Происходило интервью на филиале кафедры ОПУ — в комнате 489-Б II Гуманитарного корпуса обиходе — Гум. II) МГУ. Беседа наша продолжалась часа два.
Ниже приводится расшифровка диктофонной записи этого интервью.
В.Д.: Дорогой Валентин Анатольевич, дошла очередь и до нашего интервью!
Я рад, что оно будет происходить в виде тройственной беседы с участием Владимира Михайловича Тихомирова. С тобой мы знакомы лет пятьдесят, а твоё знакомство с Владимиром Михайловичем длится лет на десять подольше. Я прав?
В.С.: Безусловно.
В.Д.: Ну что ж, начнём нашу беседу. Сначала расскажи немножко о себе и своей семье, в частности, когда и где ты родился.
Год твоего рождения я знаю, но, может быть, ты что-то добавишь к этому. В частности, как звали твоих родителей, чем они занимались? Прежде всего, не был ли кто-то из них математиком? И когда у тебя пробудился интерес к математике?
В.А. Скворцов
В.С.: Да, спасибо. Я тоже очень рад быть в этой компании.
Родился я в 1935-м году, в июне. Это произошло… Есть такая станция Волосово под Ленинградом, по железной дороге в сторону Таллина — вот там я и родился.
В.Д.: Это от Ленинграда километров сто?
В.С.: Это примерно сотый километр от Ленинграда.
Родители мои были учителями.
Отец — учитель математики. Но, по началу, он был, как бы, педагогом-самоучкой, и преподавал математику лишь в младших классах школы. Да и учителем отец стал фактически случайно — просто он собирался жениться на моей маме, которая была учителем русского языка и литераторы в этой же школе.
Мама же имела специальное педагогическое образование — она окончила Герценовский педагогический институт в Ленинграде.
Вообще, отец окончил лесомеханический техникум в Вологодской области. Где-то на Дальнем Востоке он затем командовал лесопильными заводами чуть ли не всего Хабаровского края, но потом решил оттуда вернуться на Вологодчину.
А около его родной деревни в Вологодской области был техникум молочной промышленности. Мама там работала. И отец — подробностей я не знаю — пошёл именно туда тоже работать, видимо, потому что это было рядом с домом. Преподавать студентам техникума он стал черчение. Там они с мамой и познакомились.
Ну а потом отец решил изменить свою профессию и стать профессиональным преподавателем математики. К тому времени они с мамой уже поженились.
Техникум же перевели под Ленинград …
В.Д.: Как раз в тот городок, где ты родился?
В.С.: Да, туда техникум и переехал.
Отец стал учиться заочно, в том же Герценовском пединституте, на математика. Но не закончил своё обучение — началась война, и его забрали в армию. Так что, что-то сверх школьной программы он мне дать не мог.
Тем не менее, когда я учился в младших классах, он мне подкидывал какие-то хитрые арифметические задачки, чтобы я их решал
В.Т.: Когда ты поступил в МГУ, родители жили уже в Москве?
В.С.: Нет. Я приехал поступать со станции Волосово. Там была провинциальная школа, но не плохая.
Надо сказать, что тогда в провинцию попадали хорошие учителя в связи с обязательным распределением выпускников ВУЗов. Их отправляли туда поработать на какое-то время…
В.Д.: Почему ты выбрал для учёбы Москву, а не Питер?
В.С.: Потому что открылось МГУ на Ленинских горах! Все газеты, радио про это кричали. И я посчитал, что, конечно же, именно туда мне надо поступить.
Я был тогда амбициозным молодым человеком. Заходили мы с мамой в Ленинградский университет, но там как-то сразу брали документы. И я сказал, что сюда поступить мы всегда успеем (смеются).
В.Т.: Там и вступительных экзаменов не было?
В.С.: С золотой медалью брали сразу — в тот год в ЛГУ даже не было собеседования. И я поехал в МГУ. У меня в этой книжке, которую я вам дал, подробно написано, что я не был типичным поступающим на Мехмат МГУ, так как совсем не был уверен, что математика будет основным делом моей жизни.
(Примеч. В.Д.: Перед интервью Валентин Анатольевич подарил Владимиру Михайловичу и мне свою книжку Валентин Скворцов “Мои впечатления о XX веке: Часть I. До 1953 года”. М., “Издательские решения”, 2018, 1-326. )
Я поступил на Мехмат МГУ, потому что мне казалось, что математикой я смогу заниматься между делом. Основное же время я буду уделять другим делам. Например, университетскому театру, в который я сразу записался.
В.Д.: Прямо с первого курса?
В.С.: Да.
Университетский театр был тогда на улице Герцена. Я туда ездил. И лишь на следующий год театр открылся уже на Ленинских горах. В 1954-м году открылся…
В.Т.: Я тебя как актера помню!
В.С.: Ну и молодец (смеются). Впрочем, ты, наверное, видел нас с Женей Радкевичем. Если так, то это было уже потом, когда я учился в аспирантуре.
В.Д.: Женя Радкевич, по-моему, Присыпкина играл?
(Примеч. В.Д.: Здесь, и далее, речь идёт о персонажах сатирической пьесы Владимира Маяковского “Клоп”.)
В.С.: Да, Женя играл Ивана Присыпкина, а я — Олега Баяна. По пьесе я учил Женю танцевать.
А первый спектакль, который у нас поставили, шикарнейший спектакль, грандиозный — «Они знали Маяковского».
В.Т.: Это с Овчинниковым?
(Примеч. В.Д.: Имеется ввиду химик, в будущем профессор МГУ, академик и вице-президент АН СССР (1974–1988), Юрий Анатольевич Овчинников.)
B.C.: Да.
В.Д.: Который посмотрела Лиля Брик?
(Примеч. В.Д.: Напомним, что Лилю Юрьевну Брик /урожд. Лилю Уриевну Каган / (1891–978) — прозаика, переводчицу и мемуаристку — называли “музой русского авангарда”, в особенности, музой Владимира Маяковского. Жизнь свою она покончила самоубийством.)
В.С.: Да, Лиля Брик была на спектакле, и с ней я, так сказать, имел счастье познакомиться.
Потом, много позднее, я познакомился и с Вероникой Полонской, последней любовью Маяковского. Именно она была у Маяковского перед тем, как он застрелился. Она приезжала к нам в Клуб учёных МГУ.
(Примеч. В.Д.: Актриса театра и кино Вероника Витольдовна Полонская (1908–1994) была “последней привязанностью” Владимира Маяковского и единственной свидетельницей его самоубийства.)
Так вот, на первых курсах я жутко разрывался. Бегал в театральный коллектив. А потом меня забрали на комсомольскую работу…
В.Д.: Об этом чуть позже. Сейчас у меня второй вопрос, связанный с поступлением на Мехмат МГУ.
Я знаю, что ты был однокурсником моего старшего брата — Коли Демидовича. Значит, ты поступил в университет в 1953-м году. А поскольку ты имел золотую медаль, то у тебя было лишь собеседование.
Во-первых, с кем проводилось это собеседование? И второй вопрос, более интересный для меня: верно ли, что ты поступил на Мехмат МГУ, будучи уже членом партии?
В.С.: Сначала по поводу второго вопроса. Да, в общем верно. Только я был не членом партии, а кандидатом в члены партии. Причём, даже недооформленным: лишь после собеседования в МГУ я возвратился домой, и кандидатом меня утвердили тогда в райкоме. Само же моё вступление в кандидаты произошло ещё до моего отъезда в Москву на школьном партсобрании. Я в школе был секретарём комитета комсомола, членом Райкома комсомола, и поступление в партию было тогда для меня вполне осознанным шагом.
В отношении же первого вопроса ответ такой: собеседование у меня проводил твой отец, а ассистентом при нём был Боря Кишкин. Тогда всегда собеседование принимали пары — один проверяет математику, второй, в основном, проверяет общественное лицо.
В.Д.: Борис Павлович Кишкин был очень приятным человеком — я хорошо помню его.
В.С.: Кишкин был очаровательным человеком. Он мне, конечно, задал вопрос насчёт…
В.Д.: …Пленума какого-нибудь?
