Я вырос в Уфе. Это довольно большой многонациональный промышленный город на Южном Урале. Промышленным его, как и большинство городов Урала и Поволжья сделали два события: пятилетки и эвакуация. Еще и то, что вокруг было найдено немало нефтяных месторождений. Можно, наверное, назвать его отчасти и культурным центром. Все же были там театры — башкирский драматический, русский драматический (ну, этот, сказать по правде, в мои времена был никак не выше среднепровинциального общесоюзного уровня), потом еще появился неплохой кукольный театр. Был театр оперы и балета, размещавшийся в старом здании Аксаковского народного дома. С этим театром связаны имена Рудольфа Нуреева (до переезда в Ленинградский Кировский театр, а потом… ну, вы же знаете) и Григоровича (когда сплотившаяся труппа выжила его из Большого). ВУЗы, в том числе неплохие авиационный и нефтяной, Башгосуниверситет, срочно переименованный в 1957-м году из республиканского пединститута, еще кое-какие. 283×197, 19k
Ну, конечно, еще и Республиканская библиотека имени Н.К. Крупской. Той самой, что поедом ела Корнея Чуковского за «Крокодила». Почему Крупской? А она получила срок ссылки побольше, чем ее Володя, пробыла с ним его три года в ссылке в Шушенском, а потом он уехал в Псков, где ему разрешили жить, а она отправилась отбывать еще один год в указанную лично ей Уфу. Лукич туда даже к ней приезжал, встретившись уж заодно с местными социал-демократами. В 30-х появился музей, сама Надежда Константиновна надзирала за тем, что и как. От моего дома на улице Ленина и от моей школы это совсем рядом, симпатичный двухэтажный деревянный домик в густом саду, за которым по вечеру было очень удобно обниматься в темноте с подружками.
Вообще тогда столица Башкирской автономной республики в старой, исторической своей части еще сохраняла в большой мере облик губернского города конца XIX века. Я-то, действительно, жил в пятиэтажном современном доме, построенном в 50-х, но очень многие мои одноклассники, да и учителя жили в деревянных домах иногда всего в одном квартале от главной улицы. Кто-то в двухэтажных полубарачных домах, строившихся уже тогда, «до исторического материализма» для сдачи в наем, а кто-то в одноэтажных домиках «частного сектора» с большими яблоневыми, терновыми и сиреневыми садами. Помню, как я однажды нарезал у своего приятеля Вадика целую охапку ветвей сирени, покрытых цветами, и потом шел домой, раздавая по дороге сирень встречным девицам.
А теперь этот дом-музей еще остался, а библиотеку переименовали, хотя и оставили в старом здании. Теперь она имени Ахмедзаки Валиди. Почему и как это произошло — вот об этом и данный текст. Но еще хотелось бы сказать пару слов об уже упомянутой многонациональности. Именно башкир в Уфе было не так много. Они больше жили восточнее и южнее в горных лесах и в степях. Считается, что город основан в 1574 году московским воеводой Иваном Нагим вскоре после завоевания Казанского ханства. Ну и, естественно, последующие столетия, роль Уфы как губернского центра, строительство в 30-х годах моторостроительного и нефтеперерабатывающего заводов, приезд в эвакуацию десятков тысяч людей с Запада страны привели к тому, что более всего тут жило русских. А следующими за ними были татары, которых вообще много жило и живет в западной половине республики. Все знали, что такое Старая Уфа вдоль речушки Сутолоки и что там живут по большей части татары. Земли у башкир было действительно много, и они сдавали ее за гроши в аренду «припущенникам» из русских, казанских татар, чувашей, мордвы, марийцев, украинцев, даже и латышей. Были в том числе и немцы, да еще к ним добавились высланные в 1941 году с Украины, Кавказа и Поволжья. Ссылали еще и греков, и крымских татар уже в 1944 году. Освоение башкирской нефти и строительство самого крупного в СССР центра ее переработки привело армян и азербайджанцев из Баку. Ну, евреи, конечно, как без них в пору пятилеток и послевоенного строительства химического комплекса.
Жили, в общем, более или менее дружно. Я по детству помню колоссальные драки, толпами, но не по национальному делению, а, скорей, кто откуда приехал и где живет — «рыбинские» из поселка моторостроительного завода против «южан» из общежитий нефтепереработчиков. Но, конечно, к идеалу времен II Интернационала было не близко. Я по детству хорошо запомнил, как где-то в общественном месте двое татар или башкир беседуют по-своему, а к ним подходит дама из числа приезжих «жен руководящего состава» и делает выговор, что-де: «в обществе надо говорить на языке, понятном всему обществу». Ну, или то, что после смерти Вождя лопнуло «дело врачей-убийц» и его руководитель известный Игнатьев был снят из министров государственной безопасности и отправлен в Башкирскую АССР первым секретарем обкома. Почти сразу после этого моего отца, как и остальных евреев-руководителей из нашего рабочего пригорода Черниковска, вызвали в горком партии и велели подать заявление «по собственному желанию». Дескать, это — «их партийный долг». Почти все так и сделали и продолжали работать собственными заместителями. А мой отец, искренне веривший в Партию и ее пропаганду, не захотел, чтобы так. Заявление подал и полгода зарабатывал на жизнь переводами из американского журнала «Ойл энд Гэз», помню толстенькие номера этого журнала на его столе. Ну, надолго этот самый Игнатьев в Уфе не задержался. Потом его перевели на ту же должность в Казань, а там быстро отправили в 56 лет на пенсию «в связи с пошатнувшимся здоровьем». Ну, а мой отец, как и другие «инвалиды пятого пункта», вернулся на свою должность.
