ХХХ
Собирайся, напяль свою маску,
Позабудь про лицо и права.
Как бульдоги — анютины глазки,
Желтопузая, злая листва.
В вешнем воздухе веет химерой,
Мировое бесцветное зло
Не воняет ни дымом, ни серой,
А дышать все равно тяжело.
Где в машины людей превращают,
Там растерты их демоны в прах.
Не случайно пришел из Китая
Этот скучный, бесформенный страх.
Пылью хтони и демонов дышим:
Вот ответ мириада рабов
Тем, кто думал под солнечной крышей
Куковать без свирепых ветров.
Кто, забыв, что в вещах оживают
Духи пекарей, прях и ткачей,
Предпочел производство Китая —
Производство бездушных вещей.
И в стекле проживем, и под крышей,
И у каждого — будка своя.
Я ору, только крика не слышу.
На недолгой стезе бытия
Без доверия к жизни и Богу
Не могу! Не могу! Не могу!
А цветов и людей так немного
На холодном зеленом лугу.
Памяти Летнего Сада
И опять в романтическом Летнем саду
В голубой белизне петербургского мая
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.
Г. И.
Он был прозрачный и сквозной
И статуи в прямой аллее
Стояли к транспорту спиной
И непричастностью белели.
Он помнил шляпки, и серсо,
И трости, и в гофре тянучки,
И бронзовый Крылов сквозь сон
На нас глядел, как слон на жучку.
И в сандалетах был песок,
И было хорошо и скучно.
А после он напоминал
Широкошумные дубровы…
Онегин с Пушкиным стоял,
Как над Невою — рыболовы.
Потом глазеешь, удивлен,
На экскурсанточек в носочках,
И порванная связь времен
Лежит в песочнице цепочкой,
А радужных частиц мильон
Ивановские чертит строчки.
Но нынче — больше ни ногой
В курятник с грубой позолотой.
Пусть прежний мраморный покой
Прощальной умолкает нотой.
И статуи, и облака –
Они в одном небесном стаде.
А регулярный строй стиха
Сродни классической ограде —
Свидетельству о вольном саде,
Чья память светлая легка.
ХХХ
Воспитание архитектурой:
Равнодушные, в клетку, дома,
И модерн, облупившийся хмуро,
И кирпичного стиля тюрьма
Обучали хорошим манерам:
Под косынку — души завитки,
И достоинство серого в сером,
И закрытые формы тоски.
Только дух этих мокрых окраин
Что-то власти забрал через край.
Будто бывший военный-хозяин
Навязал тебе крепкий сарай.
Он старался, да вот не сложилось:
То ли выпивка, то ли инфаркт.
И тебе остается, как милость,
Из колосьев убогий соцарт.
И жасмин, и шиповник по счету
Подпирают высокий забор,
И уходит, как выстрел, в болото,
Ржавой рельсы извечный укор.
И мерещатся грабли и вилы,
И угрюмый, и крепкий старик
Наставляет тебя из могилы,
Как хозяйство вести он привык.
Ты ему отвечаешь: не буду.
Но глаза у него, как прицел.
«Не желаешь — так топай отсюда»
Понимаешь: вали, пока цел.
Но стоишь, и трава не пускает,
Так стоишь, как идешь на убой.
И, как парусник, храм проплывает
Над ушедшей под воду судьбой.
Воспоминания
Только и делают, что толпятся:
В легкой ночнушке смуглая мать,
Юный гусар — ему вечно двадцать-
Вниз по ступенькам бежит опять.
В бледных веснушках руки подруги,
Скудный их, северный огород,
Кошки покойной прыжок упругий —
Через Атлантику перелет.
Против теченья ползешь, как шитик,
В пестрых частицах, в мутной воде.
И не поймет психоаналитик,
Где твоя самость и память где.
Но не ручейники, а стрекозы
Синими крыльями машут — вот
Так превращаются эти слезы
В их бессердечный, беспечный взлет.