В.С.: Да нет — про выборы, только что состоявшиеся в Италии. Я ему про них всё хорошо объяснил, поскольку политика тогда меня очень интересовала.
И я более или менее помню, что твой отец у меня спрашивал — про какую-то пирамидку по геометрии …
В.Д.: А по ТФКП? Он любил про комплексный анализ что-нибудь спросить.
В.С.: Он спросил меня, что я знаю сверх программы. На моё счастье в школе мне поручили сделать доклад про определители. И я сказал, что вот определители знаю. Твой отец тогда мне говорит: «Ну, давайте, решите систему уравнений». Я испугался, говорю, мол, только второго порядка систему. Он в ответ: «Да-да, конечно, второго порядка».
В.Д.: Но с помощью определителей (смеются).
В.С.: Ну, в общем, я ему систему решил, и всё кончилось благополучно. Я был принят на Мехмат МГУ…
В.Д.: Ты поступил на Мехмат МГУ и тебе, как иногороднему, дали общежитие?
В.С.: Да, мне дали общежитие.
В.Д.: Сразу где-нибудь в Зоне Б?
В.С.: Первый год в Зоне В.
В.Т.: С кем ты был поселён вместе?
В.С.: тогда давали по комнате каждому. Это же известная история — стучалась в дверь уборщица и спрашивала: «Можно у Вас убрать?»
В.Д.: Телефон был в комнате?
В.С.: Нет, был звоночек вызова от дежурной этажа. Телефоны были лишь в аспирантских комнатах. Тогда аспирантским назывался коридорчик, который идёт от дежурного к главному корпусу. Там были двенадцатиметровые комнаты. В них аспиранты тоже жили по одному, и там у каждого был телефон. А у нас был лишь звонок вызова к телефону.
В.Т.: Как я понимаю, ты жил один в комнате двухкомнатного блока. А кто был второй в твоём блоке?
В.С.: Второй был случайный человек, с потока механики. Он был башкир или татарин, по имени Рамиль. Он стал чемпионом МГУ по лыжам — быстро на них бегал. Но, по-моему, его исключили из Университета. Два курса он с нами прожил, а потом что-то у него уже не получилось с учёбой.
В.Т.: И сколько лет ты прожил в общежитии?
В.С.: А я всё время там был, по инерции. Меня оттуда не выселяли (смеются).
Более того, когда мои родители, вслед за мной, переехали в Подмосковье, то меня в Подмосковье просто не хотели прописывать, как приехавшего из-под Ленинграда. И это была жуткая проблема. Вот поэтому мне как-то долго удавалось оставаться в общежитии.
В.Д.: В то время в общежитии уже были гостиные, вечера?
В.С.: Да, именно на первом курсе там была самая активная жизнь. В гостиной каждый день что-то было. Никогда не было такого, что гостиная закрыта на ключ и надо получить разрешение, чтобы её открыть. Там были рояль, телевизор, шахматы. Мы там играли без конца.
В.Т.: С моего курса ты кого-нибудь помнишь?
В.Д.: Пятьдесят второй год поступления.
В.С.: Ну кого я помню? Позднее, на втором курсе, когда был избран в состав факультетского комсомольского бюро, со многими из твоих сокурсников я познако-мился. А на первом курсе знал лишь тех, с кем пересекался по комсомольской работе — в частности, Володю Старцева, Гену Усынина, Женю Дьяконова, Серёжу Айвазяна, Игоря Гирсанова, Витю Леонова.
В.Д.: Лично мне фамилии Старцев и Усынин ничего не говорят.
(Примеч. В.Д.: В последствии из изданной в 2017 году, на правах рукописи, книги “Наш курс: об учившихся на Мехмате МГУ с 1952 по 1957 годы”, составителем которой был Владимир Михайлович Тихомиров, мне удалось лишь понять, что здесь имеются ввиду занимавшийся космической механикой Владимир Георгиевич Старцев и работавший в области программирования Геннадий Терентьевич Усынин.
Год рождения у обоих, видимо, 1934-ый. Первый из упомянутых персонажей — Старцев — уже скончался, хотя год его смерти установить мне не удалось. Про второго персонажа — Усынина — никакой дополнительной информации я просто не нашёл.)
В.С.: Тебя, Володя, я тоже позднее узнал. Кем ты тогда был по комсомольской линии?
В.Т.: Когда ты был на втором курсе? Я был секретарём комсомольского потокового бюро на своём третьем курсе.
В.Д.: А ты, Валя, был на своём курсе секретарём комсомольского потокового бюро?
В.С.: Да, был на первом курсе секретарём комсомольского потокового бюро, а второкурсником я был избран в состав факультетского бюро ВЛКСМ.
В.Д.: Теперь такой вопрос: кто из учивших тебя на первом и втором курсах больше всего тебе запомнился? Из лекторов и семинаристов?
В.С.: Да я всех своих учителей хорошо помню.
Вот на первом курсе я был на втором потоке …
В.Д.: Втором математическом потоке?
В.С.: На первом курсе все потоки тогда были смешанными.
В.Д.: И механики не были отдельными?
В.С.: Не были.
Механики, по-видимому, боялись, что у них может быть меньший конкурс, если они объявят отдельный набор. И потому на факультете была такая политика, чтобы на первом курсе все учились вместе — лишь на втором курсе их делили на математиков и механиков. Поэтому на втором курсе я оказался уже на первом потоке и лекторы у меня поменялись.
Так вот, на нашем втором потоке первого курса анализ читал Крейнес, а на первом потоке второго курса — Хинчин.
Кстати, на втором потоке первого курса со мной был Зеликин с вашей кафедры.
В.Д.: Дмитрий Викторович Аносов на первом курсе тоже был с тобой на одном — втором — потоке?
В.С.: Нет, Аносов был тогда на первом потоке.
Лекторами на нашем потоке были, также, Курош и Делоне. Делоне нас развлекал, пол лекции рассказывая, как он лазил на шпиль МГУ.
В.Д.: Сергей Петрович Новиков мне говорил, что Делоне в аудиторию иногда вбегал, перепрыгивая через стол.
В.С.: У нас такого не помню.
Алексей Фёдорович Филиппов вёл у нас семинарские занятия по матанализу.
Вообще я сразу больше всего полюбил матанализ — там у меня быстрее и легче всё пошло. Но жуткое дело — я не понимал уровень Мехмата, не предполагал, сколько тут надо заниматься. Как я уже рассказывал, я без конца бегал на всякие репетиции в театры. Да и комсомольская работа очень много времени стала отнимать. Но вот как-то мне удавалось с учёбой … выкрутиться.
В.Т.: Сессии ты сдавал все на отлично?
В.С.: В основном «да», но четвёрка у меня, всё-таки, была. На втором курсе четвёрку мне поставил Шафаревич. Я её, правда, решил потом пересдать, и пересдал.
В.Д.: Общественной работой ты начал заниматься с первого курса, или лишь со второго?
В.С.: С первого, конечно. Меня сразу по анкете нашли. Сначала меня назначили исполняющим обязанности секретаря…
В.Д.: Тут чуть-чуть поподробнее: секретаря чего — потокового бюро?
В.С.: Да, меня сделали секретарём потокового бюро на моём втором потоке первого курса.
В.Т.: И кто входил тогда в твоё бюро?
В.С.: Кто входил ?… Плохо помню. Могу сказать лишь, что в моём потоковом бюро был Рудой, член партии — он механиком потом стал.
(Примеч. В.Д.: Самого Рудоя некоторые из мехматян старшего поколения «припоминают», но ни его имени, ни годы его жизни, сообщить мне никто из них не смог).
Позднее состав комсомольского бюро моего потока изменился — в него, в частности, вошли Юра Тюрин, Дима Аносов, Володя Лин.
В.Д.: А Коля Розов?
В.С.: Коля Розов на первом курсе был на другом потоке. Он с самого начала был очень активным, но на другом потоке.
В.Д.: Среди друзей-однокурсников моего брата Коли были Мартынюк, Ковда, а также Атакшиев, которого все звали Бубой. Эти фамилии я с пятого класса помню. Не был ли кто-нибудь из них в твоём потоковом бюро?