Но по сравнению с другими местами, с жуткой национальной враждой в послевоенном Азербайджане или на Украине, наш город был «национальным раем». А мой папа еще за время работы в Баку освоил азербайджанский и с грехом пополам мог беседовать с башкирами и татарами — он единственный из всех приезжих работников. Тюркские языки ведь очень похожи один на другой. Ну, а наше поколение вообще не знало этой темы, никогда о ней не задумывалось. К примеру, у меня первая постоянная девушка была башкирка, а одним из самых близких друзей был и остается до сих пор уфимский татарин, который теперь живет в Турции, на берегу Эгейского моря. Когда я в 16 лет впервые приехал с родителями в Кисловодск, то был поражен общим интересом к теме «какой вы нации?». Вот уж что меня дома не сильно волновало! А уж когда я узнал в стройотряде на строительстве газопровода Бухара-Урал, что шофер-казах никогда не подвезет встреченного на дороге русского, а русский шофер казаха, то был просто шокирован.
Вот эта самая моя первая девушка и привела меня в недавно построенную Республиканскую библиотеку. Ей Бог дал совершенно незаурядные лингвистические способности. Уже тогда, в школе он одинаково свободно владела родным башкирским, русским и английским языками. Ну, еще могла объясняться и читать по-татарски, по-арабски и по-французски. Ни у кого не было сомнений, что ее ждет будущее великой переводчицы. Сама она была из довольно традиционной семьи. Я у нее бывал дома, видел лежащие раскрытые книги на арабице, в том числе, как мне показалось, Коран. Отец ее был преподавателем в национальной школе, учил деток башкирской грамматике. В городе было несколько таких школ-семилеток. Десятилетки не было. В то время средняя школа всеми рассматривалась исключительно как необходимая ступень для поступления в ВУЗ. А там везде преподавание по-русски. Ну, были, правда, в местном университете и в новом пединституте специальности, связанные с башкирской филологией, но там строго учились приезжие из национальных деревень. Их потом, кому не удалось увернуться и зацепиться в городе, и посылали учителями в сельские школы.
Она, назовем ее здесь Z., и предложила мне научить меня английскому. Я-то в школе учил немецкий и он давался мне довольно легко, но чем плохо знать еще один язык? Вот с этой целью мы и встречались с ней после уроков в библиотеке. Благо недалеко. От моего дома и от школы шесть кварталов, от ее — четыре. До сих пор в памяти осталось, как она меня учит говорить «зе тэйбл», «э кар», «эн эппл». Кстати, с мучащими русскоговорящих при освоении языка англосаксов звуками «ð» и «ө» у нее, как и вообще у всех башкир, никаких проблем не было. В их языке тоже есть эти звуки. Должен честно признаться, что уроки эти продолжались недолго. Мы довольно быстро сообразили, что вместо произношения и правописания гораздо интересней целоваться, обниматься и так далее. И не обязательно между книжных полок.
* * *
Но привычка ходить в эту библиотеку у меня осталась. Я понял, что тут можно в читальном зале без проблем получить на несколько часов дореволюционные издания Киплинга, Сенкевича и других авторов, которых в остальных библиотеках города нет. Так что «Кима» или «Огнем и мечем» я прочитал еще в 8-9 классах, лет на тридцать раньше, чем подавляющее большинство тех, кто их вообще прочитал. Оказались там и почему-то не были закрыты для публики и советские довоенные газеты. Вот где-то тут в библиотеке я и встретил первые это имя из заголовка, правда в несколько обобщенной форме — «валидовщина». Что такое? Понятно, что хотят об этом сказать без симпатии, по аналогии с «колчаковщиной», «махновщиной», «петлюровщиной» и т.д., но кто ж это такой?
Полез я в газеты времен Гражданской войны. Тут было не все — или не все выдавалось. Но Валидов все-таки обнаружился. Но странным образом не в виде белого атамана, а как раз наоборот — в должности председателя Башкирского военно-революционного комитета. Что-то он там докладывает Предсовнаркома В.И. Ленину (Ульянову). Ну, это я уже знал к девятому классу — что «Иудушка Троцкий» служил председателем Реввоенсовета у того же Ленина (Ульянова), создавал Красную Армию. Познакомился я с этим фактом никак не на школьном уроке Истории СССР, а со слов своего деда Александра Дмитриевича. Он был членом партии социалистов-революционеров с Пятого года и к большевикам вообще относился с прохладцей. Хотя громко вслух об этом не говорил. Но имя Валидова ему было незнакомо, он-то провел эти годы в Киеве и на Среднем Урале, о башкирских вождях не слыхал.
Ни в каких учебниках или популярных книжках о Гражданской войне нельзя было найти упоминания этого человека. Разве иногда сквозь зубы — «валидовщина». Был татарский большевик Султан-Галеев, на которого лил дерьмо тов. Сталин в каком-то из томов своего собрания сочинений. Можно было по аналогии догадаться о его дальнейшей судьбе, но на мой вопрос ответа не было. В редких упоминаниях Валидов появлялся то как белогвардеец, то как народный комиссар, а в одном месте был назван басмачом. Ну какие басмачи в Башкирии?! Басмачи — это там, где барханы, верблюды и саксаул. Там-то и водятся эти курбаши в длинных чалмах и с английскими пулеметами во вьюках на верблюжьем горбу. В общем, все это одновременно, конечно, невозможно. Но постепенно выяснилось, что неодновременно — возможно. А потом еще оказалось, что это знаменитый востоковед, что уже его первые работы получили благословение академика Бартольда и Арминия Вамбери (!). Тут уж я открыл рот. Имя Арминия Вамбери, еврейского мальчика из Венгрии, добравшегося до закрытых в ту пору для европейцев Герата, Кандагара, Бухары и Самарканда я знал с детства по знаменитой повести Тихонова.
