его необычайный вкус. Хорошо бы сейчас попробовать.
И генерал облизал языком пересохшие губы.
— Нет, пиво не помню — встрепенулся Мак — а вот забавную историю с тем полком помню.
Что за история, дружище?
В мае 1861г. я привёл к Президенту кадрового военного, моего приятеля. Нам тогда остро не хватало опытных, понюхавших пороха офицеров. А этот, представляешь, окончил академию генерального штаба в России, был в звании полковника, участвовал в боях.
— Я его кажется знаю, Мак!
— Конечно. Ещё как! Сейчас вспомнишь. Так вот он сам предложил свои услуги, а я лишь высказал свои рекомендации Президенту. Но Линкольн знал его и раньше. Они когда-то и тот и другой работали у меня на Иллинойской железной дороге. Я же отрекомендовал его как блестящего военного. Видел его на военной службе в России, много общался и слышал немало добрых слов, как о профессионале и порядочном, трудолюбивом человеке. А уж какой инженер-строитель был. Талант!
— Так что за история, Мак?
— Извини, отвлекся. В это время Улисс Грант формировал волонтёрские войска. Человек он, ты знаешь, хотя и мастер своего дела, но уж больно резок и крут. И буквально за пару-тройку месяцев создал 21 полк из новобранцев. Разношерстный народец, правда, ну не об этом речь. Пришла пора назначать командиров полков. А в то время заела нас демократия. До того дошло, что в армии командиры были выборными, вплоть до полков. И вот в этом самом 19-ом иллинойском полку, который ты упомянул, перед солдатами предстали два кандидата — всем знакомый Улисс Грант и мой рекомендованный. Никому неизвестный.
Дебаты были жуткие. Яростные. Чуть до драк не доходило. И представляешь — прошел мой человек. Сумел убедить солдат и офицеров, просто и ясно изложить свой план обучения, обхождения, оплаты, порядок отпусков. В общем, прошел. А Грант провалился. Это наш лучший стратег, представляешь! Он сумел пройти только в соседнем 21-ом полку волонтёров. Вот такая смешная история. А ведь потом Улисс вознёсся до небес.
— Так что Мак, неужели прошел тот русский?
— Да тот самый, единственный русский среди нас! Он вскоре командовал уже бригадой, потом дивизией. Ну, вспоминай…
— О, конечно! Помню, помню Мак. Отлично помню. Судьба столкнула нас в 1862г. в трагической для него ситуации. Он тогда держался в высшей степени героически. А где он сейчас?
— Не знаю. Был ранен и после войны вновь устроился ко мне в Чикаго на железную дорогу, патентным поверенным. Я-то вскоре ушел в политику и лишь изредка слышал, что он долго работал, а потом вдруг уволился и занялся химерами. Это так похоже на русских! С тех пор ничего о нём не знаю. Да ты не слушаешь, Джеймс! Спишь что ли.
В ответ лишь слышалось мерное сопение, прерываемое мелодичным храпом. Вскоре задремал и маленький Мак.
Осеннее солнце садилось за горизонт, кроваво раскрашивая редкие застывшие облака, обещая ясный и жаркий следующий день. Усталые лошади еле тащились по дороге. Но видимо почуяв близость жилья, приналегли и вся кавалькада понеслась, вздымая тучи пыли. На самом деле — вскоре показались дома. Сначала одиночные фермы, а затем вполне городские строения.
Проснись Мак! Я ж тебе говорил, что вскоре будем в Anna. Так оно и есть — теребил приятеля Джеймс — вот он наш город. Совершенно не изменился. Хорошо помню тот бар. Вон он там, направо и с правой стороны.
— Эй! — генерал высунулся из окошка коляски — здесь заночуем. Останавливайтесь.
Город был тих и безлюден. Он не ждал приезда столь высоких гостей. Ветер швырял по улицам красные листья, обрывки бумаг и газет, хлопал ставнями и вообще в те вечерние часы чувствовал себя полновластным хозяином улиц и переулков. Кавалькада остановилась перед единственной двухэтажной гостиницей. Выскочил заспанный портье и засуетился при виде многочисленных богато одетых людей. Он то хватался за сумки и баулы, то широко расставляя руки в поклоне приглашал в гостиницу, одновременно стараясь показать возницам въезд на конный двор.
— Мак! Друзья! Тут без нас разберутся. У меня всё пересохло внутри. Здесь очень близко.
Кандидат в президенты уверенно зашагал по улице. За ним плелся, кряхтя от долгого сидения в коляске, маленький Мак и трое приятелей генерала. Ещё издали до них донеслись визгливые звуки оркестра, а вскоре открылся и вид на характерное здание питейного заведения, салуна. Двухэтажное деревянное сооружение, обвешанное газовыми рожками, окрашенное в коричневые тона. Дополняло картину размалёванные фигуры полуголых дам в экстравагантных позах и ковбоев на взмыленных мустангах.
Не успели они войти, как хозяин заведения, увидев богатых посетителей, вызвал дам. Оркестр грянул во всю мочь и вот уже местная потаскушка стала привычно разыгрывать спектакль с раздеванием. Хлопнул выстрел и с девушки упал лифчик. Ещё один — падают юбки… Тут выскочил стрелявший ковбой и громко с подвыванием завопил известную мелодию — My name Sam Wane …
Но допеть не дали. Внезапно примчался мэр городка, кем-то оповещенный. Замахал руками, затопал ногами и брызгая слюной закричал на хозяина:
— Что ты этакое позволяешь, Том! Что подумают гости! Убрать этих шансонеток. Наведи наконец порядок… Смотри, прикрою заведение.
Том ошарашенно поглядел на главу города, потом на гостей и быстро понял свою оплошность. Через минуту-другую столы были накрыты светлыми скатертями, правда не первой свежести, опилки на полу сметены куда-то в углы, а за дальними столиками засели местные завсегдатаи с тем же дамами, очистив центр салуна.
— Том — обратился к хозяину Джеймс Гарфилд — пятнадцать лет тому назад видимо твой предшественник угощал нас необычайным пивом. Конечно, прошло столько время, но может ты знаешь и это пиво и того фермера, который привозил его.