В.С.: На моём потоке нет. Наверное, на первом курсе они были на другом потоке…
В.Д.: В Вузкоме ВЛКСМ МГУ ты не работал?
В.С.: Нет, я был только в факультетском бюро Комитета ВЛКСМ — сначала членом бюро, потом секретарём.
Кстати, мы же хотели восстановить фамилии всех секретарей факультетского комсомольского бюро.
В.Т.: Тут как раз твоя помощь будет очень нужна.
В.С.: Ну, всё что смогу… Ты помнишь, Володя, мы как-то сидели на банкете с Чубариковым и фамилии многих факультетских комсомольских секретарей написали на листочке. Но где только этот листочек…
В.Д.: Это не важно: Владимир Николаевич эту информацию тут же сообщил мне, и я, на её основе, составил соответствующий упорядоченный список фамилий.
Но там есть… лакуны.
Ладно. Значит, в комсомольском Вузкоме МГУ ты не работал. А Розов, вроде бы, туда избирался — правда?
В.С.: Да, Розов избирался в бюро Вузкома ВЛКСМ МГУ. На втором, по-моему, курсе.
В.Д.: Понятно.
Когда ты начал ходить на спецсеминар Дмитрия Евгеньевича Меньшова? С третьего курса? Или со второго?
В.С.: Ну, видишь ли, я сначала с Ниной Карловной Бари познакомился — на втором курсе я слушал её спецкурс.
В.Д.: И хорошо она читала лекции?
В.С.: Она прекрасно читала! Очень весело. Её юмор был потрясающим.
В.Д.: Французские фразы она добавляла?
В.С.: Добавляла. Вот, скажем, доказав теорему, она затем спрашивала: «А какая нам от этого радость?» Это была типичная её присказка (смеются). И начинались какие-то там следствия.
Она была очень обаятельной женщиной.
Что же касается Меньшова, то с ним я познакомился лишь на третьем курсе… Однако поначалу я ещё думал пойти к Бари… Мы с Ирой Виноградовой, после второго курса, сдали её спецкурс.
В.Д.: Слушай, а Олег Сергеевич Ивашёв-Мусатов тоже тогда ходил на спецкурс Нины Карловны?
В.С.: Не-е-т, он ведь старше меня намного.
В.Т.: Лет на десять.
В.С.: Да, примерно так. Хотя, конечно, я его знал по каким-то делам.
А к Меньшову я попал позднее при выборе руководителя на третьем курсе, по инициативе Иры Виноградовой. Она говорит: «Давай пойдём к Меньшову!» Я тогда ещё не очень понимал, зачем к Меньшову, но, за компанию, пошёл с Ирой к нему.
Дмитрий Евгеньевич нам сразу дал задачки из своей молодости.
Первая его известная работа была про обобщённые интегралы, и мне он дал задачку про взаимоотношения так называемых тригонометрических интегралов, которые восстанавливают коэффициенты сходящегося тригонометрического ряда, с общим интегралом Данжуа.
Ире же он дал задачку про А-интеграл, который тогда был тоже популярен…
В.Д.: Ты как раз вовремя подошел к моему очередному вопросу. Я, на основании прочитанного в «ИСТИНЕ», считаю, что именно Дмитрий Евгеньевич увлек тебя на исследования вокруг Данжуа.
В.С.: Совершенно верно.
В.Д.: Наверное, Дмитрий Евгеньевич с самим Арно Данжуа был знаком лично. А тебе довелось познакомиться с Данжуа?
В.С.: Да, он приезжал в СССР на конгресс.
В.Д.: В 1966-м году на Международный математический конгресс?
В.С.: Нет, ещё раньше он приезжал на Всесоюзный математический конгресс…
В.Т.: В 1956-м году?
В.С.: Да. Но ближе мы познакомились в 1966 году.
Ещё в дипломной работе у меня был один любопытный результат. Там получилась неожиданная вещь, что два интеграла Данжуа могут противоречить друг другу.
И мы с Меньшовым приехали в гостиницу «Украина» отобедать с Данжуа. Меньшов меня представил ему со словами: «Вот этот молодой человек доказал, что эти ваши интегралы противоречат друг другу…». Данжуа как-то смущённо улыбнулся. Дескать, ну что же поделаешь.
В.Д.: Беседовали по-французски?
В.С.: Нет, мы по-английски говорили.
В.Т.: Насчёт интегралов — так оно и оказалось?
В.С.: Да, это показано ещё в моей дипломной работе.
Это был довольно интересный результат, который Андрей Николаевич Колмогоров представил в «Доклады». Андрей Николаевич увидел поданную в «Матсборник» мою подробную статью и сказал Меньшову, что по ней надо написать ещё короткую заметку для «Докладов».
Так я познакомился с Андреем Николаевичем.
В.Т.: Чуть подробнее про твоё знакомство с Андреем Николаевичем.
В.С.: Андрей Николаевич меня позвал для представления моей заметки в «Доклады». Я к нему пришёл, передал текст заметки, и мы поговорили. Это был короткий разговор.
В.Т.: Из которого, однако, было ясно, что Андрей Николаевич что-то понимает по этой тематике.
В.С.: Да не только понимает! У него какие-то важные для него воспоминания по ней были.
Не случайно потом, когда мне пришлось, по твоей, кстати, Володя, инициативе, комментировать некоторые статьи Андрея Николаевича, для издания его трудов, обнаружилось, что он предсказывал возможность противоречивости интегралов Данжуа друг другу: как-то он понимал, что неабсолютные интегралы неизбежно могут не согласовываться, если они введены для решения различных конкретных задач.
Но это было потом.
В.Д.: Я просмотрел список твоих публикаций и узнал, что первая твоя публикация появилась в 1959-м году — как раз по тематике, о которой мы только что поговорили. Потом на протяжении двадцати лет у тебя было много других публикаций, но не было совместных — “просветительская” статья для школьников о понятии расстояния между функциями, написанная в 1977 году в соавторстве с Евгением Прокопьевичем Долженко, не в счёт. Лишь в 1979-м году у тебя появилась совместная публикация с американским математиком Вилли Вэйдом, касающаяся систем Уолша и диадической производной.
После этого совместные публикации у тебя уже пошли косяком, причём ряд из них с иностранными математиками.
Это так было принято у Меньшова, что в молодости математик должен быть волком-одиночкой, а соавторы появляются лишь в эпоху возмужания? Или просто так сложилось?
В.С.: Да нет, соавторы появились, когда мы все начали ездить за границу. У них это больше принято — писать совместные статьи.
В.Д.: С Вилли Вэйдом ты как познакомился?..
В.С.: Бил приехал сюда на год в конце семидесятых годов. Такой смелый человек — взялся у нас пожить целый год с женой и двумя детьми!
Тут тоже была интересная история. В то время у приехавшего к нам иностранца должен был быть кто-то, кто является его куратором. А я к тому времени уже был, скажем так, немножко не на хорошем счету в факультетском парткоме, после того как я “не тех школьников”, по мнению парткома, брал на международные математические олимпиады.
В.Т.: И тебя его куратором не назначили.
В.С.: Да, меня никак не хотели назначать. Более того, Вэйд никак не мог добиться, чтобы мы с ним встретились! А он приехал именно ко мне! Но ему всё время говорили, что, мол, подождите, Скворцова вы вот-вот увидите…
В.Д.: Ты же до того, вроде бы, уже побывал в Америке?
В.С.: Нет, это было потом.
Но у нас на кафедре был Женя Никишин. Вот мы и догадались сделать его номинальным куратором: он был на хорошем счету в парткоме.
В.Т.: Он и разрешил тебе пообщаться с Вэйдом?
В.С.: Нет, не он разрешил. С Женей у меня никаких проблем не было. Меня просто допустили к Вэйду при формальном кураторстве Жени.
В.Т.: Слушай, а кто на вашей кафедре, кроме Меньшова, был тогда по действительным переменным? Пётр уже был?
В.С.: Да, Пётр Лаврентьевич был.
