(Борис Камянов. От и до: Избранные стихи. — Иерусалим: Скопус, 2020. — 284 с. ISBN 978-965-7705-44-5)
Прочитал тоже «от и до», и не из принципа, а потому что «зацепило» и увлекло. Разница в возрасте между автором и мною не так уж велика: четыре года много значат в детстве, а на восьмом десятке — мы уже ровесники на девяносто пять процентов. Поэтому избранные стихи всех шести десятилетий, представленные Борисом Камяновым в его книге, укладываются в моей памяти примерно там же, где они лежат и у него. Но это касается лишь структуры. А по своему содержанию — они ретроспективное откровение для меня, потому что в шестидесятые годы минувшего века моя голова была забита совершенно другими мыслями и мечтами, хотя телесные проблемы, в соответствии с возрастом, стояли аналогично.
Но поэт созревает и взрослеет быстрее. В восемнадцать лет он уже сознает, что каждый человек «болен», и основной симптом этой болезни — разрыв между разумом и эмоциями. В 1963 году Камянов пишет:
Как трудно выдержать борьбу
С самим собою — чувства с разумом,
Заставить петь в одну трубу
Двумя мелодиями сразу!
А через двадцать семь лет, уже в Израиле, он этот разрыв сформулирует в другом аспекте и более замысловато:
Стихи и вера… Вместе им — никак.
Стихи — вопрос, а вера — утвержденье.
Стихи — больных эмоций кавардак,
А вера — высшей Истиной владенье.
Но ведь и поэзия взыскует истины, хотя и не даст однозначного ответа на вопрос о том, что же такое жизнь человека: бесценный дар или обреченность на страдания?
Мысли и чувства поэта обостряются, «когда он болен от сознанья своей и не своей вины» («Поэт», 1971). В этом же стихотворении говорится об обреченности человека, избравшего такой тяжкий путь обретения истины:
Поэту нужно одиночество,
Преследования, неудачи.
В признанье и благополучии
Ему не выполнить задачи…
«При наличии отсутствия» благополучия часто спасает юмор. В Израиле вышло несколько юмористических изданий Камянова. Поэт самоироничен. Он умеет «первым посмеяться над собой». Но иногда мысли и чувства вызывают такую душевную боль, которая становится невыносимой, и тогда… «А чтоб от боли не сойти с ума,/ Я хохочу над миром смехотворным» («Моя Муза», 2020).
Сила стихов Бориса Камянова — в их сдержанной эмоциональности. Именно сдержанность, даже когда втирается в строку крепкое словцо, устанавливает меру страсти и придает практически всем его произведениям глубокий философский смысл. И это, как уже сказано, присуще поэту с молодых лет. Вот «Стихи о толпе» (1968):
Толпа, как Людвиг ван Бетховен,
Глуха, и, как Гомер, — слепа.
Неровен час иль век неровен –
Над миром власть берет толпа.
Какая мощь, какая сила
В смешении добра и зла!
Жидов в Германии громила,
Фашизму голову снесла!
В двух четверостишьях показана важнейшая этическая дихотомия, отражены мысли З. Фрейда и Х. Ортеги-и-Гассета, других корифеев психологии толпы.
Важнейший мотив, также рано появившийся в стихах Бориса Камянова, — это его обращение к Богу — как к Творцу, Вершителю судеб, Судье, наконец как к Отцу. Взывая к Богу, ропща на Него («…всю жизнь меня воспитывал/ Бог не пряником — кнутом», 2020), благодаря Его («Богу», 1973), поэт никогда не поминает Имя это всуе: «Что каяться в грехах! Велик Судья./ Он знал о них еще до их свершенья» («Судный день», 2018).
Многие стихи Камянова — это разговор поэта с Богом. Собственно, диалога мы, как правило, не слышим, потому что молчит Всевышний, а говорит человек. Лишь однажды, в виде исключения, когда поэт, уподобляя себя свечке на ветру, просит Бога: «Не задувай меня, Отец!», — Он отвечает: «…Под конец/ потрепещи немного» (1990). А может, наш монолог, обращенный к Богу, и есть разговор с Ним? Ведь иногда, жалуясь Создателю на судьбу, сетуя на несправедливость, царящую в мире, мы невольно находим ей мысленно какое-то оправдание или объяснение; может, это и есть подсказка, ответ Творца?