Минидракон, самолет и ангел,
Брачные танцы над лоном вод…
Маленький шитик без всяких алгебр
И без гармоний в песке ползет.
Под Тихвином
Какой намоленный, угрюмый храм.
Яга здесь пятки свесила с полатей.
Осколки Византии по углам
Дымятся, как озера на закате.
Монах отводит беглые глаза,
Святой Антоний в шапке был железной…
Что закосневшей власти образа
Глубинке этой, мокрой и болезной?
О, это рабство вместе с красотой!
На небе — рай, а здесь извечный морок
От призраков, пришедших на постой
К исполненным спокойствия озерам.
Литература застоя
Полугении, полупредатели,
Полубабники, полусвятые,
Стукачи и они же предстатели —
Литераторы сонной России.
И какие-то были горения,
И какие-то были интриги
И с какого-то там позволения
Выходили калеками книги.
Не со свечкой — с огнями болотными
Шли их души обутыми каяться.
«Да, но мы не родились свободными.
Мы старались, но так полагается».
Только кто-то, печально ли, весело,
Но, умывшись холодной водой,
Отправлялся безлюдными весями
За судьбой, за бедой , за звездой.
Иногда появлялись наставники
Из бессмертных, ушедших в Аид.
Иногда появлялись исправники,
Говорили, что будет он бит.
Что на выходе? Очень немногое.
Не замызганных несколько строк.
Что ж, прими подношенья убогого.
Только где Твой высокий порог?
Романс
По осенней аллее идешь, как по красной дорожке,
И старухи похожи на статуи в Летнем саду,
И сотрудницы рока, две черных со звездочкой кошки
Силуэтно сидят и не прочат ни боль, ни беду.
Почему не дано уходить, ни о чем не жалея,
Предзакатное солнце спиной и затылком ловя,
По заляпанной солнцем и листьями длинной аллее,
Где тимпаны у кленов звенят на нарядных ветвях?
Почему к тебе тянутся длинные бледные руки
Тех, кто раньше ушел, и чего-то хотят от тебя.
И твердят про любовь, и долги, и предсмертные муки,
И шуршат из-под листьев, и полы души теребят?
Те, кого ты любил, совершенны в холодном эфире,
Почему этот тлен, одеянье их тел и трудов
Осаждает тебя в ледяном перепуганном мире,
Где ты вечно устал и всегда ни к чему не готов?
Ты о них не расскажешь. Моторчик стучит вхолостую.
Но они неотвязны, бормочешь слова на ходу
И свободу свою, Эвридику свою золотую,
Ты опять оставляешь в холодном осеннем саду.
Этот северный дед улыбается только для виду,
Но потом он покажет, что он — ледяной Саваоф ,
Но пока принимаешь невнятную эту планиду,
И шуршание листьев, и вечное бремя долгов.
Таврический сад
Уворованная прогулка
Мимо маминой Анненшуле
И по плитам гранитным гулким
Вдоль домов, что слово «пачули»
Помнят, как кольцо для салфеток
И беседы с прямой спиною…
И в Таврический напоследок
С этой зеленью ледяною.
И такой он большой, вальяжный,
Просвещенный, велеречивый…
Только вместо ухи стерляжьей
Горький воздух с листьями ивы:
Золотистых мелких рыбешек
На дорожках — как в небе чаек…
Сад по-барски не зрит прохожих,
И по-барски их привечает.
И в мешки убирают листья.
Перед ними ты виновата,
Потому что они — как письма,
Не нашедшие адресата.
Словно люди с дерева жизни,
Как соседки по коммуналке…
Но на этой нарядной тризне
Только памяти предков жалко.
Фантазера — деда и бабку,
Вечно мрачную гимназистку,
С этой жизнью в домашних тапках,
Теплой, скудной и неказистой.
И отца, красавца-еврея,
Что спасал от чумы Европу.
Спят в шкафу бинокль, портупея,
Два ореховых стетоскопа.