Кстати, его я запомнил ещё со второго курса. Тогда на втором курсе у нас уже писались курсовые работы, и у меня появился какой-то случайный научный руководитель, аспирант Меньшова. Я выбрал его тему курсовой про классификацию Бэра.
Стечкин в большой аудитории сделал для нас, второкурсников, обзор возможных тем курсовых работ. Вот я и выбрал курсовую, предложенную Пламенновым, аспирантом Меньшова. Он потом пропал куда-то.
А когда я защищал эту курсовую работу, принимали защиту этот самый Пламеннов и Ульянов. Тут я с Петром Лаврентьевичем и впервые встретился.
В.Д.: Как Пламеннова звали, не помнишь?
В.С.: Нет, не помню. Я потом смотрел в Интернете про него. Есть у него пара каких-то работ и всё…
Так вот, возвращаясь к занимающимся действительными переменными на кафедре 1950-ых годов. Это, конечно, был Ульянов. Далее были Бари и Меньшов. Появился в штате кафедры и я после окончания аспирантуры… Вроде бы все.
В.Т.: Ещё Виноградова?
В.С.: Нет, её взяли на кафедру математического анализа.
В.Т.: Это я к тому, что занимающихся функциональным анализом на твоей кафедре было огромное количество народу…
В.С.: Да не было никакого огромного количества! Был, конечно, Шилов, но я не помню, с какого года он появился. Не с 1953-го?
В.Т.: Нет, конечно. Позднее.
В.С.: Да, чуть позже. Но в 1955-м он уже у нас был.
И была его аспирантка… Борок.
В.Т.: Валя Борок.
В.С.: Я её помню.
А ещё был другой аспирант Шилова — фамилию забыл.
В.Т.: Житомирский?
В.С.: Точно. Но Борок с Житомирским были просто аспирантами, не сотрудниками кафедры. Кафедра была очень маленькая. Минлос с Березиным появились на ней чуть позже.
В.Т.: А Гельфанд?
В.С.: Гельфанд всегда был у нас совместителем. Как и Маркушевич.
В.Д.: Шабат был?
В.С.: Нет, Шабата ещё не было. Комплексный анализ на кафедре представляли Маркушевич и доцент Поляков — он был незрячим…
В.Д.: Не забыл ли ты Сергея Васильевича Фомина?
В.Т.: Он там появился потом. На очень короткое время.
В.С.: Да, это так.
В.Д.: Мне «Анализ 3» читал Борис Моисеевич Левитан.
В.С.: Он у нас тоже позже появился, в 1960-ые годы…
В.Т.: В 1960-е годы на кафедре уже работали Левитан и ещё Горин…
В.С.: Горин со мной учился, и появился он на кафедре тогда же, когда я.
Тогда кафедра была очень маленькой. Даже получается наоборот, действительное переменное было на ней в большинстве. Меньшов и Бари — два профессора! Ульянов, также — уже три. По функциональному анализу столько профессоров, помнится, ещё и не было…
В.Д.: Слава Олейников на кафедре был?
В.С.: Он позже появился — он младше меня.
Кафедра была очень маленькая, и помещение её было малюсенькое, где-то на 12-м или на 13-м этаже, в сапожке.
В.Д.: Ладно, про курсовые работы мы поговорили. Теперь немного вспомним о вступительном экзамене в аспирантуру. Трудно ли тебе было его сдавать, и кто тебя экзаменовал? Или это было несколько формально?
В.С.: Ну полагалось там что-то спрашивать. Стечкин, по-моему, ко мне приставал, насчёт комплексного переменного… Всякие эквивалентные определения аналитических функций.
В.Т.: Экзаменаторов много было?
В.С.: Точно не помню… Человека три сидело.
В.Д.: Меньшов тоже сидел?
В.С.: Не помню. Кажется, сидел.
Бари, точно помню, что сидела. Из посторонних помню только Стечкина — он с кафедры математического анализа.
Это было в каком-то кабинетике, может, на отделении математики. Довольно семейная была обстановка.
В.Т.: А кто поступал?
В.С.: Поступала масса народу. Там было полно корифеев, и с кем-то из них были проблемы! Это был 1958-й год, и партком уже в это дело влезал.
В.Т.: На твою кафедру, кроме тебя, кто поступал? Только Горин?
В.С.: Ещё Митягин. Правда, кажется, он поступал в Стекловскую аспирантуру… По-моему, у Митягина какие-то проблемы были на факультете.
В.Д.: Митягин — Шиловский ученик?
В.С.: Да, Шиловский. И, наверное, поступал в аспирантуру Стекловки. А кто же, кроме меня, поступал в аспирантуру на мою кафедру? Один Горин. Да, ещё Саша Дынин поступал к Райкову.
В.Т.: И всё?
В.С.: Получается, что так. Мои сокурсники Юра Мании и Женя Голод поступали на кафедру алгебры. Топологов полно с нашего курса поступало — Шведов, Кузьмин…
В.Т.: Кузьминов!
В.С.: Да, Володя Кузьминов. Он и Игорь Шведов — это будущие новосибирцы.
B.T.: С кем же были проблемы?
В.С.: У меня где-то это записано. По моим записям многое можно восстановить.
Я помню, что мне приходилось подписывать какие-то характеристики и письма поддержки. В то время у меня была официальная комсомольская должность, и поэтому на характеристиках должна была быть моя подпись… Замом я был у Миши Потапова!
В.Д.: У меня записано, что Потапов был секретарём Комитета ВЛКСМ Мехмата МГУ в 1957–58-м году. Потом, 1958–59-м году, уже ты сам стал секретарём.
Похоже на правду?
В.С.: Не совсем. В 1959-м году я ухитрился пробыть секретарём только полгода. Как-то мне это удалось…
В.Д.: Но с Потаповым ты в факультетском Комитете ВЛКСМ поработал?
В.С.: Да, я был у него замом. А до этого я был замом у Мешалкина.
В.Д.: После тебя, как у меня записано, факультетским комсомольским секретарём стал некий Александр Григорьевич Журавлёв — я его не знал. Знаю лишь Юрия Ивановича Журавлёва, который потом уехал в Новосибирск.
В.Т.: Да, интересно. Ведь это было не очень лёгкое время — литературный бюллетень там и прочее.
В.С.: А кто был секретарём, когда был выпущен литературный бюллетень?
В.Т.: Это было при Мешалкине.
В.Д.: Мешалкин, как у меня записано, секретарём был до Потапова — 1956–57-й годы.
В.С.: Я не помню, чтобы Мешалкин фигурировал на активе, обсуждающем бюллетень. Он там выступал?
В.Т.: По-моему, нет.
В.С.: И по-моему, нет.
Я жалею, что потерял соответствующие записи. Мы сидели на балконе с Борей Митягиным, и он всё конспектировал. Потом, через какое-то время, он мне это отдал. Как бы подарил, полный протокол. И вот куда-то он у меня исчез.
У меня большая часть архива, к сожалению, пропала, когда мы переезжали из одной квартиры в другую.
В.Д.: Так, теперь такой вопрос: ты, кажется, ещё в аспирантские годы стажиро-вался за рубежом, это правда?
В.С.: Нет, это было после окончания аспирантуры. Но формально считалось, что я аспирант. Так меня — члена КПСС, под видом надёжного аспиранта, выпустили за рубеж.
В.Д.: Почему я это спрашиваю? Дело в том, что весной 1963-го года я сдавал экзамен по ’’Анализу 3”, который читал нам Левитан. И ты пришёл помогать Борису Моисеевичу принимать этот экзамен. Тут же в аудитории раздался шёпот: «Вернулся из Америки Скворцов, который любит ставить двойки».
Тебя студенты боялись!
В.С.: Может, по молодости, я и ставил много двоек…
В.Т.: А с кем ты в Америке общался?
В.С.: Так на стажировку я ездил не в Америку, а в Англию.
В.Т.: Там была теория действительного переменного?
В.С.: Ну, там была теория меры и интеграла.
Во-первых, там был тогда Роджерс, который занимался теорией меры. А во-вторых, там, в Кембридже, был Беркилл — есть такой интеграл Беркилля. И я занимался одним из его интегралов. Взаимоотношением такого интеграла с интегралом Данжуа — в дипломной работе это тоже рассматривалось.