— Сэр! Вы видимо большой человек… — начал было Том.
— Да ты знаешь, что перед нами будущий президент Америки — прервал его нетерпеливый мэр.
Том заглотнул слюну, выкатил глаза. В них прыгали бесы. Он широко развёл руки и с притворной радостью нараспев произнёс:
— Кто ж не знает старого ирландца. Весь Иллинойс знает. Он правда загнулся уже, но сыну передал все секреты, сэр. Сейчас будет исполнено. Располагайтесь. Сейчас всё будет на верхнем уровне. И пиво и музыка.
Гости расселись в углу у окна. Нетерпеливый мэр всё крутился возле, пока и его не пригласили присесть. Наконец, вынесли в больших глиняных кувшинах пиво и гости с наслаждением, молча осушили первые стаканы. Завязался разговор. Все остальные посетители, поначалу притихшие, быстро освоились с новой обстановкой и вообще вскоре перестали пялить глаза на высоких гостей.
В это время из тёмного угла залы послышалась негромкая нежная мелодия. Пела скрипка. И было так странно слышать в этих прокуренных стенах, пропитанных алкоголем и мочой, мелодии европейской музыки, что гости подняли головы, оторопело вглядываясь в темноту зала. Постоянные посетители не обратили внимания на появление скрипача. А мелодия крепла и волшебные звуки неслись из темноты, заполняя и простые и сложные души людей светлыми радостными чувствами. Играла рука профессионала.
— Том — негромко позвал хозяина Джеймс — кто это!
— Вам нравится, сэр! В нашем городке живёт. Ветеран войны, люди говорят. Неважно ему приходится. Вдвоём с женой кое-как перебиваются. Он игрой на скрипке, она перешивает людям старые платья. Слышал, что умеет лечить болезни. Но денег за лечение не берёт. Гордые люди. Пенсию почему-то не получает.
— Кто он? Откуда родом?
— Не знаю, сэр. Он молчалив очень. Его музыка не нравится нашим людям. Зато когда приезжают такие гости как вы, я тут же зову его. Он приходит, играет, а после моя жена кормит его и даёт немного денег. И по праздникам он много играет.
Замолкли звуки скрипки. Но через малое время они возникли вновь. Теперь это была иная мелодия. Непохожая ни на что. Весёлая, искристая, разудалая.
— Я где-то слышал эту мелодию — вдруг воскликнул маленький Мак — убей меня Бог слышал, очень давно. Да, да в Чикаго, лет двадцать тому назад. Точно! И играл нам один русский. Виртуозный скрипач. Да я ж вам в дороге упоминал о нём, мой генерал — сказал Мак, обращаясь к Джеймсу Гарфилду — это тот самый рекомендованный мною Линкольну, профессионал, военный. — — Но как эта музыка оказалась здесь?
Том, нельзя ли его позвать к нашему столу.
— Будет исполнено, сэр. Эй, Джон! Тебя приглашают мои гости. Выйди, пожалуйста к нам.
Из тёмного угла медленно выдвинулась полная фигура невысокого мужчины. Подошла к столу, продолжая играть. Смычок уверенно прыгал по струнам, толстые короткие пальцы легко скользили по грифу. Голова была покрыта шляпой с широкими полями, так что лица почти не было видно.
— Что вам угодно, господа — густым низким голосом произнёс мужчина, не переставая играть. Явственно слышался акцент.
— Извините, сэр. Вы не могли бы представиться нам — промолвил Мак.
— Конечно. Второй раз с разницей в двадцать лет уважаемый Джордж Бринтон Макклелан — послышался голос из-под шляпы.
То что произошло затем скорее можно было сравнить со взрывом бомбы.
— Это вы, Джон! Генерал Турчин — в один голос воскликнули, вскочив с кресел, и Макклелан и Гарфилд — как вы оказались в этой дыре.
— Как наказание божие, видимо — отвечал снявший шляпу полный человек — иначе и не назовёшь.
На них смотрели спокойные ясные глаза из-под широкого нависшего лба. Уверенный взгляд много повидавшего человека.
Чуть позже три боевых генерала сидели в холле небольшой гостиницы и оживлённо, часто перебивая друг друга, беседовали.
— Джон — картинно воздев руки, быстро и жестко рубил слова маленький Мак — я вскоре после войны покинул Чикаго, но мои друзья писали, что вы вдруг бросили и уютный дом и хорошую работу, наконец, своих друзей. Куда-то исчезли. Ни одного письма, ни одного известия за пятнадцать лет. Исчезли с Надин, прекрасной женщиной, любимицей нашего общества. Мы были уверены, что вернулись на родину. Не могли только понять почему так таинственно. А вы оказались здесь… в этом грязном салуне.
— Ну что поделаешь, Мак. Позвольте мне вас так называть, как ранее в Чикаго. Все мы вершители своих судеб. Да, был дом, работа, милые добрые люди нас окружали. Но как-то однажды пришли другие люди. И как мне показалось искренне попросили помочь в покупке земли для организации польской колонии.
Турчин вдруг замолчал. И видимо решившись, продолжил.
— Хорошо! Если уж зашел разговор и если вы позволите занять мной этот вечер, то я расскажу всё по порядку.
— Несомненно, мой генерал — воскликнул Гарфилд, почувствовав как остро необходимо высказаться человеку — ещё в пору нашего трагического знакомства, тогда в 1862 году, мне было очень интересно узнать как вы появились в американской армии и вообще в Америке.
— Извольте, генерал. Если только это не просто вежливое любопытство. Мы с Надин прибыли в Нью Йорк осенью 1856 года — начал Джон Турчин. Как и почему прибыли — это другая история. Молодые, полные надежд. Конечно, были средства. Купили большую ферму на Лонг Айленде. Была реальная мечта — заняться земледелием. Ведь все мои предки землепашцы. Это у меня в крови …растить хлеб, разводить скотину. Решили заняться торговлей мясо-молочными продуктами. Всё вложил в дело. И как вы думаете, сколько просуществовала наша ферма — Турчин широко и печально заулыбался — всего полтора года. Полностью разорился, поставив всю продукцию одному оптовику с оплатой после продажи. Доверился, обрадовавшись предложенной высокой цене. Обманул тот оптовик. Пришлось влезть в долги. А тут грянул кризис. В результате всё отобрали. И как котят вышвырнули на улицу. Это был страшный урок.
