О романе Бориса Клетинича «Мое частное бессмертие»
(«Волга», 1–4, 2017, «Arsis-books», Москва, 2019).
На вопрос, о чем роман «Мое частное бессмертие», можно ответить и так, и этак.
Например (в связи с нашумевшим «Ходом Королевы»): это роман о… шахматах.
О том, как одиночка-бунтарь Корчной сражается с брежневским любимцем Карповым и почти одолевает его. На стороне Карпова — все неохватные ресурсы СССР. Тогда как эмигрант Корчной играет под флагом «без гражданства». И, не располагая ни тренерами, ни личными поварами-докторами, находит опору в своем эгоцентрическом «я». Привлекательном и отталкивающем. Ярком и уязвимом. Но прежде всего одиноком.
Впрочем, в сюжете «Моего частного бессмертия» Корчной не одинок. Сам о том не догадываясь, он встроен в удивительную схему, семейно-историческую, эпохальную.
Книга в кафе
Теперь по порядку.
Представьте себе жизнь где-нибудь в Норильске… в Воркуте… в Тюмени… да еще в заводском районе с серыми пятиэтажками-хрущовками, да еще зимой…
И вдруг вас переносят на остров Крит, где множество старинных домиков — каждый со своей историей и красотой, с чудесными скамеечками и газончиками, с арочными проходами во дворы, где словно бы еще дышат прошлые века, все жильцы знают друг друга по именам, а ежеутренняя жизнь начинается чудесным хитросплетением ароматов из окошек с невесомыми шторами…
Вот уж где точно ваше сердце забьется веселее, а глаза словно по новой наполнятся ярким (голубым, карим или оливковым) цветом! Жизнь в одно мгновение превратится во множество ярких частиц, вместе составляющих удивительный рисунок.
Примерно такое ощущение я испытала, прочитав первые страницы романа.
«… А город мой зелен был до того, что в обвое аллей, озерных плавней, дворовых олешников казался кривоул и провинциален. И хотя по проспекту тополя были отрепаны во фронт и окублены, как пудели у министерских зданий, всего-то полукварталом ниже косились акации-солохи да древние мощи шелковиц ходили под себя багрецовой ягодой, а асфальт был липок и лилов…».
С первых же строк трудно остановиться, вспомнить о недоваренном кофе, недожаренной картошке.
Проживая страницу за страницей, прикасаясь к сотне очаровательных мелочей, вдруг открываешь волшебство в самой обыденной жизни: бесконечное лето детства, утренние сеансы в кинотеатре за углом, дворовой футбол, сердцебиение первой любви, слезы юности и бесстрашные полеты в молодых снах.
С юности я влюблялась в романы подобного духа — духа Набокова, где правит Его Величество Слово, духа Умберто Эко, где непредсказуема каждая следующая страница…
Невероятные, созданные автором «Бессмертия» слова ясно передают всю гамму чувств, помогают перемахнуть через пространства и десятилетия.
В такие романы хочется нырнуть с головой, они переносят в собственное детство.
В таких романах хочется просто жить! На полную катушку. Талантливо. Счастливо.
«… Вдруг что-то веселенькое и цветное возникло перед глазами.
Коробочка монпансье.
Миха Фогл.
Стала грызть, как в детстве. Не дожидаясь, пока растают во рту.
Так и стоим.
Смотрим на кукурузное поле.
И только веселый треск леденцов во рту.
В двух ртах.
Моем и его…»
Старт повествования — 1931-й год. Внутренний монолог 16-летней умницы и красавицы по имени Шанталь, живущей в молдавской провинции и мечтающей учиться в докторской школе в столичном Кишиневе.
«… До сих пор я понимала миръ как рамку. Гора, река, скороидущее небо над ними, косодеревый Оргеев, мощённый в торговой части, были сколочены по мне как рамка (даже бегущий юноша-футболист — и тот приходился мне двоюродным дядей).
Но профессор Будеич вышиб ее своею смертью.
Но — ура!
Я поступлю в докторскую школу.
Я перееду в Кишинев.
И… родюсь… рожусь там заново!..».
Но ее юный голос почти тут же «перебивается» множеством других, звучащих на румынском и молдавском, на идише и на русском, размышляющих и спорящих, перелетающих из 30-х в 70-е с их футбольными и шахматными страстями, диссидентами всех толков, и, главное, с продолжением рода той же Шанталь в виде ее внука, юного футболиста Витьки Пешкова, играющего за кишиневский ЖЭК-10 в соревнованиях «Кожаный мяч».
«…Хас поджидал меня на ступеньках Спорттоваров.
Издалека я увидел его.
В квадрате футбольных белых трусов с красными лентами по бокам и в шерстяных чёрных гетрах с белой поперечинкой на икрах он выглядел пугающе-спортивно для колобка и душки, каким я знал его по классу.
Мы двинули по 25 Октября.
Повернули на Армянскую возле Дома быта.
Беспорядочный людоворот повлек нас вдоль кремля центрального рынка, но Хас не растворялся в толпе.
Еще бы! Запусти его хоть в миллиард китайцев, он и там просиял бы в своей форме с гетрами.
Наконец мы нырнули в какой-то проход, где железная колодка торчала в асфальте — чтоб машины не ехали.
Там начинался двор.
Двор был истыкан тополями.
Тополя перерастали пятый этаж.
Фигурки в гетрах носились по росчисти, утоптанной до стука.
И — не во сне ли я это вижу — голевая сетка меж тополиных стволов!!!
Голевая сетка!!!.. !!!..»
Витька взрослеет. Вырастает из футбольных детских трусов. В 10-м классе он встречает ссыльного москвича-поэта Костю Тронина (прототип — Евгений Хорват) и под его влиянием… тоже становится поэтом. Первые же его стихи опубликованы в республиканской газете с миллионным тиражом. Но еще до встречи с Костей, до сочинения своих первых рифм, он, безусловно, поэт.