Почему это все меня вообще интересовало? Я в ту пору занимался в химическом и радиокружке городского Дворца Пионеров, ходил в университет в матшколу на лекции по теории чисел, ездил на математические олимпиады и даже занимал какие-то места, с удовольствием играл в школьном театральном кружке. Но стать по жизни я хотел историком, читал неподъёмные вузовские учебники по истории Древнего Рима и Средних веков, даже ездил после 8-го класса летом рабочим в археологическую партию, где мы копали эпоху бронзы. Ничего, правда, особенного мы не выкопали, но мне понравилась жизнь в палатке, песни у костра вечером и крайне доброжелательные студентки-третьекурсницы и местные селянки, познакомившие меня с ранее неизвестными сторонами жизни.
А тут такая историческая загадка! Неожиданно я узнал о ее герое то, что вообще мало кто знал. Дело в том, что мой отец, благодаря своем азербайджанскому языку завел себе много знакомых и приятелей в среде татар и башкир. Одним из его близких друзей был полковник милиции Анас Галимов — как я теперь для себя определяю, «последний честный милиционер в Советском Союзе». Меня, как и моего младшего брата оставляли иногда в их доме у его мамы Мавжуды-aпы на время, когда мои родители ездили в Кисловодск. Я именно с того времени полюбил татарскую кухню с ее блинами-кыстыбый, чаем со сметаной, печеными пирогами — балишами, медовым чак-чаком и фаршированной омлетом праздничной курицей тутырган-тавык.
Были у отца хорошие знакомые в местной литературной среде, например, башкирский прозаик Анвер Бикчентаев. Ну, в том числе и местная знаменитость — Мустафа Сафич Каримов, известный по всему Союзу как Мустай Карим. Вот он и пришел однажды к нам в гости на папин «Ереванский» коньяк и мамины пирожки. Они-то выпили и беседуют, а я из соседней комнаты внимательнейшим образом слушаю, хотя обычно к отцовским гостям равнодушен. Оказалось, что не зря.
Хорошо закусивший Мустай стал рассказывать про свою недавнюю поездку в Стамбул. Лично мне спустя полвека Стамбул более всего бросился в глаза своим сходством с тюркскими столицами Союза — Ташкентом, Казанью, Уфой, схожими лицами и выражением на них, статуями или хотя бы портретами Ататюрка на каждом перекрестке, с тиражом даже чаще, чем наш вечно живой Ленин. Ну, а башкирский поэт упирал на древние мечети и памятники византийских времен. А потом вдруг сказал, что встречался там с Валидовым, при этом именуя его Валиди. Даже у школьника не могло быть сомнения, что такая встреча может быть только при «санкции сверху». Да, я, сказать по чести, и не знал, что он все еще жив. Мне тогда бы в голову не пришло, что и А.Ф. Керенский вполне еще был жив.
Отец-то член обкома, при нем, может быть и можно. А о моем существовании они забыли. Как я понимаю, оба участника стамбульской встречи были в понимании, что Мустай Карим — самый известный башкир в Советском Союзе, а профессор Валиди — самый известный башкир за рубежом. Поговорили, судя по словам Мустафы Сафича, хорошо, но, как можно было понять — без особых результатов. Какие уж тут ожидались результаты — понять трудно, но вообще-то Степанида Власьевна в ту пору, да и до, и после с удовольствием сманивала к себе известных в мире эмигрантов — от генерала Слащева в 20-х до писателя Куприна в 30-х и малоизвестной в России поэтессы Одоевцевой в 80-х. Несколько позже этого разговора сюда присоединилась еще и скупка у родственников трупов русских знаменитостей для перезахоронения в Москве — Шаляпина, великого князя Николая Николаевича, генералов Деникина и Каппеля, философа Ильина, писателя Шмелева и других. Может, и тут? Но, чего не знаю, того не знаю.
Среди прочего Валидов рассказывал Кариму о том, как в начале Великой Отечественной войны немцы пригласили его встретиться с башкирскими и татарскими военнопленными в своих лагерях. Как будто, они хотели сделать знаменитого деятеля времен Гражданской войны своим «главным мусульманином», вдохновителем и организатором татаро-башкирских и вообще мусульманских войск, воюющих на их стороне. Он съездил, поговорил с кое с кем из пленных, потом встретился с кем-то из нацистских боссов, кажется, что с Розенбергом и сказал ему примерно так: «Москву с ходу вы уже не взяли. Ну, а дальше Сталин вас обманет, проведет за нос. Я с ним работал, я его хорошо знаю. А идти на сторону, которой предстоит проиграть, я не хочу». И уехал обратно в Стамбул. Пришлось им брать «главным мусульманином» иерусалимского муфтия, уже очень известного своим антисемитизмом и нелюбовью к британцам.
Дальше беседа отца и Мустая ушла в другую сторону, но мне было достаточно. У меня уже, с учетом того, что я вычитал, порой против воли авторов, в старых книгах и газетах, сложился какой-то образ Валидова, не так уж сильно отличаюшийся от моего сегодняшнего представления, хотя, конечно, гораздо менее подробный. Мне, конечно, очень хотелось поделиться с кем-нибудь, но с кем? С отцом? Но у нас уже в ту пору было явное расхождение по поводу Сталина, отец не спорил вслух с «линией ХХ сьезда», но продолжал в душе глубоко почитать Отца Народов. С дедом? Но ему здешние башкирские деятели были неинтересны, он глубоко увлекался темой о политической жизни в Киеве в 1917-18 годах, когда он был там членом Окружного совета солдатских депутатов. В школе? Но я уже имел опыт тройки за четверть по поведению по поводу защиты обожаемой Анны Ахматовой от Жданова и учительницы литературы Маргариты Николаевны.