— Курите. Это ямайские сигары — предложил Гарфилд.
— Нет, сэр. Спасибо! Сердце пошаливает в последнее время. Видимо сказывается ранение.
Турчин с тоской посмотрел на сигары, вдохнул ароматный дым и повернулся к старому другу.
— Мак, не могу поверить глазам. Третья встреча за четверть века и каждый раз как какое-то знамение. — Мы наслышаны о твоих успехах. Ты нынче губернатор Нью Джерси. Посылали тебе в тот год поздравительную телеграмму. Видимо затерялась или помощники не сочли нужным показать.
— Извини, Джон! Не припомню. Наверное не получал — маленький Мак виновато улыбнулся.
— Вы и меня извините за многословие. Здесь не с кем перекинуться словом. А так хочется высказать всё что накипело за долгие годы одиночества. Кому как не вам, боевым товарищам.
Он обвёл взглядом собеседников.
— В общем, поняв, что в бизнесе не светит удача, решили пробиваться инженерной службой. Я ведь окончил Академию генерального штаба в России и имел неплохой опыт в строительстве инженерных сооружений. Нужен был гражданский диплом, и мы перебрались в Филадельфию. Там закончили колледжи — я инженерный, а Надин медицинский. Кстати, это был первый в Америке колледж для женщин. Мне повезло. Предложили место архитектора в небольшом городе Маттун. Это здесь неподалёку, в Иллинойсе. Там и началась эра нашего возрождения. Интересная работа, новый дом. Освоил язык. Появились друзья, общество занятных людей. Даже стал принимать активное участие в политических делах. Именно там нас с Надин очень вдохновила программа новой Республиканской партии. Вскоре стал её активным членом.
И как-то с той поры во всём везло. Бывает же такое. Прошло немногим более года жизни в Маттуне и судьба дарит нам самый ценный подарок. Кажется в конце 1859 года наш маленький захолустный городок посещает большое начальство во главе с вице-президентом иллинойской железной дороги… г-ном Макклеланом. С вами Мак. Помните!
— Ещё бы Джон! Как сегодняшний день. Такая неожиданная встреча. Я вам позже, Гарфилд, расскажу подробности. Это достойно пера Бальзака.
— Вы себе не представляете господа, что творилось со мной, когда увидел выходящим из поезда вас, Мак. Вторая встреча и где? Да и вы были потрясены. Мы обнялись как два брата, не видевшие друг друга десятки лет. Ещё бы! Увидеть здесь человека, с которым столько времени провёл вместе в С.Петербурге. В то счастливое время глубокомысленных бесед.
В общем уже в начале следующего 1859 года мы с Надин, благодаря вам, Мак, оказались в Чикаго в прекрасном доме среди новых друзей. Нас захватила новая работа. Надин впервые испробовала себя медсестрой в больнице. Порой приходила страшно уставшая и её большие серые глаза как-то укоризненно смотрели на меня и наполнялись слезой. Из жалости к себе.
Я трудился инженером топографом на железной дороге. В то время она интенсивно строилась, прокладывались новые линии, проектировались мосты, виадуки, меняли рельеф местности. Везде был нужен мой незаменимый теодолит. Ежедневно. Мотался как угорелый по центральным штатам, а приезжая знал, что встретит меня любимая тёплая женщина и друзья. Музыка и беседы. Порою острые, но всегда искренние, захватывающие душу. Господи, какое это было счастливое время!
В один из таких вечеров, помнишь Мак, ты представил меня в ту пору малоизвестному адвокату А. Линкольну. Высоченный, аскетически сложенный, он тогда работал юрисконсультом дороги. Очень религиозный человек, обладающий глубокими знаниями и огромным ораторским талантом и как мне показалось позже внутренне одинокий… Зажигательные речи адвоката невольно привлекали и уже вскоре мы искренне прониклись его идеями. Я активно включился в политические события на стороне, естественно, Республиканской партии.
Счастливое время, Мак. Кто мог предвидеть тогда и президентство яркого юрисконсульта железной дороги, и кровопролитную войну, и …пребывание в этом заштатном городке. Самые счастливые годы.
Джон Турчин замолчал. Как-то сник. Гарфилд, попыхивая неизменной сигарой, внимательно смотрел на грузную обмякшую фигуру когда-то энергичного генерала. Заметил и мешковатый грязно-зелёного цвета сюртук с застёжкой на пуговицы, выглядывающую не первой свежести желтую жилетку и помятые брюки. Увидел и аккуратно наложенные заплаты на левом плече сюртука и немного разошедшиеся швы под рукавами. Джон поймал взгляд Гарфилда и смутился.
— Извините, господа, я не могу вас пригласить к себе.
— Ну что вы, генерал — стараясь приободрить человека, произнёс Гарфилд, напомнив ему о боевом звании — мы здесь проездом, всего на один вечер и всё же непонятно как вы оказались в этом городе.
И вновь грустная улыбка озарила лицо скрипача.
— После войны вы все подались в большую политику. А в моей судьбе видимо война стала наивысшим проявлением энергии. И когда она окончилась энергия внезапно иссякла. Как будто взорвался вулкан, выплеснул огонь, сжёг всё вокруг и осталась лишь голая холодная гора. Надо признать, что этому поспособствовало и ранение. В октябре 1864 года был вынужден уйти в отставку. Я вновь не знал что делать, чем заняться. Словно отняли любимую игрушку у ребёнка. Надин как могла старалась приободрить. Её тёплые руки и на этот раз вытащили меня. Она тогда написала вам, Мак. И вы вновь помогли. Вновь стал трудится на железной дороге, вновь зажил в Чикаго.