В.Д.: И, естественно, ты попал к Беркиллю.
В.С.: Да вот не пустили меня стажироваться к нему в Кембридж! Какие-то там соображения, какая-то процедура — очень весёлое дело!
Но я был в Лондонском университете, где работал тогда Роджерс. Полгода я там простажировался.
В.Д.: Английский ты к тому времени уже неплохо знал?
В.С.: Да, но не в университете я его выучил. Я бегал на какие-то курсы, поскольку считал нужным его выучить.
Так вот, я был стажёром в Лондоне. А к Беркиллю я просто ездил в Кембридж и там немножко его озадачил. Объяснил ему, что у него была ошибка в одной статье. Правда, он потом забыл мою фамилию. Но у него есть статья, где он решил эту ошибку признать. Точнее, счёл нужным объяснить, что в его предыдущей статье надо что-то поправить. И при этом он написал, что обратил его внимание на указанную ошибку «один молодой российский математик» (смеются).
Эту ошибку пытался исправить его приёмный сын, но не исправил, а обошёл.
(Примеч. В.Д.: Здесь речь идёт о Гарри Беркилле /Harry Bewrkill/, про которого мне удалось только узнать, что PhD-диссертацию он защитил в 1958 году).
А исправил это доказательство потом мой ученик, Вася Скляренко. Он работает во Владимире, в университете. Сейчас он перестал заниматься чистой математикой, но был очень способным. Он работал на пару с Тарасом Лукашенко.
В.Д.: И вот мы подошли к 1963-му году, когда ты защитил свою кандидатскую диссертацию. Я даже выписал её название: «Свойства интегралов, позволяющих определить коэффициенты всюду сходящихся тригонометрических рядов».
В. С.: То есть свойства так называемых тригонометрических интегралов.
В.Т.: Кто же их придумал?
В.Д.: И кто были оппоненты по твоей кандидатской?
В.С.: Тригонометрических интегралов много. Потому и возникала проблема их взаимоотношений.
Первый такой интеграл придумал сам Данжуа. Он назвал его тотализацией. По этому поводу он написал пять томов мемуаров. Я изучил все эти пять томов. А потом, попроще, эта же задача восстановления коэффициентов была решена другим способом — Перроновским методом.
Один из таких интегралов был изучен как раз Беркиллем. И оказалось, что все эти тригонометрические интегралы противоречат общему интегралу Данжуа. Про это и была моя дипломная работа. Это же вошло потом и в мою диссертацию.
В.Т.: И кто был оппонент по ней?
В.С.: Во-первых, Толстов.
В.Д.: Георгий Павлович! Придирчивый был человек…
В.С.: Ну не знаю…
В.Д.: К тебе не придирался?
В.С.: Да нет.
А вторым оппонентом был… Акакий Георгиевич Джваршейшвили из Тбилиси.
В.Д.: Он был кандидатом?
В.С.: Нет, наверное, уже доктором.
В.Т.: А как тебя проверял Меньшов?
В.С.: Очень дотошно! Проверял и поправлял. И надо было всё переписывать.
Очень дотошно проверял. Временами мне казалось, что даже излишне подробно он требовал всё написать.
В.Д.: Мне отец рассказывал, что он выступал как-то с докладом на семинаре Меньшова-Бари.
На первом заседании семинара, которое вёл сам Меньшов, «был просто ужас», говорил отец! Через каждые два-три предложения отца следовало меньшовское «а почему?» или же «докажите». В результате отец успел на заседании семинара рассказать только треть своего доклада.
А на втором, последующем заседании семинара, Меньшова не было, и вела заседание Бари. Так, по словам отца, «это был уже блеск!» Она сразу, с ходу говорила: «Так-так-так, понятно, а дальше будет так? Тогда не надо подробностей, идём дальше». И заседание семинара даже закончилось досрочно.
Отец на всю жизнь запомнил два стиля руководства этим семинаром — стиля Меньшова и стиля Бари.
В.Т.: После тебя у Меньшова были ещё аспиранты?
В.С.: Да, несколько человек. После меня, например, была Наташа Холщевникова.
В.Д.: Я думал, что она Стечкиновская.
В.Т.: Нет, Меньшовская.
В.С.: Она была последней ученицей Меньшова, ставшей доктором.
В.Т.: Я бы с удовольствием с тобой поговорил про Меньшова-математика. Не сейчас, конечно, а как-нибудь в будущем. Он ведь не очень широким математиком был?
В.С.: Да, но в глубину он лазил очень глубоко, так сказать.
В.Д.: По-моему, про Меньшова была выпущена книжка воспоминаний. Или это был сборник его работ?
В.С.: Сборник работ, да, был, но воспоминаний там нет. Там только его работы.
В.Д.: Понятно.
Ещё до защиты кандидатской диссертации ты был зачислен ассистентом на кафедру теории функций и функционального анализа. И ты стал преподавать. Трудно ли это было поначалу, или после школы Меньшова всё шло легко?
В.С.: Как я говорил раньше, ещё со школьных лет я был настроен на дела не совсем чисто математические.
Поступая в университет, я думал, что, закончив его, стану учителем математики. Я воображал, что здесь учат будущих учителей математики (смеются). И мне это очень нравилось.
Я верил, что обязательно стану учителем. Уже в школьные годы моей активной комсомольской деятельности меня волновали проблемы воспитания. И поэтому я был на это нацелен.
Так что преподавать мне хотелось — это было дело, которое я любил.
В.Т.: И что ты преподавал? “Анализ 3”?
В.С.: Сейчас не помню.
Ещё в аспирантские годы я стал преподавать на психологическом факультете. Туда меня Лёва Мешалкин вовлёк — он же занимался психологами. Я там у него вёл всякую математику.
Вообще на психологическом факультете у меня произошли очень интересные знакомства.
Там были великие люди: Леонтьев, Лурия и другие. Я с ними всеми познакомился. И вместе с Лёвой мы с ними постоянно что-то обсуждали.
Лёва был большой энтузиаст того, чтобы в психологию засунуть что-нибудь из математики.
В.Т.: “Анализ 3” ты не преподавал?
В.Д.: Так по нему тогда не было семинарских занятий — они потом появились.
В.С.: Да, это так. Вот по комплексному анализу семинары были, и я их вёл.
В.Д.: Когда появился на факультете твой собственный спецсеминар? И быстро ли он оброс студентами?
В.С.: Сначала я начал читать свой спецкурс. По обобщённым интегралам. А первые ученики у меня появились, когда мы приняли ребят из Колмогоровского интерната.
В.Д.: Ты и там поработал?
В.С.: Да, я там поработал. Более того, там я близко познакомился с Колмогоровым…
В.Т.: Это в какие же годы?
В.С.: В 1964-м году, как только Интернат открыли.
Я помню, что вскоре с ним возникли какие-то проблемы. И надо было как-то этот Интернат поддержать, получить для него какой-то статус. По этому поводу нам приходилось ездить аж в ЦК КПСС. А я в то время был в Парткоме МГУ. Вот Петровский с Колмогоровым меня прихватывали туда, чтобы показать, что, дескать, партия их точку зрения поддерживает.
B.T.: Ты контактировал с Андреем Николаевичем широко, да?
В.С.: Да! Года три-четыре, в Интернате, как раз в это время. А позднее по делам международных математических олимпиад.
Но я на полгода уехал в Англию, и потерял свой поток в Интернате. После этого в Интернате я уже нерегулярно работал.
А вернулся я, когда мои ученики уже поступили на Мехмат МГУ. В частности, поступили Тарас Лукашенко и Василий Скляренко. Ещё в классе, где я преподавал, был Угланов, замечательный парнишка. А также Матвеев — он стал топологом, работает где-то на Урале…
В.Т.: Он сейчас академик?
В.С.: Да, кажется.
Кто ещё?… А. Осипов Юра, я его у вас на кафедре встречал.
В.Д.: Юра Осипов?
В.Т.: Он ученик Володи Алексеева.
В.С.: Да, именно по поводу Алексеева мы собирались. И я его там увидел.