Жаль надежд оленихи-мамы:
Ей качать не случилось внуков.
Но стою, как умею, прямо
И держу, как удар, разлуку.
Ну простите меня, родные,
Что наследство дымом ушло.
Знаю, в сказки переводные
Я вложила ваше тепло.
А свое — в смешных шалопаев,
Что не вспомнят меня вне класса…
И узбеки листья ссыпают,
И шуршит золотая масса.
И зияет меж веток что-то
Твоей детской сродни мечте:
Эта звонкая боль полета
В холодеющей высоте.
ХХХ
Во дворе то ли снег, то ли мертвенный свет,
И дает тебе пять маскарадный скелет,
Уверяя, что все это шутки.
Ты ему говоришь: «Только лезвие спрячь!»,
Но твоя голова превращается в мяч —
На орбите которые сутки.
И в несчастной, старушечьей той голове
То ли грохот в горах, то ли бредни в Москве,
То ли скорбь, что стемнело так рано.
На экране враги, на экране друзья,
И по лужам цветные зигзаги скользят,
И над городом — отсвет экрана.
Что ты в точности знаешь? Где мама лежит,
Как зовут твою кошку… А так — муляжи,
Миражи и навязчивый морок
В темноту, в пустоту вытесняю тебя,
Там , где стрекот эфира, и уши свербят,
И кривляется призрачный ворог,
Расползаясь грибницей, пророщенной Злом.
Ни серебряной пулей, ни свежим колом
Не возьмешь. И прошу, засыпая:
Под дождем полуосени-полувесны
Пусть по пихтовым склонам летят табуны
На прозрачных предгорьях Алтая,
Где скелет сам обрушился в тартары,
Где приветливы реки, и кедры добры,
И толсты, как купчихи, пищухи.
Где простили немытую душу твою
И тебя, как детдомовца, взяли в семью
Эти странноприимные духи.
24.01.21
И день топорщится в окне
Коробкой от посылки.
Сорвешь обертку в полусне —
Внутри одни опилки.
Пересчитать свои дела,
как фантики в конверте:
Пока жива, пока цела
На фоне чьей-то смерти.
Нас было мало на челне,
Теперь — сушите весла.
Освоить надо по весне
Достойные ремесла.
И что-то прясть, и что-то ткать
Из рваных мокрых нитей,
И белым платом накрывать
Безумие событий.
ХХХ
А я не хочу уходить из Египта,
Мне мил фараон и его кирпичи.
Подсчеты мешков и плетей в манускриптах
И крупные звезды в прохладной ночи.
Наш предок, талантливый, хитрый Иосиф,
Привел нас сюда, мы размножились здесь.
Мне нравятся головы птичьи и песьи,
И странных богов соколиная спесь,
Пустыня, простертая вечным посулом,
Где снизу и сверху — одни миражи…
И мудрости быть молчаливым сосудом
Меж теми, кто алчет, клянет и дрожит.
Я кто? Созерцатель маразма чужого,
И нравится мне, что я здесь ни при чем,
И я не обязан ни делом, ни словом
Встать между рабом и его палачом.
Зачем мне таскаться вдоль пыльных барханов
И слушать то брань, то шуршание змей?
В чужих манускриптах исчезну, отпрянув,
Как пестрая ящерка между камней.
И кто меня тронет? И кто меня спросит:
«Что делаешь ты между свитков и ступ?»
И только во сне усмехнется Иосиф
Брезгливым движением чувственных губ.
ХХХ
Не повернутся стрелки вспять,
Покажут кукиш свыше.
Задача — медленней сползать
По этой скользкой крыше.
А что покажут на лету
Душе меж темных зданий,
Взлетит, как мячик в пустоту,
Как пузырек в нарзане.
Ты там на скрипочке играл,
Глазел или молился —
Как лягушачий хор в хорал
Светил — твой опыт влился.
Все это так или не так,
Но все же умиляет,
Что вечно космосу дурак
На скрипочке играет.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer6/dunaevskaja/