Но жизнь уже была иной. Инженерные работы вести уже не мог. Предложили пост патентного поверенного. Тихая работа. То милое довоенное общество отчасти исчезло, отчасти стало недоступным. Но я не жаловался. Оклад был неплохой, да и Надин устроившись в больницу недурно зарабатывала. В общем зажили. Вот только Господь не давал нам детей и эта боль постоянно сопровождала нас. Почти десять лет так прожили. Возник новый круг знакомств.
К сожалению не тот, что радовал душу в довоенное время. Нет, нет я никого не укоряю.
У каждого своя судьба, своя жизнь.
Но я следил за вами и честное слово радовался вашим успехам. Ты, Мак, пробовал себя в качестве президента. Не удалось, но стал уважаемым сенатором, ныне губернатором. Вы, Гарфилд, тоже стали сенатором, теперь вот надеетесь быть президентом. А рыжий Улисс превзошел всех, два срока прослужил на посту президента. Правда, пишут, что успехи на гражданском поприще у него значительно слабее нежели были на военном.
В общем жизнь текла медленно и размеренно. И казалось не предвиделось никаких препятствий, неожиданностей. И видимо от однообразия стала посещать тоска по России. По родным и близким. Что с ними, как они там? Снился Петербург, друзья, балы. Ведь за эти годы ни одной весточки не было. Наверное все отвернулись после моего бегства… Забыли нас. Эти мысли были и ранее, но как-то бледнели в вихре дел. А тут становилось тяжело. Пробовал писать. Опубликовал две книги о гражданской войне. Описал сражение под Чикамогой. Это здесь недалеко, Мак. Ты встречал эти книги?
— Нет, Джон! К сожалению нет. Знаешь, как ушел на гражданку стали неинтересны все эти военные баталии.
— Ну и слава Богу. Ты уж извини. Там есть страницы, где я тебя ругал за нерешительность. Помнишь к каким жертвам это привело…А ведь введи тогда резерв, и конфедераты сдались бы быстро.
Год за годом тихо старили нас с Надин. Душевным болотом медленно засасывая на дно. Но видимо провидению был необходим ещё один всплеск в нашей судьбе. Вот тогда-то, в 1872 году, судьба и подкинула мне поляков. Помните, говорил о них в начале разговора. В основном это были политические беженцы из королевства Польского, бежавшие после ряда восстаний в 1846 — 1863 годах, жестоко подавленных российскими императорами Николаем и Александром. Они просили помочь им в создании славянской колонии. Правильно рассчитали, что как заслуженному генералу гражданской войны и старому служащему железной дороги мне могут пойти навстречу с приобретением дешевых земель вдоль строящихся дорог.
— Да, эта идея тогда всколыхнула нас самым острым образом. Особенно возбудила мою Надин. Ты, Мак, наверное помнишь её.
— Несомненно Джон! Она блистала в нашем обществе и красотой и красноречием. Наши дамы, непривычные к политическим дебатам, буквально шарахались от её острых слов, обличений женского неравноправия, язвительных сравнений. Если мне не изменяет память, то Линкольн в пору предвыборной компании даже предлагал ей поездки по штатам для привлечения избирателей.
— Было и такое, Мак — тихо отозвался скрипач — но он позже отказался от этой идеи, да и английский её в то время сильно хромал.
В общем стали мы думать и гадать, где в нашем или соседних штатах найти земли. И пришла великолепная мысль. В ту пору, как я говорил, шло интенсивное железнодорожное строительство в наших краях. В проектах строительства обязательно входило создание станционных зданий, ремонтных мастерских, депо и прочего обслуживающего дорогу комплекса производств. В том числе строительства жилого, торгового, школьного и медицинского фонда для персонала, наделение приусадебными участками и т.д. Под это по федеральному закону, ты это хорошо знаешь Мак, выделялись значительные массивы земель вдоль дороги. Дешевых земель. Теперь вы понимаете мою мысль. Да, да! Я обратился к руководству Иллинойской дороги с предложением передачи нам проекта любого станционного узла. В любой точке дороги, где намечалось его создание. Под мою ответственность.
Там мы планировали строительство славянской колонии. Многие беженцы-поляки были строителями и ремесленниками. Некоторые имели инженерное образование. Я потратил массу сил, убеждая руководство дороги.
К сожалению вас уже не было в Чикаго, Мак.
Убедил! Мне пошли навстречу, учитывая и безупречную работу ранее и умение организовать и руководить большими массами людей. Под полную личную ответственность.
Господи как мы радовались. На первом собрании колонистов поляки предложили название посёлка. «Радом» — по имени древнего польского города, где во время недавнего восстания шли ожесточённые и кровопролитные бои, а после подавления знаменитый городской костёл Св.Вацлава был превращён в тюрьму для ссыльных в Сибирь. Для вас это ни о чём не говорит, господа. Но для гордых и обездоленных поляков это было как возрождение.
А для нас с Надин как пробуждение. От долгой зимней спячки. Мы вновь радовались жизни, мы вновь были нужны людям. Их счастье было в наших руках. В общем, что говорить. Бросили хорошо оплачиваемые работы, переехали в прерии, в палатки. Всё своё время и все накопленные средства вложили в строительство колонии. Конечно, помогла дорога. Мои-то средства, вы понимаете, были мизерны. Дело пошло и уже через два-три года в колонии жило более 200 семей. А как радовалась моя Надин, когда открылись двери маленького уютного медицинского пункта и она стала его хозяйкой.
А через три-четыре года стал замечать… что не нужен вдруг стал. Услышал как-то, что вот мол старый чудило, святой благодетель, этакий европейский утопист, старается переустроить мир, старается учить нас уму-разуму. Стал нервничать, взрываться по любому поводу. В результате перессорился со всеми. В общем, как говорится, хлопнул дверью. Обратно возвращаться в Чикаго гордость не позволяла. Взывать к вашей помощи не хотел.
Джон Турчин замолчал. Погладил привычным жестом окладистую чёрную бороду. Внимательно посмотрел на притихших генералов, как бы проверяя восприятие слов. Гарфилд раскурил новую сигару и пряный дым завис в неподвижном воздухе гостиной. Он попросил открыть окно. Ворвался лёгкий тёплый ветерок. Освежил атмосферу. Мак подал знак и слуга вновь наполнил бокалы, тем самым приглашая собеседников к продолжению разговора.
