(продолжение. Начало в № 12/2011, далее в № 4/2021 и сл.)
(Главы 5,6 опубликованы в № 6/2012)
Глава 7
Новая свита короля
I
При проводах кардинала Кампеджио ему была дана прощальная аудиенция при дворе. Она была назначена на 19 сентября 1529 года, и, конечно, гостя сопровождал его коллега, кардинал Томас Уолси. По их прибытии кардиналу Кампеджио отвели специальные апартаменты во дворце, а вот кардиналу Уолси было сказано, что его обычные покои уже заняты, — и ему пришлось попросить комнату у кого-то из друзей, чтобы иметь возможность хотя бы переменить рубашку.
Он привел себя в порядок — настолько, насколько мог, — вошел в зал для аудиенций и пал ниц у ног короля. К огромному изумлению всего двора, Генрих VIII протянул ему руку, помог подняться и с улыбкой подвел к окну для приватного разговора. О чем они говорили, не слышал никто — но говорили они долго и вроде бы вполне доверительно. Как встарь…
Было условлено, что кардинал и его государь встретятся наутро для продолжения беседы, — и они расстались. Но места во дворце для Томаса Уолси так и не нашлось, и ему пришлось уехать из дворца в поисках ночлега. На следующее утро он явился в назначенный час и застал Генриха уже в седле — он отбывал на пикник в обществе леди Анны.
Для разговора, конечно, времени уже не было…
Через два дня кардинала Уолси посетили важные гости — к нему наведались оба герцога, которые были в ту пору в Англии, и Чарльз Брэндон, герцог Саффолк, и Томас Говард, герцог Норфолк. Они приехали по делу — король сместил кардинала с его поста лорда-канцлера, и они приехали за печатью. Уолси отказался повиноваться — по совету своего юриста, Томаса Кромвеля, он сообщил герцогам, что у них нет законных полномочий без личного письменного распоряжения Генриха Восьмого. Распоряжение нашлось — оно было написано собственной рукой короля, кардинал узнал его почерк.
Томас Уолси разрыдался.
В силу каких-то причин король решил поиграть с ним, как кошка с мышью. Ему было предписано отправиться в Йорк. Хотя Томас Уолси и был архиепископом Йорка, он там никогда не был. Уж больно далеко на север для этого пришлось бы забираться тучному прелату, привыкшему к сидячей жизни, так что по всем административным делам туда ездил Кромвель.
И вот Уолси, после долгих сборов и понукаемый из королевского дворца, собрался наконец в путь и отправился в Йорк. Позиция архиепископа Йорка в английской церковной иерархии уступала только позиции архиепископа Кентербери, считавшегося первым лицом духовного звания всей страны, так называемым примасом Англии. В годы своего правления Томас Уолси как кардинал и как легат Святого Престола превосходил даже и архиепископа Кентерберийского, но сейчас сам факт того, что он занимал церковные должности по прямому назначению Рима, был обращен против него. Теперь его единственным приютом оставался Йорк, в котором он никогда не был.
Он до него так и не доехал.
В течение добрых 14 месяцев у кардинала последовательно отнимали дворцы, угодья, титулы и прочее — но теперь, когда он был в двух шагах от столицы своей епархии, ему предъявили обвинение в посягательстве на королевскую власть — посредством «praemunire».
Этот звучный латинский термин обозначал преступление, виновный в котором обращался к какому бы то ни было иностранному властителю с апелляцией на решение короля Англии или выражал повиновение любой иностранной инстанции[1].
То есть кардиналу Уолси ставилось в вину то, что он кардинал.
Томас Уолси, согласно приказу короля, должен был выехать обратно под стражей, названной для приличия вооруженным эскортом. Ему предстояло ответить на новые обвинения, на этот раз в государственной измене (Нigh Тreasоn).
Утверждается, что после этого он отказался от еды, сказав, что предпочитает умереть от голода, чем от того, что ждет его в Лондоне.
Уолси умер по пути в Лондон в ноябре 1530 года, но не в придорожной канаве, как гласит легенда, а в аббатстве. Впрочем, смерть вполне могла настигнуть его и в канаве, ибо посланный из Лондона гонец имел инструкции к начальнику конвоя о доставке узника в том состоянии, в котором он пребывает, без оглядки на его здоровье. Однако это указание — везти узника без оглядки на его здоровье — не пригодилось. За день до получения инструкций Томас Уолси успел умереть — а какое уж у трупа здоровье!