Оставалась моя подруга З.. Она же башкирка! Но когда я попробовал с ней об этом поговорить, то оказалось, что эта тематика ей совсем неинтересна, но зато она интенсивно потащила меня в областную филармонию на концерт восходящей звезды скрипача Олега Крысы. Это у нас было взаимным. Я чуть не силой затаскивал ее на концерты, когда в нашем городе появлялись джазовые оркестры Лундстрема или Эдди Рознера, а она всеми силами приучала меня к классической музыке. Ни с кем больше я на эту тему не заговаривал, так это все и осталось в глубинах моей души.
Конечно, когда башкиры, как и все народы СССР, неожиданно обнаружили во второй половине 80-х, что у них есть история, не совсем совпадающая с «Кратким курсом», о Валиди стали много говорить и писать. Уфимскую улицу Фрунзе и, как уже сказано, Республиканскую библиотеку переименовали в его честь, почти официально его объявили «отцом башкирской нации», он стал предметом бесконечных башкиро-татарских склок на сетевых форумах. Но, сказать по правде, за пределами Башкортостана и Татарстана о нем и теперь почти никто и не знает, да и в пределах… не сказать, чтобы очень много. Вот я здесь попробую коротко рассказать об его удивительной жизни тем, кто им никогда не интересовался.
* * *
Родился наш герой в 1890 году в селе Кузян. Это километрах в сорока от Стерлитамака. Я там никогда не был, но, в общем, представляю себе такое не очень большое село в предгорьях Южного Урала со смешанным башкиро-татаро-чувашским населением. С родителями ему повезло. И отец, и мать были мало того, что грамотными, но знали языки — отец арабский, а мать персидский. И его учили сызмальства. А для обучения русскому наняли в соседнем селе человека, умеющего и говорить, и читать-писать на имперском языке. Башкирские и татарские языки и обычаи были во многом похожи, но характерно то, что в родном ауле его называли «татарчонком», а в ауле у дядюшки, где он часто гостил, кликали «башкирёнком». В будущем ему придется делать выбор.
Отец его был имамом аульской мечети, руководил школой-медресе при этой мечети, учил детей арабской грамоте, основам ислама, мать в этой же медресе обучала девочек. Так что вроде бы и профессионалы-интеллигенты. А с другой стороны, только этим было невозможно прокормиться, так что держали табуны лошадей, овец, бросали зерна проса в кое-как вспаханную землю, собирали мед диких пчел по бортям. В общем, жили как другие. По данным земской статистики среди русских крестьян Стерлитамацкого уезда зажиточных было 28 %, бедняков 38%, а среди башкир зажиточных многолошадных крестьян 7%, а бедноты 74%. Валидовы были, пожалуй, из средних по уровню жизни. Эта же судьба, повидимому, ждала и юного Ахмет-Заки. Был бы он, как и его отец, и многие из предков наполовину муллой и учителем, наполовину рядовым скотоводом. Но в десять лет он очутился в ХХ веке, когда судьбы людей стали сильно меняться.
Его родители не были совсем уж людьми из Средневековья. Когда Ахметша собрался взять себе вторую жену, что вполне допускается шариатом, его жена Уммульхаят была очень недовольна и написала по этому поводу обиженные стихи. И имам передумал, остался при одной супруге. Он и его друзья внимательно следили за ходом русско-японской войны и, сказать по правде, не особенно болели за царские армию и флот. Ну, понятно, они же воспринимали Российское государство как колониальную империю, подмявшую под себя мусульманские страны и народы. Но и особыми врагами царизма не были. Да ведь, собственно, из подвластных Петербургской империи народов бациллой Революции были сильно заражены евреи, поляки, латыши, грузины, ну, и финны. Да и тех заталкивали в протест сами же российские власти.
Для любимого сына Ахметша Валидов предполагал ту же судьбу, что и для себя. Медресе в Бухаре, Казани или Уфе, должность имама деревенской мечети, занятия крестьянскими делами. В 18 лет его собрались женить. Но он выбрал день, когда родители уехали к родственникам в другое село, уложил в мешок краюху хлеба, щепотку чая, конскую колбасу-казы, головку сушеного сыра-курута, оставил на столе записку «Не хочу жениться, а хочу учиться» и ушел по дороге пока что в сторону Оренбургского тракта.
Его маршрут немного напоминает известные публике странствия юного Алексея Пешкова, с той только разницей, что общения с асоциальными элементами вроде Челкаша или Мальвы он избегал. Ну, он ведь и вырос не в звериной стае, какую по книжке сильно напоминает дом горьковского деда, а в степенной патриархальной семье имама Ахметши. Где пешком, где пароходом он через Оренбург и Астрахань добрался до Казани. Знакомился с молодыми и с почтенными людьми, влюблялся, завязывал дружбу и полезные знакомства в кругах не чуждых просвещению мусульман. Где-то работал на временных местах, где-то ему оказывали посильную помощь деньгами люди, у которых что-то было. Не очень много, конечно, он же бродил не среди Ротшильдов и Ага-ханов, но несколько рублей перепадало. Он, по-видимому, производил очень благоприятное впечатление. Молодой, симпатичный, скромный и уважительный парень с достаточно широкими познаниями по части истории и исламского богословия. При этом одет он мало сказать, что без шика. Выглядел он типичным деревенским пареньком из башкирской глухомани в тюбетейке, малахае, в сапогах-ичигах с кожаными калошами, бешмете, домотканых рубахе и штанах с завязками-тесемками вместо пуговиц.
В Казани он начал учиться в медресе «Касимия», сверх того брал частные уроки арабского и русского языков, общался с татарскими учеными и русскими востоковедами. Отец его простил за самовольный уход из дома и стал отдавать для учебы деньги, заработанные на сборе и продаже дикого бортевого меда, а это был заметный доход в Горной Башкирии. Ахмет-Заки купил себе одежду европейского покроя, стал сам писать и печатать статьи в местных татарских газетах. Однажды наш герой решил «раскрепоститься». На газетный гонорар он купил круг свиной колбасы и бутылку водки, предполагая именно так приобщиться к европейской культуре. Пришедший сосед увидел его спящим. Но результат эксперимента Валидову не понравился, на оставшуюся жизнь он по возможности держался правил халяля.