— Уехали мы с Надин в этот городок. Жуткие мысли, подавленность была полной. Порой жить не хотелось. Такая безысходность охватывала, что днями мог лежать без движения, не закрывая глаз. Бедная моя Надин. Как она со мной измучилась. Вот тогда по её просьбе, настоятельной просьбе, написал письмо в Россию. На имя императора Александра II. Просил помиловать. Он ведь лично меня знал. Тогда в 1856 году в Варшаве я был начальником штаба корпуса его гвардейцев. И не раз докладывал ему о состоянии корпуса. Никакого ответа до сих пор не последовало. Вот уже более двух лет.
P.S. От автора. Письмо И.В.Турчанинова долго лежало на столе канцлера Российской империи А.М. Горчакова. Наконец, последний перепроводил письмо императору со словами — «…человек имевший счастье служить российскому императору, не может служить другой стране…». Александр II начертал резолюцию — «Нет, конечно»
— Но всё успокаивается, господа. Ведь вешние воды каждую весну смывают грязь. Идёт обновление. Мы постепенно привыкли к своему новому положению, к этому городу, а он к нам… Люди здесь простые и добрые. Никто не задаёт лишних вопросов. А уж когда узнали о способности Надин к врачеванию, то отбоя от добрых слов не стало.
Вот тебе и ответ, Мак, на твой вопрос «…почему мы здесь и что делаем…»
Бригадный генерал Джон Турчин замолчал. И после паузы добавил.
— Доживаем свой незадачливый век. Влачим жалкое существование. Да, доживаем. А ведь так всё хорошо начиналось.
Вновь возникла пауза. Длительная. Мак ёрзал в кресле, не зная как сгладить обстановку, как придать ей теплоту. Он смотрел на поникшую фигуру боевого товарища. Слова не шли. Выручил Гарфилд.
— Если вам не трудно, генерал — произнёс Джеймс, встав с кресла и подойдя к камину — рассказали бы мне предамериканскую историю. Мак я чувствую неглубоко её знает. Что же всё-таки привело вас в Америку. Поймите! Я не просто из пустого любопытства. Если Бог приведёт меня к руководству страной, то любые слова о столь необъятной стране, ставшей с недавней поры нашей ближайшей соседкой, возможно поможет мне лучше понять её интересы, нужды, запросы. Тем более услышав всё это от вас, так сказать из первых рук, да ещё в приватной, неофициальной беседе.
— Конечно, конечно! Сегодня наверное особенный день и я впервые за четверть века попробую осмысленно рассказать и вам и не в последнюю очередь себе что же побудило меня покинуть родину. Вот только прошу вас послать слугу с записочкой к моей Надин. Не то будет очень беспокоиться.
— Хотите её привезут сюда — неожиданно спросил Мак — давайте я сам съезжу.
— Нет, нет! Лучше эту исповедь… без неё. Да и не поедет она. Засмущается.
По происхождению мой род из донских казаков. Есть такое сословие в России, поселившееся на южной границе страны. В чём-то они похожи на американских трапперов, освоивших восточные штаты. Тоже в то время окраинные земли Америки. Народ сильный, сплочённый, свободолюбивый. Россия на протяжении веков вела многочисленные войны и конные дивизии казаков всегда составляли ударную силу русской армии. В эпоху наполеоновского нашествия на Россию брат моего отца дослужился до звания генерал-лейтенанта, служа под началом фельдмаршала Кутузова. Мой отец тоже служил и после войны с французами стал войсковым старшиной среди казаков. Это чин примерно армейского полковника, первого заместителя войскового атамана казачьих войск.
Мне было предопределено стать кадровым военным. Так и пошло. Войсковая классическая гимназия, кадетский корпус в С.Петербурге, потом там же Михайловское артиллерийское училище. И вот в 1842 году двадцатилетним хорунжим возвращаюсь к родным пенатам, в Новочеркасск. Начинается служба. Но первые шесть лет, прошедшие в основном в кругу семьи и близких, были на редкость беззаботными. Счастливыми. Служба была не в тягость и двигалась легко и без усилий. Поначалу в Донской конно-артиллерийской батарее. Затем прапорщиком в Лейб-гвардии Донской батарее, где вскоре стал подпоручиком. Балы и развлечения, охота и рыбалка занимали большую часть времени. Время летело.
Наступает 1848 год. Революционный для Европы год. Трещат монархии. Император Николай I решает помочь Европе. И вот моя батарея конной артиллерии в составе армии генерала Паскевича оказывается в Венгрии. Огнём и мечом мы проходим города и сёлы несчастной страны, громя повстанцев Кошута. Виселицы и расстрелы сопровождали наш поход. Можете себе представить друзья как всё это подействовало на умонастроение молодого поручика. Тогда впервые родились в моей душе вопросы. Настроение было отчаянное, подавленное. Выхода не было и надо было выполнять приказы. И я выполнял …
Так длилось около полугода и спас меня, буквально спас от неприятных последствий, пришедший в армию указ о назначении конкурса в академию Генерального штаба. Это известие вызвало невероятный подъём сил. Мне казалось, что оно привнесёт возрождение. Словно из пепла священной птицы Феникс. Я стал первым среди абитуриентов. И вот снова столица, С.Петербург.
Новый 1850 год я справлял уже среди единомышленников. В России это самый весёлый и торжественный праздник — наступление Нового Года. Жизнь казалась мне прекрасной, а будущее волнующе перспективным.
Теперь, чтобы стали понятны мои поступки и в России и здесь в США надо хоть немного объяснить вам политическую ситуацию тех лет в России. Среду, в которой я рос и черпал силы, мысли и идеи.
Народ в моей стране задавлен и тёмен. Это фактически белые рабы — туземцы. В политической жизни не участвует никоим образом. Есть маленькая прослойка торговцев и заводчиков. Тоже весьма далёких от властных структур в стране. И есть немногочисленный класс дворянства, единственно имеющий возможность получения хорошего европейского образования. Он и держит страну в узде, сам находясь под жестоким ярмом царя. Это бог России.