Есть легенда, что перед смертью Уолси сказал:
«…если бы я служил Богу так, как служил королю, он не оставил бы меня в моей старости в такой беде…»
Томас Болейн, отец леди Анны, при получении в Лондоне известий о конце его врага и оскорбителя устроил банкет, на котором было дано замечательное костюмированное представление. Тема представления была задана хозяином дома: кардинал Уолси спускается в Ад.
II
Заполнить брешь, оставшуюся после устранения Томаса Уолси, королю было нелегко — уж очень большую роль он играл, и уж очень многими делами он занимался. К тому же Генрих Восьмой и не хотел создавать себе «второго Уолси» — в этом смысле он интуитивно следовал правилу, которое через добрых 400 лет, в 30-е годы XX века, будет с чеканной точностью сформулировано И.В. Сталиным, — «…незаменимых у нас нет…».
Поэтому пост лорда-канцлера, который раньше занимал кардинал Уолси, был передан Томасу Мору, вопросы церковного права перешли в ведение епископа Винчестерского, Стивена Гардинера, бывшего любимца Томаса Уолси, — он с завидной скоростью сориентировался в новой ситуации и «…встал на сторону права и короля…», дипломатические и посольские функции кардинала перешли к его заклятому врагу Томасу Болейну, который к тому же был отцом леди Анны и уже в силу этого мог рассчитывать на королевскую милость, а еще к этой новой свите короля добавился новый персонаж — Томас Кранмер.
Обнаружился он вот каким образом: Стивен Гардинер занимался делом о разводе короля с точки зрения канонического права и в процессе исследования имеющихся прецедентов познакомился с архидьяконом и ученым-филологом Томасом Кранмером, который, во-первых, выразил свою полную поддержку Великому Делу Его Величества, во-вторых, предложил перенести «поле битвы» из церковных судов на факультеты теологии университетов.
Гардинер был человеком очень умным — Томас Уолси недаром считал его своим любимым учеником, — и он немедленно увидел открывающиеся в этом направлении возможности. Понятное дело, выиграть спор в академической среде практически невозможно, но вот создать особое мнение — возможно, и даже очень. А уж как опереться на созданное таким образом особое мнение, Стивен Гардинер знает и сам.
И епископ Винчестерский, Стивен Гардинер, представил Томаса Кранмера королю — и тот немедленно поручил ему провести изыскания книг и документов, необходимых для обоснования Великого Дела Короля, — посольской миссии к папскому двору требовались аргументы. Таким вот образом сорокалетний скромный ученый, привыкший к тиши библиотек, вдруг оказался на королевской службе, да еще в самой гуще политической борьбы.
Ни Томас Кранмер, ни король Генрих, ни Стивен Гардинер, и вообще никто не мог и подозревать, какие огромные последствия для английской Церкви будет иметь это вот обычное рабочее подключение нового сотрудника, по натуре своей тихого и скромного интеллектуала, к процессам государственной деятельности Англии. Не в первый и не в последний раз в истории самый, в общем-то, обычный шаг приводит к огромным и, как правило, непредвиденным последствиям.
Но будущее, как известно, знает только Бог.
III
Посольство к папскому двору, возглавляемое Томасом Болейном, свежеиспеченным графом Уилтширом, прибыло в Болонью с богатым набором подарков и заманчивых предложений Папе Римскому — конечно, только в том случае, если папа Климент «…увидит свет истины…», истины в понимании короля Генриха. Первым неприятным открытием для послов оказалось то, что папа Климент находился в самых лучших отношениях с императором Карлом Пятым, который, как оказалось, тоже пребывал в Болонье и даже делил с Его Святейшеством один и тот же дворец.
Более того — император пожелал присутствовать при встрече понтифика и английских послов, и отказать ему не посмели. Это было нехорошим знаком и сразу отразилось на ходе переговоров. В силу каких-то не вполне понятных причин император Карл V испытывал к королю Генриху VIII сильнейшую антипатию. Дело было не в том, что он испытывал к своей тетушке, Катерине Арагонской, такие уж нежные чувства. Он и мать-то свою, Хуану Безумную, знал очень мало, и вовсе о ней не заботился, и совершенно не препятствовал разводу другой своей тетки, жены короля Дании, которую ее муж отверг примерно на тот же манер, что и король Генрих.