В.Д.: Я в своё время удивился, что вероятностник Вадим Александрович Малышев был аспирантом Алексеева. Ну да ладно.
Кто был твоим первым аспирантом? Тарас Лукашенко?
В.С.: На пару с Василием Скляренко.
В.Д.: Ты много занимался международными школьными математическими олимпиадами. В частности, ты был знаком с методистом Иваном Семёновичем Петраковым, чьи годы жизни мне никто сообщить так и не смог. В том числе и Елена Александровна Морозова. Сейчас ты далёк от такой работы со школьниками?
В.С.: А меня из международных математических олимпиад просто убрали. Факультетский Партком меня убрал, потому что я не тех в состав команды принимал (смеются).
В.Т.: Ты довольно рано вошёл в некоторый клинч с факультетским руководством, да?
В.С.: Да. Причём, в очень резкий клинч. Огибалов меня вызвал в свой кабинет, где кто-то из парткома ещё сидел. И вот он мне объясняет: «Смотрите, у вас в команде три этих самых! ТРИ! Как это понимать — никакая для них пропорция не соблюдена!»
А у меня уже виза на всех оформлена… И я сказал: «Ну и что? Что страшного?» Он даже опешил.
В общем, на следующий год меня уже не пустили формировать команду. Даже Колмогоров ничего не мог сделать!
В.Д.: И тебя сменила Морозова?
В.С.: Нет, Морозова была до меня. Она меня на это дело и пустила.
После моего отстранения от этого дела Мехмат МГУ вообще потерял международные математические олимпиады — он просто перестал ими заниматься.
В.Д.: Помнится, международных олимпиадников куда-то возил Валера Вавилов.
В.С.: Это было много позже. А тогда Толя Савин из Физтеха, в свои руки всё это забрал. И к Мехмату МГУ это вернулось очень нескоро.
В.Т.: Да, три из восьми — это смешно!
(смеются)
В.С.: Кстати, об этом где-то написано. Была такая девочка… Хованская кажется.
В.Т.: Хованова.
В.С.: Да-да, Таня Хованова. У неё были написаны воспоминания про эту историю. Но она там сгустила краски, написав, что меня тогда хотели исключить из партии. Из партии меня не исключили, но проблемы у меня возникли.Я читал в Интернете эти её воспоминания.
В.Д.: Она кто, мехматянка?
В.С.: Тогда она была школьницей и была в моей команде. Она окончила Мехмат МГУ. Сейчас она в США. Кстати, я два раза возил вашего Серёжу Конягина на такую олимпиаду!
В.Т.: Удачно?
В.С.: Конечно. Причём, он писал просто диссертацию по каждой задаче.
В.Д.: То есть, он не был краток?
В.С.: Нет, не был. Он жутко длинно писал, всё подробно исследовал…
В.Д.: Случаи, подслучаи?
В.С.: Да-да.
В.Д.: Серёжа Конягин — уникальный человек! Мы им гордимся.
В 1983-м году ты защитил докторскую диссертацию. Я выписал её название: «Вопросы единственности разложения функций в ряды по системам Хаара и Уолша и обобщённые интегралы».
Кто по ней были оппоненты? Защита была на Мехмате МГУ?
В.Т.: Тематика от Петра?
В.С.: Можно сказать, что от него. Но, вообще-то, это общая тематика.
Я больше сотрудничал с Талаляном. В частности, он меня натолкнул на одну из центральных задач о рядах Уолша и Хаара, которую я рассмотрел в диссертации. Не то чтобы он её поставил, но как-то напомнил мне о ней.
Оппонентами по моей диссертации был, как раз, Талалян, а также Алимов и Олевский
В.Д.: В 1983 деканом Мехмата был уже Лупанов.
В.С.: Возможно, не помню.
У меня дело с докторской затянулось — были уже конфликты с Петром Лаврентьевичем. Поэтому я защитил её намного позже, чем мог бы.
Защита происходила на Совете Мехмата МГУ.
В.Т.: А с Петром почему были конфликты?
В.С.: Ну на этой же почве, господи! Не свой я, так сказать, у него. Из другой “мафии”.
Помню, мы едем вместе в такси, с какого-то банкета. Он был навеселе и начал меня отчитывать. Стал мне говорить, что ты, мол, какой-то не определившийся — с кем ты.
В.Т.: Я вот тоже помню следующее.
Это был какой-то шестьдесят там чего-то год, год нашей поездки в Махачкалу. Одна моя ученица поступала в аспирантуру, и Пётр взялся её экзаменовать. И завалил её!
Она, действительно, не очень хорошо отвечала. Ну завалил и завалил. Но мне было непонятно, почему он вообще за неё взялся — девочка как девочка! Лишь потом я, более-менее, понял, что он взялся экзаменовать её не случайно.
В.Д.: Ладно, всё это интересно, но пойдём дальше.
Мы с тобой вместе были в правлении Клуба учёных МГУ, причём ты был Председателем правления, и действовал в этом качестве очень мудро!
Как возникла сама идея создать в МГУ этот Клуб? Ты ведь стоял у истоков его создания.
В.С.: Да, это так.
А насчёт идеи создания Клуба могу сказать, что возникла она при моём возвращении из Англии. Просто я тогда задумался: почему в Англии в университете полно клубов, а в МГУ никакого такого Клуба нет!
B.T.: Ты несколько раз был в Англии?
В.С.: Да. Но потом, много позже.
В.Д.: Ив каком году Клуб учёных МГУ был создан? Я помню, что мой отец был ещё жив — значит, это произошло, заведомо, до 1977 года.
В.С.: Конечно, это произошло много раньше 1977 года, в конце 1960-ых.
Затеял я это дело, когда был в парткоме университета. И было это в 1966-м году.
Вернулся я тогда из Англии, причём, как раз когда раскручивалось дело Синявского и Даниэля. Помню, перед возвращением из Лондона в Москву выдрал я странички из произведений Абрама Терца и Николая Аржака, засунов их себе в карман, чтобы на границе не было неприятностей…
(Примеч. В.Д.: Здесь речь идёт о судебном “процессе Синявского и Даниэля” против вышеупомянутых писателей, длившийся с осени 1965 года по февраль 1966 года. Обвинительный приговор им вызвал международный скандал и протесты внутри страны, положившие начало “диссидентского движения ” в СССР.
Писатель, литературовед и критик Андрей Донатович Синявский (1925–1997), некоторое время преподававший в МГУ на факультете Журналистики, свои повести и рассказы издавал на Западе под псевдонимом “Абрам Терц”. По окончании “Процесса”, обвинённый в антисоветской пропаганде, он был осуждён на семь лет колонии. В 1971 году досрочно освобождён, и в 1973 году эмигрировал во Францию, организовав там издание журнала “Синтаксис”. Скончался во Франции, где и похоронен.
Прозаик, поэт и переводчик Юлий Маркович Даниэль (1925–1988), одно время преподававший литературу в Московской школе, как и его друг А.Д. Синявский, издавал свои повести и рассказы на Западе, выбрав себе псевдоним “Николай Аржак”. По окончании “Процесса”, обвинённый, также, в антисоветской пропаганде, он был осуждён на пять лет заключения. После освобождения в 1970 году, живя в Калуге, а затем в Москве, публиковался в СССР под псевдонимом “Юрий Петров”. Похоронен в Москве на “Ваганьковском кладбище”.
В 1991 году А.Д. Синявский и Ю.М. Даниэль были реабилитированы.)
В.Д.: Кстати, их произведения были интересны в литературном смысле?
В.С.: Во всяком случае, повесть Юлия Даниэля «Говорит Москва» — помнится, так она называлось — была очень острой и смешной…
(Примеч. В.Д.: В повести-антиутопии Ю.М. Даниэля “Говорит Москва” рассказы-вается о введении в СССР (Указом Президиума Верховного Совета) “Дня открытых убийств” при “единодушном одобрении” этой инициативы партии и правительства со стороны трудящихся масс и “непросто дающемся неприятии” такого чудовищного праздника отдельными гражданами.)
Вообще, я тогда решился привезти в Москву не только эту повесть, но и две книжки Оруэлла, и кучу других книг.