Дворяне, к коим я принадлежу, неоднородны. Те что возле трона царя и во главе провинций, губерний — весьма консервативны. В С.Петербурге, Москве, Киеве и немногих других больших городах живёт и действует довольно широкий круг других дворян — более либерального толка. Где-то с сороковых годов либерализм этой группы дворян значительно обострился. Наверное этому способствовала революционная обстановка в Европе. Франция, Австрия, Германия плодили в то время идеи утопического социализма, которые проникали и в Россию. Естественно, что особенно эти идеи находили отклики в среде петербургского и московского служивого и военного дворянства, среди студентов и разночинцев.
Появились в России и вожди, прямо или косвенно проповедующие эти идеи среди нас, петербургской молодёжи. Герцен, Белинский, Петрашевич — вам эти имена конечно ни о чём не говорят. Но для нас — они были знаменем. Вот в эту среду я и окунулся с головой, наполненной горечью венгерских событий. Появились друзья по Михайловскому артучилищу. Появились друзья и в академии. Среди них Пётр Лавров, Николай Обручев. Вам и эти имена ни о чём не говорят. Но в те времена и я слышал сегодня эти люди были и есть гордость либеральной России. Собираясь, мы ожесточенно спорили, прожектировали. Мы были яростными врагами феодально-крепостнического строя России.
— Вон оно что — произнёс вдруг Гарфилд — видимо вас преследовала тайная полиция или как у вас в России называются эти органы власти. Теперь понятно почему вы уехали…
— Нет, нет, господа! Это не так. Никто нас не преследовал. Мы не организовывали никакие партии, тайные кружки, отряды. Нет! Мы не были революционерами в европейском смысле этого слова. Мы не призывали к военному свержению. Мы были плоть от плоти верноподанными, просто просвещённой молодёжью своего времени. И далеко не бедной. Балы, маскарады, увлечения, декламация прекрасной поэзии Пушкина, Лермонтова, наших русских гениев, зарубежных романтиков — Байрона, Готье. И не забывайте, что приходилось грызть военные науки в академии. Так что жизнь была переполнена волнующими событиями…
Глаза говорящего сверкали. Он был взволнован и Мак узнавал прежнего сослуживца по Чикаго, по военным событиям. Турчин стремительно поднялся. Сделал несколько шагов и обернувшись, продолжал говорить. Напряженно чеканя слова.
— В 1852 году закончил академию. В числе первых. Удостоился большой серебряной медали из рук великого князя. Получил чин секунд-майора и должность в генеральном штабе. Передо мной развёртывалась великолепная карьера. В 1854 году назначен квартирмейстером пехотной дивизии. Ещё через год зачислен в свиту цесаревича, будущего императора Александра II. Как видите стремительная карьера, господа. Это как-бы внешний фон. И столь же быстро росла неудовлетворённость собой. Понимание невероятной консервативности русского общества в целом, архаичности, нищеты, отсталости, невозможности своими руками что-то изменить, переделать… А ведь энергия бушевала в душе. Невольно искала выхода. Искала потому, что все эти годы обогащалась идеями в обществе либеральных военных и гражданских лиц. Эти мысли должны были найти выход.
И тут запахло большой войной в Европе. В преддверии её в 1854 году был послан на берега Финского залива с целью обследования и проектирования береговой линии инженерных сооружений. Боялись мы объединённого флота англичан и французов. Возможной высадки десанта. Почему-то это событие всколыхнуло меня самым неожиданным образом. Что-то туманное, светлое забрезжило в голове. Рухнула рутина праздной, штабной, светской жизни. Я работал неистово, напряженно. Представил прожект в генеральный штаб. Его не только одобрили, но с большой похвалой. И совсем вскоре присвоили внеочередной чин гвардии-полковника. Мне было всего 33 года. Возраст Христа… Я чувствовал, буквально ощущал в себе необыкновенный душевный подъём. Мне казалось открывается передо мной широкая прямая дорога, казалось ожидает только счастье…
— Постойте, Джон — воскликнул Мак — ведь в этом же году я приехал в С.Петербург и мы с вами познакомились.
— Да, да. Именно в это время и приехали. С миссией Делафилда. Для ознакомления с системой подготовки и вооружением русской армии. Ведь в то время мы считались сильнейшей военной державой. Нас называли жандармом Европы. Ваш приезд стал своего рода знамением. Меня, новоиспечённого полковника, приставили к миссии и мы вскоре выехали на театр военных действий в Крым. То что я увидел там поразило до глубины души. Вы должны понимать, что русского офицера, помимо всего прочего, отличает от любого другого чуть-ли не болезненное чувство патриотизма. Так нас воспитывают с младенчества, а уж казачьих офицеров тем более. И вот в момент видимо наивысшего душевного подъёма я вдруг вижу в Севастополе как разваливается армия, как потоплен без сопротивления флот, как бездарны наши генералы, как превосходят нас французы и англичане в тактике, вооружении, маневрировании. Я был поражен. Только безмерное мужество солдат и низшего офицерского состава спасало Россию в то время от полного краха. Растерянным, подавленным, злым я возвратился в столицу.
А вскоре пришло известие о полном поражении армии под Евпаторией и как венец краха 18 февраля уходит из жизни император. Наш бог!!! Мой приятель по генштабу полковник Савицкий, адъютант цесаревича, в приватной беседе рассказал мне в те дни о самоубийстве этого страшилища с оловянными пуговицами вместо глаз… Крах не только армии, но всей русской системы власти. Феодальной системы. Острее всего это чувствовало либеральное офицерство. Многие в ту пору подали в отставку и уехали из страны. Немало было случаев самоубийства.
Я мучительно переживал позор страны. Как что-то сугубо личное. Так получилось, что в эти дни никого из друзей рядом не было. И вот вам, мой друг, вам Мак, чужому человеку из далёкой страны только и мог высказать откровенно, открытым текстом, все обуреваемые мной чувства. Вы оказались благодарным слушателем. Чутким, умным, понимающим.