Но с королем Дании Карл V общался крайне редко, а вот с королем Англии Генрихом VIII — довольно часто. Как-никак Карлу V сватали в свое время в жены его дочь, Марию Тюдор.
И император, поговорив со своим будущим возможным тестем несколько раз лицом к лицу и обмениваясь с ним письмами на регулярной основе, нашел его невыносимо наглым и заносчивым субъектом, надутым глупцом, одержимым манией величия и превосходства.
А поскольку для политических раскладов он был ему не нужен, Карл Пятый дал волю своим личным чувствам и делал все от него зависящее для того, чтобы отравить королю Генриху жизнь.
Как только глава английского посольства Томас Болейн начал свою речь, император оборвал его на первых же словах.
«Помолчите, мессир, — сказал он ему, — «здесь суд, а вы — заинтересованная сторона».
В общем-то, слова о заинтересованной стороне были очень невежливы и даже, пожалуй, намеренно грубы — но они были вполне справедливы. Не очень-то умно было со стороны короля Генриха ставить во главе посольства Томаса Болейна, отца той самой дамы, ради которой и было затеяно дело о разводе. Но король искал не самого лучшего, а самого ревностного — а уж в усердии Томаса Болейна в данном деле он был более чем уверен. Ну, Томас Болейн за словом в карман не полез. Он сказал, что прибыл в Италию не как отец, надеющийся найти для своей дочери милость и покровительство, а как представитель короля Англии. И его государь, король Генрих, надеется на поддержку императора в своем справедливом деле, но, если и не получит его, будет продолжать стремиться к добру и благу независимо от наличия или отсутствия этой поддержки. Король готов выплатить 300 тысяч крон[2] — то есть всю сумму приданого королевы Катерины, уплаченного Испанией по ее замужеству, — и обеспечить Катерине Арагонской в качестве вдовы ее покойного мужа, принца Уэльского, Артура Тюдора, все те блага и весь тот почет, который ей следует.
Предложение, собственно, было вполне разумным. Катерина Арагонская получала как бы почетную пенсию, император — очень нужные ему наличные деньги, а король Генрих получал наконец свой развод, столь ему вожделенный.
Карл V предложение отверг. Он сказал, что он «… не купец, и честью семьи не торгует…». Это были не только высокомерные слова, но и хорошо рассчитанное оскорбление. Болейны как-никак возвысились в дворянство именно из купцов. А уж замечание насчет «…торговли семейной честью…», брошенное в лицо отцу королевской фаворитки, сестра которой еще до ее фавора была королевской наложницей, означало бы вызов на дуэль — если бы стороны были хоть сколько-нибудь сравнимы в статусе.
Но статус сторон был глубоко неравен.
Со свежеиспеченным графом Уилтширским говорил коронованный государь, да еще и самый могучий во всем тогдашнем христианском мире. Он говорил с ним, как с грязью, — но отплатить ему за оскорбление было невозможно.
В общем, на аудиенцию с папой Климентом посол короля Генриха и его возможный будущий тесть, Томас Болейн, отправлялся в очень дурном настроении.
IV
Ну, что сказать? Аудиенция прошла в гораздо более вежливых тонах, но была столь же бесплодна. Папа Римский Климент Седьмой был не только Папой Римским, но еще и главой рода Медичи. И в этом качестве его единственная надежда на восстановление правления рода Медичи во Флоренции заключалась в помощи и в благожелательном отношении к нему императора Карла. Джулио Медичи — так называли папу Климента до того, как он надел тиару понтифика, — хотел образовать из Республики Флоренция наследное герцогство для своих наследников, но не мог сделать этого сам и нуждался в покровительстве, которое король Генрих предоставить ему не мог.
Даже предложение короля Генриха VIII насчет участия Англии в крестовом походе против турок — и то его не заинтересовало. Какие турки? Ему в 1530 году было положительно не до них. Союзник папства, король Франциск Первый, потерпел под Павией поражение от войск императора и даже сам попал в плен. Он выкупился из него, уплатив огромный выкуп и оставив своих сыновей в качестве заложников, — и немедленно после возвращения во Францию возобновил войну в союзе с этими самыми турками, поход против которых сулил папе король Генрих VIII.