Значит, попытка приобщиться к «русскому миру» была провальной. Выбор — быть татарином или башкиром пока не возникал. Да это в большой мере было тогда деление не столько национальное, сколько сословное. Башкиры — кочевые или полукочевые скотоводы, собиратели лесного меда. Татары — с давних, добатыевских времен, когда их называли булгарами, оседлые земледельцы или торговцы. Собственно, ведь литературный язык со времен Золотой Орды у всех ее племен был общий — тюркѝ, на нем писали и татары, и узбеки, и каракалпаки, и грамотные башкиры с казахами. Национальные литературные языки еще только рождались. Появлялись и первые национальные писатели — татары Галимджан Ибрагимов и Габдулла Тукай, башкир Мажит Гафури, казах Мухтар Ауэзов и другие.
После окончания он стал преподавать в той же медресе, а одновременно писал учебник. Назвал его «История тюрок и татар». В основу книги легла концепция экономического материализма, с которой Валидов познакомился по работам Плеханова. Ну, и время от времени появлялись его статьи в газетах на ту же тему. В том числе серия этнографических статей о своих земляках, бурзянских башкирах, которых он считал хранителями национальной культуры. Но он занимался и рукописями, найденными в Туркестане, киргизским эпосом «Манас». Эти работы и привлекли внимание знаменитых востоковедов Бартольда и Вамбери, других ученых.
Вообще он понемногу становился очень популярным как в среде интеллигентов из татар, башкир и других российских тюрков, так и в среде ученых-востоковедов. Наконец, «Археологическое и историческое общество Казанского университета» дало ему деньги на поездку в Российский Туркестан для поиска старинных рукописей. В 1913-14 годах он искал и находил древние сочинения я Ташкенте, Фергане, Самарканде и Бухаре, завел множество знакомых, с некоторыми из которых ему еще придется встречаться после 1917 года, в том числе даже в дворце эмира.
Планы его в ту пору сводились к намерению сдать экстерном за курс русской гимназии и, дополнительно, получить диплом преподавателя русского языка для нерусских школ. Но в июле 1914 года в городе Сараево сербский националист гимназист Гаврила Принцип застрелил наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда, и Европа постепенно свалилась в самоубийственную Мировую войну. В конце концов призвали на военную службу и Валидова. Но покровительство академика Бартольда позволило ему уклониться от шинели и остаться преподавателем русского в татарской школе.
В это же примерно время Ахмет-Заки несколько неожиданно для себя начинает принимать участие в политической жизни. По своим взглядам он был неопределенно левым, что позже привело его на какое-то время в члены партии социалистов-революционеров. Ну, и, конечно, сторонником автономии тюркских и вообще мусульманских народов в составе России. Но тут он понадобился просто как грамотный помощник для Мусульманской фракции IV Государственной Думы. В ней было шесть депутатов: пять татар и один кавказский тюрк-азербайджанец. Политически все они примыкали к «октябристам». Работа «при Думе» привела к переезду в Санкт-Петербург и еще большему расширению контактов, например, с депутатом Керенским, писателем М. Горьким, профессором Ковалевским. Много сделать не удалось, не для того Дума существовала, чтобы управлять империей, но что мог Валидов-то он делал.
И тут произошли известные события конца февраля-начала марта 1917-го. Формально к Думе перешла верховная власть, а по факту она стала «полуживой реликвией». В стране настало то, что обычно именуют «двоевластием» Временного Правительства и Советов рабочих и солдатских депутатов. Мы часто забываем, что любая революция — это, кроме всего, набор в ряды новых политических деятелей, дантонов и маратов. Потом между ними происходит дарвиновская конкуренция, кто-то побеждает. Совсем не обязательно тот, кто был самым ярким маратом в момент переворота. По итогам революции 1917-го победил кавказский абрек, у нас в итоге наверху оказался петербургский Акакий Акакиевич. Когда как.
Мусульмане занялись организацией Туркестанского съезда в Ташкенте и Всероссийского мусульманского съезда в Москве. Ахмед-Заки Валидов очень активно работал и там, и тут, агитируя за превращение России в федерацию. На этом он рассорился с многими своими знакомыми из татарского и среднеазиатского истеблишмента. На какое-то время он вступил в партию эсеров, куда тогда вступило пол-России. Но он поссорился и с туркестанскими эсерами, когда прибывшая в Ташкент из Центра продовольственная помощь была распределена, в основном, среди русского населения.
Дело постепенно дошло до Октябрьского переворота в Петрограде и выборов в Учредительное собрание. К этому времени наш герой принял участие в создание Башкирского и Туркестанского шуро (национальных советов). Он, по-видимому, в это самое время решал для себя — от кого он будет выступать. Многие татары с удовольствием приняли бы его как татарского активиста, но у волжских татар было уже много вождей-дантонов, среди них он мог только затеряться. Он склонялся, кажется, к тому, чтобы выступать от имени общетуркестанского движения, но все же корни его были не в Средней Азии, а на Урале. Ну, а башкир такого масштаба явно было немного. Валидов приехал в Оренбург, который был тогда основным центром и башкирской, и казахской политической жизни, оттуда он поехал в Петроград и добился от Временного правительства решения о возвращении башкирам оренбургских Караван-сарая и мечети, построенных в XIX веке на собранные в общине деньги, пообщался с министрами-эсерами Черновым и Авксентьевым, а также с Плехановым.
По-видимому, он окончательно решил, что будет бороться за территориальную автономию башкир. Его выдвинули и выбрали депутатом Учредительного собрания от Уфимской губернии. После 25 октября через пару недель Башкирское шуро объявило автономию «Башкурдистана», как это тогда называлось.