— Да, Джон! Превосходно всё помню. Неужели шутки ради высказанное тогда вам приглашение, что мол приезжайте к нам, что таких офицеров будут ценить и предоставят широчайшие возможности для службы и реформирования армии до европейских высот, возымели такое действие.
— Нет, конечно нет! Я ж тогда и ответил горькой шуткой. Но видимо в этой шутке было заложено зерно. И оно дало всходы, стало прорастать. Незаметно, медленно. Во всяком случае моё любопытство вашей страной, о которой знал весьма поверхностно, было задето. Помните, Мак. Днями и вечерами в последние дни вашего пребывания пытал о жизни в Америке. Честное слово, всё рассказанное кружило голову. Такой был момент… На фоне развала моей страны. Оно накрепко осело в душе. Мы распрощались, твёрдо убеждённые что более никогда не увидимся.
Вот ведь судьба…
Джон Турчин вновь поднялся и взволнованно заходил по гостинной. Двое мужчин, сидя в глубоких креслах, молча наблюдали за полноватой фигурой то освещённой редкими светильниками, то пропадающей в тени. Было уже далеко за полночь. Через открытые высокие узкие окна проникал бледный свет полной луны, наполняя пространство таинственным мерцающим светом. Два генерала прошедшей войны, каждый по своему, переживал навеянное словами боевого товарища. И каждый понимал насколько тяжело говорящему, как искренне и вероятно впервые он выкладывает из души выстраданное годами одиночества.
— Джон — негромко позвал Гарфилд — и всё же простите за любопытство. Что ж было далее?
— А далее было всё самое трудно объяснимое, если сухо и рационально подходить к случившемуся — послышался из тени голос Джона.
Как только вы уехали, Мак, буквально через месяц меня переводят в Варшаву и вновь с повышением. Назначают начальником штаба гвардейского корпуса резервной армии под командованием того же Паскевича. Под которым я служил в несчастной Венгрии. И надо же такому случится, что именно в это время и в районе дислокации корпуса начинаются волнения поляков. И вновь кровь, растрелы, виселицы, Сибирь. Нет! Больше этого я вынести не мог. Заметался, не зная что делать. И тут судьба подбрасывает неожиданный выход.
Я влюбился! В юную восемнадцатилетнюю девушку. Это была какая-то мистика. Случайное знакомство в обществе пригласившего меня на ужин малознакомого полковника. Его дочь. Один вечер… Он длится до сих пор. В лице этого прекрасного юного создания я встретил единомышленника. Да, да! Не удивляйтесь. Здесь, в Америке, такого наверное не встретишь. Да и в Европе немалая редкость. Я ж говорю вам, что судьба подбросила мне исключительного человека. Помимо её физического обаяния, увлечения искусствами и модными в ту пору теориями эмансипации, это была энергичная натура, нередко находящаяся в восторженно-возбуждённом мистическом состоянии. В первый же вечер, оставшись наедине, она сообщила мне, что находится в тайной переписке с Герценым. Я буквально обомлел. Дочь полковника из свиты цесаревича переписывается с открытым врагом царя, призывающего к его свержению. За это в ту пору ссылали в Сибирь.
Что вам долго говорить! Эта женщина послужила тем камешком, который сдвинул гору. Она как узнала о моих мыслях, а узнала после венчания, буквально заразила, увлекла новой перспективой. Разочарование, растерянность сменились надеждой. Бурной любовью и… мечтой. Там за океаном, в Америке, которую уже знал по вашим словам, Мак, думалось нам, найдём счастье в свободе, чтобы по своему вершить собственной судьбой. В общем через два-три месяца была свадьба и ещё через пять месяцев, летом 1856 года я подаю в отставку и под предлогом поправления здоровья на водах в Мариенбаде мы исчезаем в Европе.
Вот так всё было, мои терпеливые слушатели. Сегодня судьба в третий раз и вновь думаю не случайно столкнула меня с тобой, Мак. Прошло четверть века с первой встречи. Ты на самом деле для меня как знамение. Но это последняя встреча, друзья. Больше нет причин…
Спасибо вам! Прощайте.
Джон Турчин, он же Иван Васильевич Турчанинов, поднялся, поклонился и двинулся к выходу. Два генерала тоже подскочили, не ожидав такого молниеносного окончания исповеди. Они засуетились, предлагая коляску и слуг.
— Ну что вы! Городок маленький и мирный. Я живу совсем недалеко. Спасибо господа за внимание. Прощайте.
Хлопнула дверь и в темноте густой тропической ночи пропала полноватая фигура скрипача-генерала.
— Да, Мак — только и произнёс задумчиво Гарфилд — странная встреча… Что-то стало грустно и неуютно мне.
Утро выдалось тихим безветренным. Кавалькада колясок не спеша двигалась по зелёной бескрайней равнине. Толстые, насыщенные влагой облака лениво взирали на землю, в задумчивости размышляя куда бы пролиться. И вот уже упали первые редкие капли, прибивая дорожную пыль. А потом забарабанили, покрыв сплошной пеленой воды равнину, лошадей, коляски…
В одной из них дремали полусонные вчерашние собеседники, откинувшись на мягкие подушки сидений. Когда пошел дождь Гарфилд приоткрыл глаза и глядя сквозь оконце на дождевую пелену задумчиво произнёс, как бы продолжая вечерний разговор.
— Не разбудил.
Да нет! Просто отдыхаю с закрытыми глазами.
Я кажется так и не смог заснуть. Всё ворочался и из головы не выходила жизнь этого русского офицера. Богатый человек, знатного рода, блестящая карьера и вдруг… Всё бросает! Ради скоропроходящей, непрочной мечты. Ради необыкновенной любви. Странные эти русские. Во многом непонятные.
— Я где-то читал — откликнулся маленький Мак — что счастье есть ни что иное, как постоянное удовольствие. Я дважды видел этого человека счастливым, когда его душа жила в удовольствии. Там в Петербурге — видел бы ты, как пышно он нас встречал. Но в ещё большей степени во время нашей войны. Здесь я увидел его по другому счастливым. Энергичного военного профессионала, оказавшегося в эпицентре привычных военных действий.