«… Влюбился.
Я знаю, почему весна переходит в лето. Почему убывает луна, и как из семечка надувается тюльпан… А вот как из улыбчивой толстушки Марьянки М. образца 6-ого класса вышел образец 10-го — … не знаю. Сдаюсь.
Нет, я не спорю, в 6-м классе она тоже была красивая, но как-то бессмысленно красивая. Как, допустим, атласное одеяло в крупную стёжку. Или как овальное блюдо из фарфора.
И вдруг…
Просияло.
Поднялось как море…»
А потом Витька поступит во ВГИК. Причем в обход Кости.
ВГИК (любимейший ВГИК, с которым связана лучшая глава моей собственной жизни!) — это то, что автор пережил лично: учился на отделении кинодраматургии, жил в общаге на улице Бориса Галушкина, бродил по ночной Москве, влюблялся, мечтал, сочинял… Словом, проживал извечно-бессонную юность, вошедшую в обширный мир «Бессмертия» наряду с историями других героев, их слезами и радостями.
Юная студентка с актерского, не ответившая на Витькину любовь… потом зрелая преподавательница, ответившая, да ненадолго… — все эти тончайшие уколы в область сердца выписаны с поэтичнейшей и трезвой силой. Прошу прощения за длинную цитату (сцена покупки первой Витькиной пишмашинки, он будущий сценарист как-никак). Но тут ни слова не выкинуть.
«…В канцтоварах было тепло, тихо.
Александра Л. сняла чулок с лица. Губы её были искусаны до крови.
— Чё нервничаешь? — спросил я.
— От того, что у тебя экзамен скоро!..
И подтолкнула к прилавку.
Февраль 1979. Москва.
Продавец был её приятель.
Они расцеловались.
Он посмотрел на меня оценивающе.
Я надулся от (неловкости…) важности.
На полках — одна «Москва». Гроб, а не пишмашинка.
Но Александра Л. успокоила: «Продашь первый сценарий — купишь «Юнис» югославский, а то и «Эрику» за 500 эр!.. Игорь, дай постучать!» — это уже продавцу.
Игорь вправил лист в каретку, я застучал для пробы, каретка поехала.
Саша посмотрела, чего я там такого настучал, и я пожалел, что просто тары-бары, а не признание в любви. Потому что через полчаса она уедет на эту свою редколлегию и — всё…».
Теперь снова о Корчном. Сюжетная его дорожка перебегает Витькину. Единственный его помощник в бою с Карповым —… Витькин отец (сын Шанталь).
Он давно эмигрировал (Витьку воспитывал отчим).
И вот, пока Витька учится киношным премудростям во ВГИКе, его папаша на Филиппинах помогает дезертиру в жестоком бою с принцем партии и комсомола.
Пока в насквозь атеистическом СССР Витька бродит с друзьями по ночной Москве, ест пельмени в столовой для таксистов и спорит на религиозные темы, полный его тезка Виктор Корчной как никогда близок к победе.
Витька влюблен в юную сокурсницу-актрису и исповедуется в том старому иеромонаху в церкви. А в это время само существование его висит на волоске. Отец его должен принять тайный ультиматум советских и предать Корчного. Цена вопроса… — не кто иной, как сам Витька (даром, что он ни сном, не духом об этом). Не примет ультиматум, не поспособствует победе советских, — Витьку отчислят из ВГИКа и отправят на передовую в Афган…
В рецензии я не упомянула другие линии романа. Их немало, и они, по выражению Галины Юзефович,
«постепенно сплетаются в крепкие канаты, а те, в свою очередь, затягиваются в тугие узлы вокруг трех смысловых полюсов: присоединения Бессарабии к СССР, скандала с таинственной книгой и величайшего шахматного поединка ХХ века…».
Если честно, в какой-то момент чтения я перевернула книгу (толстенную, каких сто лет в руках не держала — последние годы все больше приходится читать в Интернете), чтобы уточнить возраст автора на обложке. Ага, 1961 г.р. Ясно дело — все сам никак не мог пережить-прочувствовать… Но — пережил, воссоздал.
Я не слишком дисциплинированный человек — люблю экспромт, все необычное-ни-на-что-не-похожее-гениально-неповторимое. Потому «Частное бессмертие» очаровало меня своей тканью. Разбросом времени и географии. Парадоксальной логикой сюжета.
Отличную метафору нашел другой известный критик:
«Автор резко меняет ракурсы повествования, смещает временные пласты, переключается с одной сюжетной линии на другую, с одного персонажа на другой и создаёт тем самым подобие масштабных археологических раскопок. Перед нами сначала оказывается маленький осколочек глиняного сосуда, потом — фрагмент мозаики, затем — фрески, после — фигурка божка, золотое ожерелье, наконечник копья, следы жилища… Что-то открывается в правом верхнем углу панорамы, потом — в левом нижнем, следом — в центре… И вот уже мы видим примерный план города. Пазл собирается медленно, но каждая его деталь, сделанная ювелирно-тонко и изящно, обещает грандиозную общую картину…» (Ольга Бугословская).
Мне думается, всякий настоящий роман — это в своем роде археологические раскопки. Появление целого мира — из земли, воды, неба.
А еще это бессмертная музыка, готовая стать предметом самых разных интерпретаций.
Вот и я слышала свою версию этой богатейшей мелодии.
И видела план города, встающего из небытия.
Перевернув последнюю страницу, могу только пожелать вам, друзья: читайте!
Переживайте!
Этот роман мотивирует к жизни. К творчеству. К написанию собственного бессмертия.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer5/gutchina/