(Примеч. В.Д.: Под псевдонимом Джордж Оруэлл /George Orwell/ публиковал свои произведения британский писатель и публицист Эрик Артур Блэр /Eric Arthur Blair/ (1903–1950). Наиболее известен он как автор сатирической повести “Скотный двор” (англ. “Animal Farm”) и антиутопического романа “1984” (англ. “Nineteen Eighty-Four”). В “Скотном дворе” показано перерождение в тоталитарном государстве революционных принципов и программ (по существу данная книга является аллегорией “на революцию 1917 года и последующие события в России”). А в “1984” предсказано неизбежное превращение такого тоталитарного государства в страну с иерархическим строем, основанном на изощрённом физическом и духовном порабощении, пронизанным всеобщим страхом, ненавистью и доносительством (в этой книге впервые прозвучало выражение “Большой брат смотрит за тобой”, введены термины “двоемыслие”, “мыслепреступление”, “новояз”, а также бессмертные лозунги “Война — это мир!”, “Свобода — это рабство!”, “Незнание — сила!” и др.)
Произведения Оруэлла опубликованы на шестидесяти языках. В СССР долгое время их переводы на русский язык издавались только “самиздатом”. Лишь с отменой в нашей стране цензуры они приобрели у нас широкую читательскую аудиторию.)
Московские таможенники вызвали какого-то товарища, который должен был все эти книжки просмотреть. И пока он их внимательно просматривал — тексты были на английском — мне удалось вытащить книжки Оруэлла и засунуть их себе в карманы. И затем перенести их в кучку книг, которые были уже просмотрены.
В.Д.: Все книжки внимательный товарищ тебе вернул?
В.С.: Нет, одну книгу, в которой какой-то корреспондент написал свои впечатления о России, он забрал. Взял он её на дополнительную проверку, оставив мне свой телефон.
Я ему потом несколько раз звонил, спрашивал, прочитал ли он эту книжку и можно ли мне за ней приехать… И они мне её потом вернули…
Теперь о Клубе учёных МГУ. Я притащил эту идею в том же 1966-м году и сразу начал её продвигать в верхах. Помнится, мы с Петровским это дело обсуждали…
В.Д.: На Петровского ты легко выходил?
В.С.: Да! На него вообще легко было выйти. Придёшь к нему в предбанник, он выбегает, смотрит, кто-то там сидит, и сам приглашает: «Заходите».
Это было после того, как мы вместе с ним много общались по Колмогоровскому интернату. У Ивана Георгиевича даже возникла идея — а я, может быть, в её реализации немножко его подвёл — сделать меня партийным секретарём Мехмата.
Тогда был либеральный, точнее, игравший в либерального, секретарь Парткома МГУ Мочалов. И Петровский предлагал Мочалову сделать Скворцова секретарём Партбюро Мехмата, чтобы ему было легче с Мехматом работать.
(Примеч. В.Д.: Экономист Борис Михайлович Мочалов секретарём Парткома МГУ был в 1965–1967 годы. )
В.Д.: И в каком же году Иван Георгиевич планировал тебя сделать секретарём Партбюро Мехмата?
В.С.: В 1967-ом году.
В.Д.: Значит, до появления подписантов 1968-го года?
(Примеч. В.Д.: Напомним, что в 1968 году 99 советских математиков подписали открытое письмо в защиту своего коллеги Александра Сергеевича Есенина-Волъпина, принудительно помещённого в психиатрическую лечебницу в связи с его диссидентской деятельностью. Этих “защитников” стали называть “подписантами ”.)
В.С.: Незадолго перед этим.
Но мне, конечно, очень не хотелось взвалить на себя обязанности секретаря мехматского партбюро… В этом смысле я немножко подвёл и Мочалова — я “самоотвёлся”. На партсобрании я даже отказался войти в факультетское партбюро, за что Мочалов меня тогда немножко поругал.
В.Д.: То есть, Мочалов идею Петровского насчёт тебя, в принципе, воспринял положительно?
В.С.: Конечно! Он же меня тогда в Партком МГУ взял. Там я отвечал за Дом культуры МГУ и за всю культурную деятельность в университете. А в то время с культурой в МГУ уже начались проблемы.
Усилились попытки прикрыть, существовавшую при старом здании МГУ, студию Розовского «Наш дом». В студенческом театре “Ленинские горы”, в новом здании МГУ, режиссером стал Пётр Фоменко, отваживавшийся поставить «Носорогов» Ионеско — я там тоже должен был играть. Но и на Фоменко начались накаты. Мочалов мне сказал, что был звонок из Горкома партии и что репетиции этих постановок надо закрыть. Я об этом предупредил Фоменко.
(Примеч. В.Д.: Французский драматург румынского происхождения Эжен Ионеско /Eugene Ionesko (1909–1994) является признанным классиком театрального авангарда XX века, одним из основоположников “театра абсурда ”.
В частности, в его пьесе ’’Носорог”, по мнению критики, за внешним нагромождением “ирреальных сцен” скрывается подчас сложное философское отношение к миру и к жизни, где всё так же перемешано и абсурдно.
Марк Григорьевич Розовский (р. 1937) и Пётр Наумович Фоменко (1932–2012) являются известными режиссёрами театра и кино.)
В.Д.: Слушай, а эта пьеса, кроме как в МГУ, нигде не ставилась?
В.С.: Так и в МГУ постановка её была запрещена. Лично Гришин звонил по этому поводу Мочалову, мол, что за антисоветчина в вашем студенческом театре процветает? Кто-то донёс.
Вскоре и Мочалова убрали, а Партком МГУ возглавил “великий ” Ягодкин.
(Примеч. В.Д. — Советский партийный и государственный деятель Виктор Васильевич Гришин (1914–1992) был 1-ым секретарём Московского горкома КПСС. Экономист, партийный деятель, придерживавшийся в КПСС ультро-консервативных взглядов, Владимир Николаевич Ягодкин (1928–1985) в 1967–1971 годы был секретарём Парткома МГУ, а затем, в 1971–1976 годы — секретарём Московского горкома КПСС по идеологии.)
В.Д.: О-о, Владимир Николаевич Ягодкин!
В.С.: Вот уж при Ягодкине все эти театры были окончательно закрыты, а Юлика Кима “убрали” из Колмогоровского интерната.
(Примеч. В.Д.: Поэт, композитор, драматург, сценарист, бард, участник диссидентского движения в СССР Юлий Черсанович Ким (р. 1936) в 1965–-1968 годы преподавал в Колмогоровском интернате литературу, историю и обществоведение.)
В.Т.: Кто его, Ягодкина, после скинул — вот вопрос!
В.С.: Никто в МГУ его не скидывал — наоборот, он, вскоре, пошёл на повышение и стал секретарём МГК КПСС по идеологии! А вот там уже его, потом, скинули.
В.Д.: Ещё бы: по Москве пошёл слух, что раньше Ягодкин, будучи секретарём Парткома МГУ, смог закрыть лишь студенческий университетский театр, а теперь его поставили секретарём МГК КПСС по идеологии, чтобы он все театры Москвы позакрывал. Почти как по Грибоедову — собрать все книги (то бишь театры), да и сжечь. Вся московская театральная общественность об этом шепталась!
В.С.: Скинули его не из-за грубого отношения к интеллигенции — это был только предлог. Просто наверху возникли внутренние интриги. Слишком уж он был, так сказать, амбиционным… Амбиции жуткие у него были!
В.Д.: Я слышал, что это даже Брежнева насторожило — ведь Ягодкин был креатурой Гришина…
В.С.: Да, он явно собирался всё выше и выше лезть — вот его вовремя и остановили. И он просто растворился. А вскоре умер.
Так вот, в это непростое время я, будучи в Парткоме МГУ ответственным за культуру, стал заниматься Клубом учёных МГУ.
В.Д.: Если я не ошибаюсь, первым президентом Клуба учёных МГУ был Петровский. Его долго пришлось уговаривать занять этот пост?
В.С.: Никаким президентом Клуба учёных МГУ Петровский не был! Он только поддержал его создание и утвердил “Положение о клубе учёных МГУ”.