Неизбежная тема русскоязычных литераторов — отношение к стране, в которой они родились. Для Бориса Камянова — это Россия, мало того — Москва! Но тут мы не увидим стен древнего Кремля, не услышим боя курантов на Спасской башне, не дождемся восторгов по случаю роскошного праздничного салюта, не столкнемся с другими символами русской и советской державности. С сердечной теплотой написано стихотворение «Провинциальный городок» (1975): здесь «люди нечестолюбивы, гостеприимны и просты»; они застенчивы, и за все это им признателен «благодарный иудей»! А еще раньше (1973), автор признается:
Я хотел бы жить в избушке
Посреди лесной дубравы,
У заброшенной речушки,
Где растут по пояс травы,
Гнать прозрачную сивуху,
Печь крутые караваи,
Меж дерев бродить,
По слуху
Птиц в ветвях распознавая.
Вот Россия молодого Бориса Камянова, вызывающая в нем симпатию и отраду! Конечно, сивуха прозрачной не бывает, здесь автор немного неточен. Прозрачен как слеза первач. И действительно, в деревнях, селах и станицах редко пили «казенку», т. е. водку из магазина, предпочитая ей самогон. Но в городах, особенно в столице, выхода не было. Тем более что там имелись в достатке и питейные заведения, где можно было не только подраться, но и поговорить по душам и обо всем. «Демократичны русские пивные» (1975). И этой теме в сборнике уделено достаточно внимания, потому что в годы нашей молодости пили все и всё — выбор был большой. Нам же важно философское резюме этого вопроса, которое, пожалуй, покруче известного тютчевского. «Иного нет пути понять Россию,/ Как только с нею спиться самому» (Борис Камянов).
Но этим, конечно же, не исчерпывается тема «Поэт и Родина», особенно в нашем случае, когда поэт — еврей, а родина — Россия. Тут наряду с тривиальным «любовь к Родине» неизбежно навязывается вопрос о взаимности. В 1934 году Илья Ильф и Евгений Петров в своем фельетоне «Любовь должна быть обоюдной» замечали: «Надо не только любить советскую власть, надо сделать так, чтобы и она вас полюбила». Здесь мы можем попасть в зыбучие пески метафизики. Родина — это не то же самое, что власть (государственное устройство и правление, политический режим), хотя статья «за измену родине» была в УК РСФСР и в 1934-м, и в 1960-м годах. Приходится упрощать, отождествляя родину и государство. Интересно, однако, что же, по Ильфу и Петрову, надо сделать, чтобы и советская власть тебя полюбила? Оказывается, не так уж и много: «Надо еще работать». Таким образом, надо любить советскую власть и работать, тогда и советская власть (условно — «родина») тебя полюбит (тоже «условно»?).
Да-а…
Ах, родина! Ты нежно нас растила,
Обрезанные члены нам простила,
Но строго приказала: иудей!
Ничем не отличайся от людей!
Но как ни старайся «не отличаться», а уже даже само это старание вызывало подозрение у бдительных «патриотов»: а не прятались ли за этими Цезарем Куниковым, Семеном Лавочкиным, Яковом Зельдовичем и другими героями войны, труда и многократными сталинскими лауреатами тайные агенты империализма, сионисты, замышлявшие извести великороссов и их исконную родину?!
Жуткая встреча с такой «родиной» описана в одноименном стихотворении (1975):
Я шел по российской деревне,
Сбежав от вселенского зла,
И в образе бабушки древней
Навстречу мне Родина шла.
<…>
Иду я навстречу, усталый,
Готов на колени пред ней…
Но с ужасом вижу: у старой —
Провалы на месте ноздрей,
Озлобленно бегают глазки,
Два пальца скрестила рука…
Ну, словно из давешней сказки
Внезапно явилась Яга!
<…>
Родная! В смятении духа
Тебе посылаю привет!
Клюкой погрозила старуха
И плюнула злобно вослед.