Тут надо бы сказать немного о том, что Валидов оказался нестандартным националистом. Сами знаете, что когда речь идет об автономии или независимости какой-то национальной окраины, то национальные силы пытаются расширить границы своей территории. Например, Украинская Рада поссорилась с Временным правительством на том, что требовала распространения своей власти на Херсонскую, Крымскую, Екатеринославскую губернии, а Центр признавал за ней только Житомирскую, Киевскую, Полтавскую и Волынскую. Точно так же в 1991 году Украина захотела оставить за собой и Донбасс, и Крым, хотя уже тогда было ясно, что они принесут Киеву в основном головную боль. Татары в 1917 году хотели иметь центром своей, пока национально-культурной автономии Уфу, то есть довольно сильно расшириться на восток. Да и у меня в школьные годы был приятель-татарин с русским именем Витя, который пропагандировал среди меня идею присоединения к Татарстану Башкирии, Северного Казахстана, части Западной Сибири и севера Ульяновской области с созданием союзной республики. Азербайджанцы всегда хотели свою страну с Карабахом и, по возможности, с Ереваном.
А вот наш персонаж понимал, что в Башкирской автономии в границах исторического Башкортстана от Волги до Тобола его народ окажется меньшинством и управлять будут другие, русские и татары. Он выдвинул идею создания автономной Малой Башкирии в пределах восточной половины нынешней Башкирской республики, на землях, где его народ был в большинстве, и отстаивал ее всеми силами. С большинством татарских активистов он поссорился, но с многими сохранил дружеские отношения. Он полагал, что Башкирская и Казахская автономии будут связывать Волгу со Средней Азией.
С большевиками у него не сложилось. Еще по своим контактам в Туркестане он составил о них отрицательное мнение, считая способными на обман и насилие. На открытие Учредительного собрания он не поехал, полагая, что эта игрушка долго не протянет. На Южном Урале шла затяжная «малая война» сторонников Совнаркома с атаманом Дутовым, который был принужден уйти из города в степи в середине января, башкиры в этом противостоянии никак не участвовали. В начале января 18-го в Оренбурге было создано башкирское правительство, в котором Валидов заведовал военными и внутренними делами. С руководителем оренбургских большевиков Цвиллингом у них поначалу сложились мирные отношения, тот знал и не возражал, что в Баймаке создается первый полк Башкирского войска. Но в начале февраля Ахметзаки и других башкирских лидеров арестовали. Как считал сам Валиди — по наводке местных татарских конкурентов. Как раз в ту пору их казанские лидеры вели переговоры с Лениным о создании автономной Татаро-Башкирии, ну, а двух Башкортостанов быть явно не могло. Во всяком случае, в местной газете «Известия» было опубликовано сообщение: «Разрешено заключить в советскую тюрьму башкир, арестованных Оренбургским мусульманским военным комитетом».
За решеткой они провели два месяца до начала апреля. В ночь на 4-е башкиры совместно с казаками совершили налет на Оренбург. Освобожденный из уз Ахмет-Заки сначала укрылся в доме приятеля, известного татарского писателя, своего однофамильца Ямалетдина Валиди, потом стал пробираться в Уфу, где 13-14 апреля должно было состояться совещание его единомышленников. Далее Валидов активно создает свое Башкирское войско, посылает своего представителя в Японию на одолженные одним купцом-башкиром деньги. Тем временем, Ленин с Троцким решают разоружить эшелоны эвакуирующихся из Советской России после Брестского мира чехословаков. Что дальше было — хорошо известно. Чехословаки при некоторой поддержке Народной армии сторонников разогнанного Учредительного Собрания свергли Советскую власть на территории от Самары и Казани до Владивостока. У Валидова и других башкирских автономистов были напряженные отношения с дутовцами и вообще ультраправыми сторонниками военной диктатуры и хорошие отношения с умеренными социалистами: эсерами и социалдемократами-меньшевиками, которые оказались по факту правительственной властью на большей части Дальнего Востока, Сибири, Урала и Среднего Поволжья. Им удалось быстро наладить контакты с руководством Чехословацкого корпуса и Комитетом Членов Учредительного собрания (КОМУЧ), которые не возражали против Башкирской автономии, Башкирского войска и даже дали ему немного оружия.
Башкиры вместе с чехословаками начали наступление на Екатеринбург. Наступление было успешным, но, скажем к слову, было еще и дополнительным стимулом для екатеринбургского руководства к срочному убийству Николая, Александры и всей семьи Романовых. Создание Башкирского войска продолжалось, была объявлена мобилизация по аулам. Хотя башкиры, вообще говоря, народ военный, что проявилось и в XIX веке в наполеоновских войнах («северные амуры») и в российских походах в Среднюю Азию, но профессиональных офицеров этой национальности не хватало. Собственно, ведь и сам начальник войска военной подготовки не имел. На выручку в создающуюся армию пришли офицеры — татары, русские и даже поляки. Всего в Башкирском войске, начальником которого был Валидов, было вместе более десяти тысяч шашек и штыков. При этом башкиры подтвердили свою репутацию хороших воинов.
Через некоторое время правительство «Башкурдистана» достигло соглашения с Сибирским правительством и сменившей его Директорией в Омске о вхождении своих отрядов под наименованием «Особого Башкирского корпуса», в составе 4 пехотных и одного кавалерийского полка общей численностью более 10 тысяч бойцов в Сибирскую армию. Войска пошли на фронт против красных, но тем временем в Омске произошли заметные изменения. В Сибирь приехал из своей американской командировки известный исследователь Арктики и бывший командующий Черноморским флотом вице-адмирал А.В. Колчак. Директория с восторгом сделала его своим военным министром. Но ему, как вскоре выяснилось, этого было мало.