Великое Дело Короля не двигалось с места. Затеянная по совету Томаса Кранмера пропагандистская кампания в университетах по извечному закону непредвиденных последствий принесла довольно удивительные результаты. Да, в пользу короля Генриха высказалось несколько теологов во Франции, что было сделано за деньги и под большим политическим давлением со стороны короля Франциска, который хотел помочь Генриху.
Ну, хотя бы для того, чтобы насолить своему заклятому врагу, императору Карлу V…
Но в пользу короля Генриха высказался и еще один влиятельный ученый — доктор богословия Виттенбергского университета Мартин Лютер.
Мало того, что он был отлучен от Церкви, мало того, что его учение раскололо всю Германию, мало того, что он демонстративно не признавал авторитета не только Папы Римского, но и церковных Соборов, на которых епископы всего христианского мира вырабатывали общие для всех доктрины веры, — так в придачу ко всему этому он сделал еще и совершенно скандальное заключение.
Лютер сообщил всем, кто хотел его послушать, что король Генрих в деле с разводом, конечно же, не прав, но он может решить свою проблему тем, что последует примеру патриархов Ветхого Завета и попросту возьмет себе вторую жену.
Нет, это было совсем не то, что требовалось. Английская делегация отправилась домой — но на прощанье Томас Болейн бросил одну фразу, полное значение которой он скорее всего не понимал. Он помянул какой-то древний закон — какой, он не сказал, — согласно которому «…англичанин не мог быть подчинен никому, кроме короля Англии…». Это была идея, богатая своими последствиями. И принадлежала она, конечно, не Томасу Болейну, а человеку с головой получше, чем у него. В окружении короля Генриха VIII появился новый человек.
Способный юрист по имени Томас Кромвель.
Глава 8
Великая революция сверху, проводимая в жизнь
юридическим путем
I
В романе Хилари Мантел «Wоlf Нall», о котором мы уже говорили, есть такая сцена: в покои леди Анны проводят посетителя. Ее комнатные собачки бросаются к нему навстречу, а одна из них и вовсе просится к нему на руки, ведь визит этот не первый, собачкам посетитель явно знаком. А на случай, если читатель этого еще не понял, автор романа приводит и реплику леди Анны о том, что Томас Кромвель — а ее посетитель — это он и есть, Томас Кромвель, — всех тут просто очаровал. Говорит она это сухо и с довольно явно выраженной неприязнью. По-английски Томаса Кромвеля следовало бы именовать «мастер Кромвель».
Но леди Анна переводит обращение на французский и называет своего гостя «мэтр Кремвюэль», на французский лад. И подчеркнуто использует слово «мэтр», как полагалось именовать лиц и не относящихся к духовному сословию и, безусловно, недворянского звания.
Ну, скажем, нотариусов?
А вокруг нее сидят ее фрейлины — потому что действие происходит предположительно где-то в конце 1529 года, и леди Анне уже полагаются собственные фрейлины, ибо она — первая дама Королевства Англия. Фрейлины ее все больше родственницы семьи Болейн, или семьи Говард, что в данном случае одно и то же, — и они с интересом посматривают на визитера, и в их глазах читается вопрос: «… и что, это и есть самое лучшее, на что только может рассчитывать миссис Кэри?..»
Что же до миссис Кэри, то она здесь тоже присутствует, потому что в девичестве ее звали Мария Болейн. Она — родная сестра леди Анны и была любовницей короля еще до нее, а потом была возвращена им ее мужу, мистеру Кэри.
Но мистер Кэри недавно умер — как раз от той самой «потницы», которой так страшился король Генрих, — и сейчас его вдова, миссис Кэри, взята ко двору собственной сестры, леди Анны, и вроде бы снова собирается замуж.
А ее возможный жених — это он, недавно тоже овдовевший Томас Кромвель. Тот самый, которого ее сестра презрительно называет «мэтром».
И никто из фрейлин не понимает: что Мария Болейн в нем, собственно, нашла? А поскольку читатель недоумевает по этому поводу совершенно так же, как и фрейлины, то автор бросает дополнительный намек: леди Анна вдруг говорит, что к Томасу Кромвелю питают расположение не только ее собачки, но и король.