Понятна эта метафора: родина-Яга — собирательный образ тех «русичей», (очень часто обликом своим мало напоминавших славян), которые в каждом интеллигентном человеке видели «жида», а в каждом еврее — «инородца», пролезшего на место, которое должно было по праву принадлежать «великороссу»! Сибирь, до поры до времени, была свободна от этой юдофобской скверны. Поэтому среди первокурсников мехмата НГУ, куда я поступил в 1967 году, было немало ребят-евреев, приехавших с Украины, где им «не светило» (и это было уже после Шестидневной войны!). Однако в начале семидесятых годов и в Новосибирский университет еврею поступить было практически невозможно. Это — лишь частный пример «асемитизма», как говорил Владимир Жаботинский и о чем уже написаны тысячи статей и книг.
Борис Камянов совершил алию в 1976 году, когда в Союзе бушевала эпоха «застолья», Брежневу было всего семьдесят лет, а советской власти не было и шестидесяти. И хотя всевозрастающие потребности советского народа удовлетворялись лишь частично, жить было можно, в том числе и евреям. Никто не голодал, и обильную выпивку всегда было чем закусить или занюхать. Что же заставило тридцатилетнего человека приехать в страну, постоянно готовую к войне, где военную службу проходят даже женщины, а точнее, девушки? Ведь были же эти «тридцать лет любви и ласки, пониманья и добра…»! Вспоминая ту, прошлую жизнь, поэт напишет:
Мама старая жалела,
Льнули дети и зверье.
Женщины любили тело
Неленивое мое.
<…>
Относясь к себе нестрого,
Не ценил тогда того.
Но позвал меня в дорогу
Голос Бога моего…
(1978)
Вот! По вышеизложенному нетрудно догадаться, что сказал поэту Бог, с трудом воздерживаясь от обсценной лексики.
И все же, когда Борис Камянов покидал СССР, он нашел слова прощания с родиной, достойные сильного человека, мужчины, умеющего любить, ненавидеть, прощать и отвечать за свои поступки — перед собой, перед людьми, перед Богом:
О, Русь моя, родимый мой барак!
Прости меня, неверного еврея!
Я ухожу, беднейший из бродяг,
Мечту о новой родине лелея.
Она в душе с младенчества жила.
Когда бывал я болен и изранен,
Она и укрепляла, и звала –
Любовь моя, мечта моя — Израиль.
И уже оказавшись в стране праотцев, добавил, глядя на север: «Прощай, Россия, — горькая любовь!» (1976).
Алия — новое рождение. В стихах — смешение чувств. Восхищение Бессмертным Иерусалимом, этим вечным ребенком, рожденным великой любовью; тревога и настороженность («И в эту ночь не началась война»); волнующее чувство причастности новой (и сорок веков тебе принадлежавшей!) Отчизне («В обретенную эту землю/ Я по самое сердце врос») (1977); счастье быть «средь любимого народа» (1978)…
А прошлое не отпускает до конца; оно приходит, когда человек незащищен, и тащит за собою, мучает, изнуряет кошмарами прошлого мира:
…Просыпаюсь я в ужасе: где я?!
Слава Богу — в преддверии дня.
Я свободен.
В окне — Иудея.
Мой Господь охраняет меня.
(1979)
Но даже спустя сорок лет после алии, почти через три десятилетия после развала советской державы поэт с горечью и обидой вспоминает канувшее время и с досадой и болью говорит о нынешней России, ставшей во многом гораздо хуже прежней:
…Я родился в российской столице
И оставил ее навсегда.
Долго родина, злобная птица,
Выживала птенца из гнезда.
Но сегодня, поднявшись высо́ко,
Не смакую тогдашних обид,
Я смотрю на нее издалёка,
И сыновнее сердце болит…
(«Бог и хан», 2017).
А у нее — болит ли сердце? И статьи «за измену Родины» не было и нет ни в уголовном, ни в гражданском кодексе…
«Искусство начинается с любви», — написал Камянов еще в 1972 году. Оно начинается с любви к женщине, ребенку, живой твари, разноцветному убранству природы, отчизне — по рожденью и по исторической судьбе твоего народа. И чувство это так богато, что сопровождают его и радость, и слезы, и восторг, и мука, и сердечная боль.
Немало стихов сборника «От и до» посвящено и тому, чего никому из живущих не избежать, — смерти. Но мы нарочно не будем затрагивать эту тему, потому что, как сказал поэт Борис Камянов: «И все же рано думать о смерти,/ Покуда сердце еще болит»! («Осень», 1997)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer5/sidorov/