Через месяц после приезда Колчака члены Омского правительства-эсеры были арестованы, оставшиеся министры проголосовали за единоличную диктатуру приехавшего, он был произведен в полные адмиралы и объявлен Верховным Правителем России Верховным Главнокомандующим он назначил себя самолично. В результате чехословацкие легионеры, которые, собственно, и свергли Советскую власть в Сибири, на Урале и в Поволжье, а также правившие до переворота «правые» эсеры и социалдемократы-меньшевики из Учредительного собрания оказались против колчаковской диктатуры.
Относительно чехословаков адмирал позволил себе презрительно отозваться, как о солдатах, изменивших присяге. Имелся, очевидно, в виду их переход с австрийской на российскую сторону (?). А эсеров и меньшевиков просто посадили за решетку, а после попытки большевистского путча в Омске без суда убили после пыток на берегу Иртыша. В белогвардейских кругах это остроумно называлось «отправить в иртышскую республику». Сделано это было без санкции Правителя. Более того, говорят, что узнав об этом убийстве он зарыдал. Возможно, конечно, и говорит это о его тонкой душе, но вряд ли о способности управлять страной. Поскольку никто за эти казни наказан не был.
Через некоторое время адмирал отменил без обсуждения признанные КОМУЧем Башкирскую и Казахскую автономии, а вместе с ними объявил несуществующими сражающиеся против красных Башкирское и Казахское войска. Находящиеся под ружьем башкиры и казахи становились обыкновенными солдатами армии омского правительства, им должны были прислать начальство из числа скопившихся в Сибири генералов и офицеров. Это было в общем стиле возвращения к царским порядкам. Ну, а руководство автономий и войск было определено к арестованию.
Но оказалось, что это был расчет без хозяина. Убедившись в агрессивных планах Омска против себя руководители башкирских и казахских автономистов направили своих делегатов в Москву для переговоров о переходе на сторону Красной Армии. Там их, конечно, приняли с восторгом и дали любые обещания. Ведь башкирское войско удерживало 400 км фронта от Уфы до Оренбурга. Адмирал, узнав о переходе башкир на советскую сторону, как будто, снова зарыдал. По-видимому, это была у него стандартная реакция на неожиданные неприятности. Мало вяжется, конечно, с репутацией смелого покорителя Арктики и победителя «Гебена», но чего не бывает…
Естественно, что такой переход приводит по пути к непредвиденным случайностям. Так, на Зилаирском заводе красноармейцами были зарублены член Башкирского правительства поэт и пропагандист Шайхзада Бабич и еще один молодой поэт Абдулхай Иркабаев. Но если призванным в Красную Армию молодым деревенским парням откуда-нибудь из Курской губернии полгода твердить, что все башкиры или там белополяки — враги, то развернуть их мозги комиссарам сразу по прибытию новых указаний даже при желании не так легко. Понадобились ликвидация безграмотности, распространение радиовещания и два десятилетия тренировок, чтобы советские люди выучились менять свои убеждения со скоростью прочтения статьи в газете.
В данном случае один из башкирских кавалерийских полков под командованием Мусы Муртазина получив известия об убийстве Бабича и Иркабаева, да и других развлечениях красноармейцев в башкирских аулах перешел обратно на сторону белых и воевал на их стороне до августа. В августе они все-таки убедились, что белый шайтан еще похуже красного и вернулись на советскую сторону. Муртазин дослужился до комбрига, ну, а в 1937-ом его, конечно, расстреляли.
Переговоры башкир с красными начались в декабре 1918-го и закончились 18 февраля 1919-го реальным переходом Башкирского войска и союзных ему казахов на сторону Москвы. Ахметзаки Валидов сначала отправился в Оренбург, где встретился с командармом 1-ой армии Гаем, а затем в столицу на встречу с Предсовнаркома Лениным и наркомом национальностей Сталиным. Тут интересно то, что переговоры, начатые с командованием 5-ой армии и уфимским руководством были завершены на 340 километров южнее. Дело в том, что уфимскому руководству совсем не нравились условия автономии Башкурдистана. Отчасти это связана с тем, что в Уфе башкир почти и не было, это город татарский. Но Уфимский обком был и против создания анонсированной еще в марте 1918-го Татаро-Башкирской автономии. Спорить с Предсовнаркома в Уфе не решались, но саботировали присланные из Центра указания как могли.
В Москве Валидов много общался с Лениным, Троцким, Сталиным, Пятаковым, Луначарским и другими видными большевиками. Одновременно он вел работу по созданию своей национальной Башкирской Социалистической партии, программа которой, по общему мнению, была еще левее, чем у РКП (б). Дома, в Башкортстане, было создано правительство автономии-Башревком, во главе которого фактически стал наш герой Ахметзаки. Башкирское войско послало два полка на Украинский фронт, продолжалась работа по созданию и обучению новых полков. Сами башкиры предлагали Реввоенсовету использовать свои части на Туркестанском фронте, полагаю, что им будет проще найти общий язык с местным населением, чем Красноармейцу Сухову.
В своих воспоминаниях Валиди не очень лестно отзывается об искренности Сталина, но возможно, что тут повлияли прошедшие десятилетия. Но главной проблемой для Башревкома было то, что колчаковцы и дутовцы перешли в контрнаступление, заняли Уфу и Оренбург, шли к Самаре и к Волге. Пришлось правительству Башкирской автономии по указанию из Центра срочно эвакуироваться далеко на запад в Саранск, нынешнюю столицу Мордовии. Там они продолжали формировать новые полки.