Генрих VIII непрерывно цитирует его высказывания и говорит, что «…мастер Кромвель совершенно прав и попадает просто в самую точку…». И вот тут наконец начинает говорить молчавший до сих пор Томас Кромвель. Он спрашивает леди Анну — продвинулось ли дело о разводе короля после устранения от дел кардинала Уолси? И когда она нехотя отвечает ему, что нет, дело не продвинулось ни на дюйм, он говорит ей, что продвинуть его все-таки можно, что пути, ведущие к желанной цели, все-таки существуют и что помощь тут может оказать тот самый кардинал Уолси, смещения которого она добивалась. В общем, роман сделан очень интересно, и читателю просто не терпится узнать — что же было дальше?
Но описанная сцена, пожалуй, все-таки нуждается в некоторых комментариях.
II
Каким образом Томас Кромвель попал к королевскому двору, в точности неизвестно. Это произошло где-то в 1529–1530 годах, и скорее всего он действительно начал свой путь наверх из круга людей, близких к леди Анне. После падения кардинала Уолси доступ к Генриху VIII шел в основном через триумвират, состоявший из герцога Саффолка — личного друга короля и мужа его сестры, герцога Норфолка, дядюшки леди Анны, и Томаса Болейна, ее отца.
Все они людей из окружения Уолси очень не жаловали — так что вариант о движении через круг лиц, приближенных к Анне Болейн, весьма вероятен.
То, что Томас Кромвель пытался спасти своего старого покровителя кардинала Уолси, — чистая правда. В отличие от Стивена Гардинера, немедленно отрекшегося от своего павшего шефа, Кромвель действительно пытался помочь своему бывшему патрону. Делал он это из благодарности за былое или исходя из осторожного расчета — а вдруг кардинал еще вернется? — сейчас сказать невозможно. Но он действительно хлопотал в его пользу.
Как насчет версии о предполагаемом браке с Марией Болейн, вдовой Кэри? Вот тут мы ступаем на зыбкую почву. Дело, в конце концов, совсем необязательно было в сватовстве.
Известно, что Томас Кромвель как-то раз дал леди Анне хороший совет по поводу приобретения драгоценностей — он прекрасно разбирался в драгоценностях. Томас Кромвель, надо сказать, прекрасно разбирался во всем — но как он все-таки оказался на таком расстоянии от леди Анны, что она услышала его голос? И вот тут опять всплывает версия о его связи с Мэри Болейн.
Быстрое возвышение Томаса Кромвеля объясняли тем, что леди Анна хочет сплавить свою не слишком любимую сестрицу замуж, и при этом замуж за такого человека, который своим статусом и положением будет заведомо ниже, чем люди благородного происхождения и придворного круга. Это могло быть и правдой — леди Анна вела себя высокомерно, позволяла себе на людях кричать на своего дядюшку, герцога Норфолка, а сестру действительно не выносила и во фрейлинах держала главным образом для того, чтобы подчеркнуть ее подчиненное положение.
В общем, надо признать — на этот счет мы ничего точно не знаем. Но примем все-таки во внимание тот факт, что люди склонны объяснять неожиданное возвышение кого бы то ни было не деловыми качествами новой восходящей звезды, а какими-то побочными обстоятельствами.
К Томасу Кромвелю это правило и было приложено. Считалось, что он поднялся в мнении короля потому, что пользовался патронажем Болейнов… A сэр Томас Болейн при всех дворах Европы считался сутенером, который подсунул королю Генриху обеих своих дочерей, сперва старшую, Марию, а потом и младшую, леди Анну. Более того — очень охотно обсуждался вопрос и о том, что еще до дочерей он подсунул королю и свою жену, их матушку, что леди Анна, собственно, — дочь не Томаса Болейна, а самого короля Генриха VIII. Понятное дело, такого рода слухи так или иначе доходили и до короля, и он очень ими возмущался и говорил, что да, «…с Мэри Болейн он и правда путался до того, как нашел свою истинную любовь…». Но уж слухи насчет его связи с матушкой сестер Болейн — это полная клевета…
Оставляя в стороне степень искренности короля Генриха насчет тесноты его связей с семейством Болейн, примем во внимание просто тот факт, что Кромвель попал в число людей, входивших в дальнее окружение короля Генриха. Ему даже не помешала в этом неприязнь родовитой знати.
Впрочем, есть предание, что Кромвель «…вкрался в доверие герцогу Норфолку, сняв бельмо с глаза его любимой борзой собаки…». Но исходит эта версия как раз из окружения герцога Норфолка, так что в ход могла быть пущена любая небылица — больно уж они впоследствии не ладили. Однако на самом деле скорее всего дело было в том, что после падения кардинала Уолси осталось множество начатых им и оставшихся незавершенными дел. Одним из них была сложная юридическая проблема по ликвидации дюжины маленьких монастырей — кардинал хотел их закрыть и обратить их доходы на поддержание двух новых колледжей в Оксфорде. Единственным человеком, разбиравшимся в вопросе, оказался Кромвель.
