Сейчас позволь к тебе прижаться ухом,
послушать, будто радио соседей,
как сердце на параде марширует,
победу одержав в войне любви.
Посмотрим скандинавское кино,
вот прямо в этом зеркале посмотрим.
Вот прямо будем долго посмотреть,
ты очень там удачна в главной роли.
Я мягкий, словно тот гиппопотам,
набитый синтепоном и Синатрой.
Теперь их набивают Моргенштерном
(такого я не стал бы покупать).
Потом был снег, пространные пространства,
прохожие (неважно для сюжета).
И мы идём, собаками ботинок
обнюхивая свежий гололёд.
На выставке проветриваться будем,
где главные художники эпохи
граничат с гениальностью по морю,
в нейтральных водах добывают сельдь.
Алло, алло… по всей Земле… алло…
Алло по всей Земле, во все пределы…
Как ждут письма, мы ждали НЛО:
оно було, но к нам не долетело.
Как старый хрыч с любовницей в СВ —
вот так страну. Урывисто и наспех.
А мы чего? Мы дети НТВ.
Кому скажи сейчас — поднимут на смех.
А ведь смешно по большей части тем,
кто слов не ест этически скоромных.
Но комиссар наденет пыльный шлем
и этой контре всё ещё припомнит.
Мы те, кто рос, в податливой плоти́
больной страны. Как демон, в самом деле.
Мы те, кто рос, когда нельзя расти —
мы злой народ. А вы чего хотели?
Наш Бог мелькнул, заплакал и исчез.
Шёл год Степана. Или всё же Хрюна?
Мело, как в той кассете VHS…
Арракис… Дюна…
Наступившая осень прекрасна,
как в духовке растёкшийся сыр.
Я надеюсь, ждалось не напрасно.
Вот и кофе, а вот и пломбир.
Тренькнет ложка о краешек чашки —
удивительно утренний звук.
Никогда не допустит промашки
это чувство «прекрасного вдруг».
Жизнь — подарок такой интересный,
у неё непрозрачный чехол.
В этом чувстве «прекрасного если»
заключается самый прикол.
Я катался с утра до обеда
и, когда основательно взмок,
то подумал: у велосипеда
эрогенная точка — звонок.
Сквозь аллею готовых решений…
По тропинкам случайных забав…
Лист кружится, и он совершенен,
переменное солнце впитав.
Ах, эти деревья — имперские,
лордо́вские ли, королевские,
заборчики их одноместные,
загончики ржавые, тесные.
Роскошное время — томящее,
влезающее в подплащие,
шуршащее, вещее, вящее,
чарующее, настоящее.
Жена говорит по-сентябрьски,
и я говорю по-сентябрьски.
На самом-то деле, оказывается,
общаются наши прабабушки.
Подпалинами подпалёнными —
преклонное солнце расплющено.
А листья швыряют под клёнами
не дети, но боги живущие.
Не ворохи листьев – расцвеченных,
подхваченных, ветром подрезанных,
а тысячи крошечных Черчиллей.
Тысячи крошечных Цезарей.
Что стало с поэзией, Сева?
Скажи, что не спущена зря,
использована для согрева
хрустальных пространств октября.
Напишешь — и ходишь весёлым.
Такая внутри благодать,
как будто похмелье рассолом
ты первым придумал смывать.
Назвали поэзией в шутку
сомнительный, в общем-то, дар.
Но слава бесплатным ублюдкам,
штурмующим Форт-Бодрийяр!
Хорошо ходить, создавая ногами шорох,
обводить дотошно контурные скрижали.
Так шуршали крылья ангелов тех, которых
с журавлями вместе в Индию провожали.
Закрывайте двери, пожалуйста, ведь иначе
в этот храм шуршащий доносится унца-унца.
Вспоминаешь тут же: поддатые тоже плачут,
и особенно громко плачут, когда смеются.
Просто лето кончилось — и никаких вопросов.
Лето просто кончилось — и никаких ответов.
лето кончилось просто кончилось лето просто
просто кончилось лето кончилось просто лето
Говорить о себе — словно пепел толочь
сигаретой на блюдце, пока,
облетая, деревья в осеннюю ночь
начинают торчать в облака.
Раньше мне говорили, что правильный путь
прост, как Бог и надёжен, как Bosch.
На него всё отчётливей тянет свернуть,
но чего-то прекрасного ждёшь.
Будто белые танки идут на ежи,
прорывая невидимый фронт.
Я всё чаще смотрю сквозь прозрачную жизнь
и всё чаще не знаю, в чём понт.
Мы оделись легко и легко озябли,
будто ради горячего шоколада.
В небесах самолётные крокозябры
расплываются. Именно так и надо.
И сегодня то же, и завтра то же,
наступает зима — офигеть интрига.
Непонятное время сейчас: похоже
на кота, не решающегося прыгать.
И на воду похоже, сильнее даже,
на слои угрюмые, низовые.
И сегодня — та же, и завтра — та же,
но она отхлынет, а мы — живые.
А кто тебе сказал, что красота пластмассова?
Что жизнь стерильна как картинка в соцсети?
Вот камушек, его прибой сто лет обсасывал.
Погладь, потри — потом об воду запусти.
А ты и есть вода. Всклокоченная вод’росль
в тебе — туда, сюда, тритоны и мальки,
соборы и костры… в тебе такое водится,
что если записать — полезет из строки.
Но в этом и восторг, и ужас, и сознание
того, откуда есть на самом деле я.
Гора из черепов. А это ты со знаменем
стоишь на ней. И вот. И нет небытия.
Оделся, вышел — там какой-то Фет:
прозрачный день, приятная прохладца,
всеобщий праздник и физкульт-привет,
и звуки множатся, и лучики дробятся.
Не осень, а сплошное ар-нуво.
И я смотрю на это охренело.
Насколько ж трудно, чтоб из ничего —
и твердь, и небо!
Жираф хорошо, а теперь про слона расскажи,
что носит бамбуковый домик на теле усталом.
Как хоботом трогает пальм золотых муляжи,
как бродит задумчивый он по районам-кварталам.
Всё бродит и бродит всё, бро. А кругом тишина.
Саванны бетонной молчащие долгие мили.
Ты выцветший помнишь листок «Не кормите слона»?
Зачем удивляться тому, что его не кормили?
Слон вытек на улицу сразу из многих дверей —
как пасту зубную, его загоняли обратно.
И слон загонялся, запомнив в лицо егерей.
Тебе непонятно? А что тут тебе непонятно?
След маркера, в картоне пообжившись,
проклюнется с обратной стороны…
Империи ли грозной развалившесть,
садовая ли кооператившесть,
чернильная достало-февралившесть,
надежда на пришествие весны —
мы той и той, и той, и той верны.
И всё же озорной, фруктовой гущей
насыщен мир, насыщен человек.
Я чувствую их сок, их пульс бегущий,
бегущий пульс, пульсирующий бег.
Как лепестки пружинистые розы,
потоки жизни скручены в бутон —
морозы, грёзы, слёзы и неврозы,
метаморфозы и метампсихозы,
совхозы, лозы, полные серьёзы…
И пахнет этот, собственно, бутон,
как носовое «н» из слова song.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer6/kuprejanov/