Тем временем Колчак начал отступать. Как это все происходило — советские люди знали в основном по фильму «Чапаев». Но, видимо, очень большую роль в крахе Верховного Правителя сыграла его внутренняя политика. Мы уже видели к чему привел его отказ в автономии башкирам и казахам. Но прорвался и нарыв, связанный со свержением «комучевской» власти и белым террором против «розовых» эсеров и социалдемократов. После взятия Уфы 25-ой дивизией часть членов эсеровского ЦК осталась в городе и образовала Уфимскую делегацию во главе с бывшим председателем Комуч Вольским. Они начали переговоры с местными ревкомовцами и московским Совнаркомом. В результате в составе Красной Армии появилась еще одна часть, «эсеровская». Не могу сказать точно, рыдал ли адмирал и в этом случае, но подарком для него это не стало.
Добавим к этому, что «тыловые» колчаковские военачальники вроде атаманов Семенова и Анненкова жестоко подавляли всякие попытки населения, избаловавшегося при Временном правительстве и КОМУЧе, сопротивляться насильственному призыву в армию и «белой продразверстке», отбиранию зерна и других продуктов. Они охотно устраивали массовые порки целых селений. Может быть, в Курской или Полтавской губерниях это и сошло бы. Но тут же Сибирь! Сибирь, где у каждого второго мужика есть нарезной ствол на таежной заимке. Те же самые крестьяне, которые год назад вместе с чехословаками свергали власть комиссаров, теперь уходили в «заячьи шапки», в партизанские отряды, с тыла воспламенявшие катившийся на восток колчаковский фронт.
Но башкирских частей к тому времени на Восточном фронте уже не было, хотя они-то хотели воевать именно там. Реввоенсовет к тому моменту отправлял все части из башкир в Петроград против Юденича. Думается, тут было не без психологии. Для эстонцев и Северо-Западной юденичской армии башкирская конница выглядела Чингисхановым воинством, что, конечно, ослабляло сопротивление. Добавим, однако, что не менее важным для большевистской власти было то, что эстонская граница далеко от башкирского Южного Урала.
Дело в том, что Валидов и другие вожди автономии безусловно разделяли взгляды Ленина и его ЦК на необходимость полной национализации всей промышленности и больших земельных латифундий. В любом случае эта крупная собственность принадлежала не башкирам, да ее и было на территории Малой Башкирии совсем немного, разве что рудники за Уралом. Но вот крестьянскую собственность в автономии считали неприкасаемой, соответственно, там не было продразверстки. А чем же кормить Башкирское войско и немногих чиновников республики? Так башкиры достаточно охотно жертвовали что могли для своей «Малой Родины». Это, добровольный сбор пожертвований, началось сразу при ее рождении, еще под властью Временного правительства, а потом комиссара Цвиллинга, атамана Дутова и адмирала Колчака.
Совнарком на такую самоотверженность своих подданных рассчитывать не мог, поэтому и рассылал вооруженные продотряды по селам и деревням, чтобы отнять у мужика хлеб. А что ж вы думаете, почему Ильич, принимая ходоков из деревни, всегда пил морковный чай? Нам и до сих пор об этом рассказывают. Это при том, что все склады привозимого из Китая чая оказались на территории, контролируемой РСФСР и продукта хватило до конца Гражданской войны и возобновления торговли. Хотел, видимо, продемонстрировать мужикам, да и самого себя убедить, что дела у Республики тяжелые и надо жертвовать. Но действовало это плохо, приходилось надеяться на силу.
Поэтому жители как могли стремились оказаться под властью Автономии, а партийно-советские органы Уфимской, Оренбургской и Пермской губернии всячески этому препятствовали. Вот вам уже источник конфликтов и проблем при определении границ Малой Башкирии. Для их решения Совнарком создал Башкиропомощь. Формально основанием для этого были жалобы автономного правительства на грабежи красноармейцами башкирских аулов. Деньги были выделены через Народный комиссариат социального обеспечения, во главе организации большую часть времени стоял Тов. Артем (Сергеев), фигура известная, до этого — один из основателей Коммунистической партии в Австралии, потом председатель Совнаркома Донецко-Криворожской советской республики, пытавшийся уже после Бреста воевать с кайзеровским рейхсвером, после Башкирии он руководил профсоюзом горнорабочих, пытался создать всемирный Шахтерский Интернационал, дружил со Сталиным и погиб в 1921 году при испытаниях на подмосковной железной дорогеуполномоченным ВЧК по той же Башреспублике.
Сколько он там руководил, столько же Башреспублика жаловалась, что он ведет работу против Башкирии, вместо оказания помощи засылает своих шпионов, всеми силами создает в аулах комитеты бедноты, раскалывающие население, искусственно возбуждающие классовую борьбу, что у него в комитете нет ни одного башкира, а выделяемые Москвой деньги расходуются на что угодно, но не на возмещение пострадавшим от красноармейцев и по другим причинам башкирам. Валидов лично обращался с жалобами к наркому по делам национальностей Сталину, к председателю Реввоенсовета Троцкому. Те ему сочувствовали, обещали помочь, но, как видно, ничего против упрямого «осси» Артема поделать не могли.
К слову, где-то в то время наш герой вступил в РКП(б). Никакого игрушечного «кандидатского стажа» он, конечно, не проходил и, по слухам, партбилет ему вручал лично вождь Мировой революции В.И. Ульянов (Ленин). Однако, никаких документов до нашего времени не сохранилось. Ну, так и чистка в архивах проводилась многократно. Думается, что он был искренним, когда вступал в ряды. Конечно, у него были явные идейные отличия от большевизма — в первую очередь, он не мог согласиться с обязательным марксистским атеизмом, его приверженность исламу была очень мягкой, терпимой, но несомненной. Ну, и большевистское твердое доверие к насильственным методам изменения жизни ему вряд ли была очень близко. Однако вера в социалистический идеал, неприязнь к старому миру невежества и несправедливости их объединяла.
(продолжение следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer5/eygenson/