Он попал в переднюю к герцогу Норфолку и был сочтен им «…полезным малым…».
А уж дальше дела пошли естественным чередом, потому что Томас Кромвель умел делать вещи и похитрее, чем снятие бельма с глаза борзой собаки…
III
Кардинал Уолси окончил свою политическую жизнь за 14 месяцев до окончания своего земного существования. Было это в сентябре 1529 года. Посольство к папскому двору, возглавляемое Томасом Болейном, отправилось в путь поздней осенью того же года — и в беседе с Папой Римским Томас Болейн озвучил ту идею, что «…англичане никогда не повиновались никому, кроме короля Англии…». Это придумал, конечно, не он, а Томас Кромвель. Очень быстро после этого, в 1530 году, начались обвинения церковного клира в «praemunire» — преступлении, состоящем в обращении с апелляцией на решение короля к кому-то за пределами Англии. Правило это было забыто уж добрую пару сотен лет и никогда не применялось по отношению к духовным лицам, отправляющим свои обязанности. С незапамятных времен Церковь пользовалась автономией в суде, и клирики судились только церковным судом, и служители единой Церкви подчинялись во всех духовных вопросах Папе Римскому и совершенно свободно общались со своими коллегами во всех духовных центрах Европы. Теперь все это оказалось поставлено под вопрос — а поставил вопрос Томас Кромвель.
Прекрасный юрист, таланты которого оказались оценены королем. В самом деле — если обычное обращение духовного лица в Рим за какой-нибудь нужной ему консультацией можно счесть «praemunire», то в принципе в этом можно обвинить любого монаха — или, при желании, любого епископа. А то, что состав преступления никак не определен — ведь в законе же не сказано, что именно является «praemunire», — и зависит только от обвинения, и вовсе замечательно. Ну, хотя бы тем, что и обвинителем, и судьей является одна и та же инстанция.
В результате вся английская Церковь, вся целиком, была обвинена все в том же «praemunire» и оштрафована на гигантскую сумму в 100 тысяч фунтов стерлингов.
На такой канве можно вышивать самые разнообразные узоры. Так что, когда леди Анна в романе Хилари Мантел говорит о том, что король Генрих непрестанно цитирует Томаса Кромвеля и говорит, что он попал в точку, — она недалека от действительности.
B конце 1530 года Кромвель получил место в Тайном Совете. A к осени 1531-го уже представлял в Парламенте интересы Генриха VIII в качестве юриста Короны. Спикером палаты общин в 1529 году стал Томас Одли, и они стали работать в тесном контакте. Парламент, собранный в 1529 году и руководимый Томасом Кромвелем и Томасом Одли, вошел в историю Англии навсегда.
Он назван Парламентом Реформации.
Раз за разом Парламент по представлениям Короны принимал акты ошеломляющей новизны. Скажем, было отменено право духовных лиц на суды Церкви — теперь все подданные короля Англии судились одинаково.
«Praemunire» оказалось не забытым правилом, а законом, и теперь всякое лицо, пытавшееся следовать инструкциям из Рима или хотя бы запрашивающее такие инструкции, оказывалось виновным в преступлении против власти короля. В 1532 году был принят акт Парламента, запрещавший передачу в Рим так называемых «…первых плодов…». По церковным правилам, при назначении нового епископа одна треть бенефиций первого года его служения в данной епархии передавалась Папе Римскому. Обычай, заведенный с давних времен и включенный в канон как дань уважения к главе Вселенской Церкви. Вот этот платеж теперь актом Парламента и был признан незаконным.
Юрист Томас Кромвель и его государь и повелитель, король Генрих VIII, в 1532 году начали свое и в самом деле тесное сотрудничество.
IV
По поводу «…сотрудничества…» Кромвеля и короля в английской исторической литературе велась и ведется и по сей день оживленная дискуссия — кто из них использовал кого? То есть на первый взгляд тут и спрашивать нечего — разумеется, всемогущий король Генрих VIII использовал своего одаренного, но худородного подданного в своих интересах, как использовал бы любой другой подходящий ему инструмент.