Мы стали искать, кто бы согласился стать председателем Клуба учёных МГУ.
Павел Сергеевич Александров отказался стать его председателем. Тогда меня назначили исполняющим обязанности председателя, имея в виду, что мы, всё-таки, уговорим кого-нибудь из академиков на этот пост.
И первый, кого мне удалось уговорить, был Рэм Хохлов. Мы с ним вместе были в парткоме университета, и я его уговорил.
Так формально первым Председателем правления Клуба ученых МГУ стал Рэм Викторович Хохлов.
А где-то года через два он стал ректором МГУ и попросил Павла Сергеевича Александрова стать Председателем Клуба.
У Хохлова были великолепные идеи. В частности, он собирался наш нынешний Дворец культуры передать Клубу учёных, имея в виду, что студенческий Дворец культуры будет там, где сейчас новая библиотека. Постройка этого здания уже тогда планировалась. Но, к сожалению, всё это не состоялось.
В.Д.: Да, было бы интересно написать подробную историю Клуба учёных МГУ! Только ты мог бы за это взяться.
В.Т.: Ты имел частые контакты с Рэмом?
В.С.: А как же. Я же стал его заместителем по Клубу учёных МГУ.
В.Т.: У меня с ним был только один контакт, но с очень большим впечатлением.
В.С.: Изумительно интеллигентным человеком был. С деликатным стилем общения…
В.Д.: Благовест Сендов, в своём интервью, мне его очень хвалил.
Так. Насколько я слышал, в начале 2000-х годов ты стал руководителем некой лаборатории при университете имени Казимира Великого в польском городке Быдгощ. А это как получилось?
(Примеч. ВД: Университет в Быдгоще /Bydgoszch/, названный в честь мудрого польского короля-реформатора Казимира Великого /Kazimirz Wielki/ (1310–1370), был открыт в 2005 году.)
В.С.: Нет, никакую лабораторию в Быдгоще я не возглавлял!
В.Д.: А мне говорили, что ты там, вроде бы, организовал какую-то математическую лабораторию.
В.С.: Ничего я там не организовывал! Просто меня часто приглашали в Быдгощ читать лекции, и я туда регулярно ездил.
В.Т.: Там, что, занимаются действительными переменными?
В.С.: Ну там, при университете, есть Институт математики. С его директором я был знаком через конференции, организованные журналом «Real Analysis Exchange».
В.Д.: И как зовут директора этого Института?
В.С.: Гранде.
В.Т.: Чей он ученик?
В.С.: Липинского — помнишь ли ты такого? Он у Меньшова был стажёром. Вообще же Липинский ученик Загорского, а Загорский — ученик Зигмунда.
(Примеч. В.Д.: Однако в интернетовской “Математической генеалогии ” указано, что Зигмунд Загорский ученик Тадеуша Важевского, а тот, в свою очередь, является учеником Эмиля Бореля и Арно Данжуа.)
В.Д.: И сколько лет ты туда ездил? Лет десять?
В.С.: Больше. Очень долго я в Быдгощ ездил. Лишь два года назад перестал туда регулярно ездить.
В.Д.: Ты ездил туда с женой?
В.С.: Да нет, зачем туда ездить с женой?
Нет, ну она бывала у меня там. И дочка у меня там бывала. У меня же там была постоянная комнатка.
Да, и там у меня появился очень хороший ученик Своровский.
В.Д.: Кажется и его жена тоже является твоей ученицей?
В.С.: Да.
На мой семидесятилетний юбилей, отмечаемый на Мехмате МГУ, была устроена небольшая конференция с банкетом. Своровский сюда приехал. И здесь, на банкете, он познакомился с моей тогдашней аспиранткой Таней Жеребьёвой. Вот они, вскоре, и поженились… Это была уже вторая семья среди моих учеников.
В.Т.: То есть, ты умеешь соединять людей.
В.С.: Не совсем так.
В первом случае это был Тарас Лукашенко, который сам подобрал себе жену из Колмогоровского интерната, когда он там преподавал. И уже он её ко мне привёл — она стала моей аспиранткой. Так что в этом случае не я их соединил.
В.Т.: А жена Лукашенко продолжает работать?
В.С.: Нет. Она работала в лаборатории Гельфанда, занималась математическими методами в биологии.
В.Д.: Теперь мой предпоследний вопрос: кто по профессии твоя супруга? По-моему, вы вместе были в правлении Клуба ученых МГУ.
В.С.: Да, мы действительно познакомились в Клубе учёных МГУ.
Она химик, кандидат наук, занимается проблемами алмазообразования. Зовут её Валерия Леонидовна. Девичья её фамилия Штурман.
В.Д.: У тебя двое детей. Мальчик и девочка?
В.С.: Да.
В.Д.: Математиком никто из них не стал?
В.Т.: Так они большие уже, лет по шестьдесят, наверное?
В.С.: Нет, гораздо младше — я поздно женился. Сыну 39 лет, а дочери — 33 года.
Они не математики. Сын — Дмитрий — экономист, работает в финансовой сфере.
Дочь — Марина — закончила в МГУ Факультет искусств, работает менеджером в этой сфере.
В.Д.: Ты дед!
В.С.: Я дважды дед “через дочку”.
В.Д.: Хорошо!
И последний мой традиционный вопрос: доволен ли ты тем, как сложилась твоя судьба? Жалеешь ли ты о чём-нибудь?
В.С.: Ну… нет смысла жалеть о чём-либо.
Хотя можно пожалеть о некоторых вещах. Жалко мне, например, потерянного времени в студенческие годы — в первый год я, практически, очень мало математикой занимался! Не воспользовался теми возможностями, которые в то время были на Мехмате. Ведь на первом курсе, помимо комсомольской работы, я по три раза в неделю бегал в Клуб на Герцена на довольно бестолковые занятия в молодёжной студии театрального коллектива.
В.Т.: Кто там был, Быков?
(Примеч. В.Д.: Роланд Анатольевич Быков (1929–1998) возглавлял Студенческий театр МГУ в 1957–1959 годы.)
В.С.: Нет, Быкова ещё не было, он появился позднее. Тогда режиссёрами там были Катин-Ярцев и Штейн.
(Примеч. В.Д.: Здесь упомянуты театральные деятели Юрий Васильевич Катин-Ярцев (1921–1994) и Сергей Львович Штейн (1911–1977).)
И у них дело не дошло даже до реальных постановок спектаклей.
Я потом перестал туда ходить, потому что на следующий год появился уже наш театр в ДК МГУ. На Ленинских горах, о котором мы уже говорили.
Кстати, я не сказал, что в нашем спектакле о Маяковском играли также Черкасов и Фрейндлих, отец Алисы — они специально к нам приезжали из Ленинграда. И у меня есть даже совместная фотография «сразу двух Маяковских» — Николая Черкасова и Юры Овчинникова.
(Примеч. В.Д.: Валентин Анатольевич вспоминает здесь Ленинградских актёров Николая Константиновича Черкасова (1903–1966) и Бруно Артуровича Фрейндлих (1909–2002), с дочерью Алисой Бруновной Фрейндлих (р. 1934), а также уже упоминавшегося биохимика, впоследствии академика АН СССР и вице-президента АН СССР, Юрия Анатольевича Овчинникова.)
В.Д.: Понятно!
Ну что же, Валентин Анатольевич, в заключение разреши сказать тебе большое спасибо за то, что ты согласился на это интервью.
Позволь мне, также, от души пожелать тебе доброго здоровья и исполнения всех твоих дальнейших замыслов!
В.С.: Спасибо большое вам обоим!…
Июль 2018 года
Примечание
* Интервью с профессором кафедры теории функций и функционального анализа (кратко — кафедры ТФФА) мехмата Валентином Анатольевичем Скворцовым я проводил вместе с профессором моей кафедры — кафедры общих проблем управления (сокращённо — кафедры ОПУ) Мехмата МГУ — Владимиром Михайловичем Тихомировым. Из сборника «Мехматяне вспоминают: 9». М.: Издательство Попечительского совета механико-математического факультета МГУ, 2019.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer6/demidovich/