— Я плохо знаю его военную карьеру, Мак. Расскажи, дорога дальняя.
— Джеймс, мне тоже многое непонятно. Ведь отлично зарабатывал, был на хорошем счету. Никто не просил, не вовлекал в войну, даже не намекал. Тем более чужому к нашим американским разборкам. Но в первые же дни войны откликнулся. Попросил рекомендацию и вскоре Линкольн доверил ему полк новобранцев. И вот тут он развернулся. За несколько месяцев создал из разношерстной толпы банковских и магазинных клерков и увальней фермеров дисциплинированный боевой полк. Научил их «русскому» штыковому бою. И настолько произвёл хорошее впечатление на командование, что ещё до начала боевых действий ему дали под начало бригаду из четырёх полков.
С ними он и вступил в бой в феврале 1862 года. Отлично воевал. Уже в конце февраля его бригада, находясь на передовых линиях, первой ворвалась в штат Теннесси и захватила Нэшвилл и ряд укреплённых городов. Хорошо это помню. Там и произошла эта непонятная история. Говорили, что он знал и не воспрепятствовал зверствам своих солдат над мирным населением какого-то городка.
— Тебе же, Джеймс, доверили разобраться. Вчера ты вспоминал об этой истории.
— Да, да помню. Дело о зверствах в Атенсе. Меня назначили председателем военного суда и представили материалы дела. Понимаешь, я не знал его до этого процесса. Заочно, по материалам, я склонялся к осуждению командира бригады. Уж очень меня убедили и мои помощники и главным образом свидетели. Страшные факты. Лишь много позже, когда эти помощники перешли в лагерь конфедератов, я сожалел, что доверился их показаниям. А в те дни мы вынесли решение о исключении полковника Дж. Турчина из рядов армии США.
— Так что было потом, Мак?
— Последовала настоящая буря. И знаешь кто был зачинщиком. Его юная жена — Надин Турчина. Я всегда восхищался ею. И даже немного завидовал Джону. И не только я. Хорошо помню, что и Линкольн восхищался ею. Они часто беседовали и даже спорили. Помнится, когда наш адвокат стал участвовать в президентской гонке, то предлагал ей, единственной женщине, помочь ему в поездках. Наши жены тогда очень судачили по этому поводу. Слухи пошли не хорошие. Необычайной красоты, энергичности и преданности женщина.
Да, мой друг! Турчины были подстать друг другу. Только она оказалась покрепче духом. Она ведь была с ним в армии. Врачом. Наверное первой женщиной врачом в действующей армии. Организовала группу крепких парней и те выносили с поля боя раненых. Прямо за передовой линией организовала лазарет. Так мне говорили очевидцы.
Ну так вот. Когда Джона исключили из армии она вернулась в Чикаго. Там её многие знали. И подняла жуткий шум. Газеты запестрели возмущёнными статьями. И не только в Чикаго. И в Нью Йорке и в Филадельфии. Организовала демонстрации протеста. А потом во главе группы очень представительных граждан Чикаго с петицией, подписанной сотнями людей, отправилась в Вашингтон, к Президенту. Они ведь друг друга неплохо знали, общаясь в одной компании служащих Иллинойской железной дороги. Ну а дальше, как в сказке. Президент принимает делегацию и через короткое время не только восстанавливает Джона в армии, но и присваивает ему звание бригадного генерала. И наступает звёздный час этого русского полковника и американского генерала — Джона Базиля Турчина. Поначалу он возвращается в Чикаго. И как! Триумфальная встреча. Преподношение почётного меча. Через два месяца снова в армию.
Получает под командование 4-ую дивизию армии Кумберленда. Начинается то знаменитое летнее наступление армии. Ты наверное помнишь! Сражение под Чикамогой, взятие невероятно укреплённого Миссионерского кряжа, захват Чаттануги, Ноксвилла, а потом поход армии в Джорджию к Атлантическому океану. И везде дивизия Турчина была на острие атак. В этом марше дивизия дошла до р. Чаттахучи, от которой оставалось всего шесть-десять миль до океана. И тут произошло с ним невероятное. Стояла необычайная жара. Июнь 1864 года. Накопившаяся усталость, большое перенапряжение и как следствие мощный солнечный удар. Сердце. Жив остался, как видишь. Но служить уже не мог. И вышел в отставку. Видимо сильно пошатнулось здоровье. Ну а дальше ты всё знаешь. Долгое лечение, работа патентным поверенным в управлении железной дороги и …финал — вчерашняя встреча со скрипачом в заштатном городке. Полное забвение, Джеймс! И у нас и уж наверняка у себя на родине. Отчего так! А ведь какой гордый человек. Ни одной просьбы о помощи.
— Да, Мак. Но военную пенсию он получит. Это моё слово.
Джеймс Абрам Гарфилд слово сдержал. Вскоре после того как он стал 20-м президентом США специальным указом Джону Турчину была назначена военная пенсия в размере… 160 долларов в месяц. Этого вполне хватало, чтобы скромно прожить в том городке.
Президент успел назначить пенсию. Успел потому, что через неделю был тяжело ранен и вскоре скончался. А ещё через четыре года ушел из жизни и маленький Мак.
Похороны и того и другого были пышные и многолюдные. Гремел военный оркестр, произносились высокие слова, торжественные обещания.
Иван Васильевич Турчанинов после того вечера прожил ещё долгих двадцать один год. Он умер в 1901 году. За его скромным гробом шли четверо людей.
Первой с трудом шла Надежда Антоновна Турчанинова (в девичестве графиня Бахметева). Её поддерживал высокий стройный молодой человек. Приёмный сын, тоже Джон. Его родители шли чуть поодаль.
Через три года за мужем последовала и верная Надин. Её похоронили вместе с мужем на местном кладбище.
Лишь через восемь лет трудными стараниями простых и благодарных людей прах Ивана Васильевича Турчанинова и его супруги был перезахоронен на военном кладбище города Mound City (Illinois).
Мир праху этих мужественных, добрых людей!
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer5/lrohlin/