Король был и умен, и упрям, и бразды правления из своих рук больше выпускать был не намерен, «второй кардинал Уолси» был ему решительно ни к чему. Томас Кромвель делал то, что ему было велено, и то, что его государю было желательно, — и получал за это вознаграждение в виде власти, почета, богатства, престижа и прочих приятных вещей.
Король — воитель. Томас Кромвель служит ему так, как служил бы меч. Или, если считать, что король — целитель и «…врачует раны своей страны…» (или своего самолюбия — какая нам разница?), то он делает это острым ланцетом. То, что инструментом ему служит не отточенное стальное лезвие, а человек и что зовут этого человек Томас Кромвель, — это уже подробности…
Но есть и другая точка зрения, и сводится она к тому, что слепую ярость короля против папства Томас Кромвель — уже не в качестве подданного, а в качестве политика — совершенно сознательно использовал для целей, важных ему самому.
И что для него, «…исчадия Ада и ученика Сатаны…», важнее и богатства, и почета, и власти было разрушение Церкви. Эта точка зрения имела много сторонников — и в Англии, и на континенте Европы.
В том самом 1532 году, о котором мы сейчас ведем повествование, в Италии вышла наконец в печатном виде книга Никколо Макиавелли «Государь». Автор ее к этому времени уже пять лет как умер, но написал он ее еще в 1513 году, и в рукописных копиях она ходила по рукам настолько широко, что читали ее уже не только во Флоренции или в Риме, но и в Германии, и в Испании, и в Нидерландах. Так вот, о папстве Макиавелли мнение имел довольно низкое и считал его несчастьем для Италии:
«…дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле…»
А то, что «…грехи Церкви вопиют к Небесам…», говорили очень многие. Понтификат папы Александра VI Борджиа с его сыном Чезаре и с его дочерью Лукрецией был источником бесконечных скандалов и обвинений папы в чудовищном разврате, включавшем даже инцест. К Церкви было множество претензий, касающихся церковных налогов, продажности высшего духовенства и неподсудности клира общему суду, — и упреки шли буквально со всех сторон.
Даже самые вроде бы благонамеренные лица, вроде Эразма Роттердамского, говорили, хотя вроде бы и в шутку, следующее:
«…А верховные первосвященники, которые заступают место самого Христа?
Если бы они попробовали подражать его жизни, а именно бедности, трудам, учительству, крестной смерти, презрению к жизни, если бы задумались над значением своих титулов — «папы», иначе говоря, отца и «святейшества», — чья участь в целом свете оказалась бы печальнее? Кто стал бы добиваться этого места любой ценою или, однажды добившись, решился бы отстаивать его посредством меча, яда и всяческого насилия? Сколь многих выгод лишился бы папский престол, если б на него хоть раз вступила Мудрость?..»
Цитата, приведенная выше, взята из книги Эразма «Похвала Глупости», и говорится все это самой Глупостью — в общем, типичная карнавальная речь шута, — но книга посвящена Томасу Мору, лорду-канцлеру короля Генриха VIII, так что эта шутка как бы не совсем и шутка.
Мартин Лютер в Германии и вовсе утверждал, что «…христианин должен следовать Евангелию и голосу собственной совести…», а вовсе не указаниям из Рима, — и его проповедь нашла широчайший отклик. Проблема была еще и в том, что Папа Римский был не только духовным главой христианства, но и светским государем, правившим Папской областью. В этом качестве он вступал и в союзы с прочими государями, и в войны с ними, и в 1527 году войска императора Карла Пятого, верного сына Церкви, в ходе войны разграбили Рим так, как не снилось и визиготам.
Споры о том, кто главнее — папа или император, — шли столетиями и закончились своего рода компромиссом: дела мирские передавались в управление главным образом империи, дела духовные — папству. Так что конфликт между Карлом Пятым и папой Климентом Седьмым, закончившийся в 1527 году разгромом Рима, был своего рода недоразумением, и спор у них шел именно о делах земных. В вопросы церковной доктрины император не входил и входить и не думал — такого рода вопросы в юрисдикцию светского государя не входили.
Но вот Томас Кромвель — в той мере, в какой это имело отношение к английской Короне, — держался совершенно другого мнения.
V
В Европе времен конца «кватроченто» — как называли в Италии XV век, с 1400-го по 1499-й — имелось две системы, претендовавшие на универсальность, — папство и империя. Империя, собственно, носила название Священной Римской империи германской нации и покрывала собой Германию и большую часть Италии. Были, конечно, и другие агрегаты мощи, но они на универсальность никогда не посягали. Скажем, король Франции удерживал владения герцогов Бургундии, Нормандии, Бретани. В Испании сложилось объединенное государство, состоящее из унии четырех отдельных королевств: Кастилии, Арагона, Леона и Наварры. Так что и Франция, и Испания в систему светской империи не входили — но в духовных вопросах подчинялись главе универсальной единой Церкви, Папе Римскому.
Но в Англии стараниями Томаса Кромвеля был принят так называемый Акт об ограничении апелляций (Parlament Act Restraining Appeals), преамбула к которому в приблизительном переводе, опускающем формулы и образные речения, гласила следующее:
«…поскольку из разнообразных старинных и подлинных грамот и хроник проистекает, что это названное королевство, Англия, всегда было Империей и управлялось единой Главой Государства, Королем, обладавшим достоинством носителя Имперской Короны, то ему подобает оказывать почтение и повиновение в мере, следующей сразу после Господа…»
Теоретическую подготовку этого заявления обеспечил Томас Кранмер, тот самый тихий интеллектуал из Кембриджа, который предложил перенести борьбу за развод из папского суда в университеты. Он и вправду нашел несколько старинных работ, посвященных приоритету светской власти над духовной, — и с множеством натяжек их приспособили к делу. Было заявлено, что власть английских королей, будучи имперской по сути, подобна власти Константина Великого и распространялась и на Церковь и что так было издавна — но впоследствии развратившаяся церковная иерархия узурпировала права имперской власти. Так что ничего нового, собственно, не предлагается — надо только вернуть дела Церкви к их прежней первозданной чистоте.
Никакого места для Папы Римского в этой схеме не оставалось. Томас Кромвель шел тем же путем, что и Мартин Лютер, но с важнейшим различием: если Лютер полагал веру «…делом совести христианина в следовании истинному Евангелию…», то Томас Кромвель ставил веру в ведение английской Короны. Король Генрих VIII теперь требовал для себя не только полной независимости в вопросах светского правления, но и полной независимости в вопросах доктрины Церкви — и получал полные права не только в светской, но и в духовной сфере.
В такой системе не было места не только для «Папы Римского», но и «для совести христианина». То, что дело к этому и идет, было ясно еще до принятия акта. Именно поэтому в 1532 году были приняты некоторые меры, направленные на «укрепление вертикали».
Томаса Кранмера, например, сделали архиепископом Кентерберийским — и он разом, минуя все промежуточные ступени, стал примасом английской церковной иерархии.
A Томас Кромвель получил сразу несколько назначений. Например, сравнительно маловажный пост хранителя королевских драгоценностей. A заодно — и работу клерка регистрации документов, скрепленных королевской печатью. В 1533 году к этим обязанностям добавился и пост казначея (Chancellor of the Exchequer), и в результате в его руках оказались одновременно ключи и к ежедневному общению с королем, и к государственной документации, и к казне. Немало, a уж для человека уровня Томаса Кромвеля — более чем достаточно.
Но тем не менее он позаботился и о том, чтобы у него не возникало проблем в судебном ведомстве. В те времена во главе этой организации стоял важный сановник, носивший титул лорда-канцлера. Долгие годы им был кардинал Уолси, но, конечно, в самом начале своего падения он был смещен с этого поста королем, и заменили его лицом понадежнее, не священником, а мирянином, превосходным юристом, известным к тому же своим скептическим отношением к Церкви. Это был Томас Мор, тот самый, которому Эразм Роттердамский посвятил свою «Похвалу Глупости» с ехидными словами в адрес верховных понтификов. Так вот, в 1532 году Томас Мор ушел с поста лорда-канцлера в отставку. Ссылался он на слабое здоровье…
На самом деле у него проблемы были не со здоровьем, а с совестью…
(продолжение следует)
Примечания
[1] The offense under English law of appealing to or obeying a foreign court or authority, thus challenging the supremacy of the Crown.
[2] Одна крона равнялась примерно половине фунта стерлингов и в теперешних ценах стоила бы ок. 400 долларов. Таким образом, король Генрих предлагал императору кругленькую сумму в 120 миллионов долларов наличными.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer6/tenenbaum/
