Итак…
Писать об удивительной жизни достойного человека, каким оказался Феликс Круль — дело непростое. Ведь определённый способ отношений к Феликсу Крулю уже был давно заложен великим Томасом Манном, его критиками и читателями, находящимися под их влиянием. В подражание гениальному Томасу Манну, с которым мне даже в голову не придёт себя сравнивать, я также, как и он, осмелился избрать несколько помпезный и в то же время немного ироничный тон повествования. Он проверен жизнью. Питаю надежду, что написанное в такой манере не оскорбит чувств моих читателей.
Много лет назад, познакомившись с жизнью и поступками Феликса Круля, я обратил внимание на то, что этот добрый человек не совершил в своей жизни ничего, что сегодня можно было бы назвать предосудительным. Ведь та малость толерантности к человеческим слабостям, которую он нехотя допускал, никак не портила его добродетели. Называть нелёгкую жизнь Феликса Круля «плутовским романом» будет не совсем справедливо и даже иногда оскорбительно по отношению к нему. Ибо его деяния мало соответствуют современному определению понятия «авантюрист».
Скажу более: решение вслед за гениальным Томасом Манном называть Феликса Круля авантюристом было для меня крайне нелёгким. Слово «авантюра» на большинстве европейских языков означает: «мероприятие, рассчитанное на случайный успех», чего никак нельзя проследить в поступках Феликса Круля. Во множестве случаев, будучи справедливым и благородным человеком, он сам становился жертвой авантюр. На эту тему можно было бы и поспорить. Но мудрость великого Томаса Манна для меня незыблема, и я покорно следую ей.
Вся жизнь Феликса Круля является неким отражением и индикатором нравственности того незлобного, счастливого времени о котором писал мудрый Томас Манн.
В мои же скромные задачи входит показать читателю, в какую сторону нравственности движется наш разум и какие новые, разрушительные черты обрел сегодняшний смысл слова «авантюра». Сегодняшний политический авантюризм — это не случайное, безобидное присвоение в таможне ювелирных изделий, принадлежавших мадам Гупфле.
И это случилось всего через несколько лет, после начала ХX века. Насколько драматически и брутально изменилось это милое театральное понятие! Во что оно превратилось? Авантюра стала краеугольным камнем образа нашей жизни, наших мыслей, нашей нравственности, и нашей литературы. И не только детективной. А также авантюра стала привычным инструментом нашего коварства. Результатом этого явилась дезординарная и авантюрная политика Европейских стран, сначала допустившая Первую Мировую Войну с газовыми атаками, вшами и смертями целых армий в окопах, затем Вторую Войну с нацизмом, ненавистью, газовыми камерами и лагерями уничтожения, самую брутальную из войн в истории человечества. Третьей Мировой Войны мир управляемый государственным авантюризмом не выдержит. Он превратит планету в мёртвый, необитаемый шар, окутанный парами гелия.
Куда девался смешной Ванька Каин, беззубый Нат Пинкертон, сказочный Эдгар По и благородный Шерлок Холмс? Мир обрёл других, реальных и страшных героев, как Гитлер, Геббельс, Гиммлер, Муссолини, Сталин и Путин. Наверное, это случилось, потому, как заметил наблюдательный Оскар Уайльд, что на самом деле жизнь подражает искусству, и никак не наоборот. А может быть, просто, «Господь ведёт нас дорогой греха, чтобы спотыкались мы и падали»?
Пусть читатель почувствует ту печальную разницу, которая возникла в нашем сознании с тех пор, как гениальный Томас Манн впервые взялся за перо, чтобы описать безобидные «Признания авантюриста Феликса Круля».
Однако я верю, что придёт день, когда досточтимые исследователи черт нашего времени и непростых нравов нашего общества, попытаются объяснить его реалии. Традиции, пороки и заблуждения. Конечно, не надо забывать, что история благородного Феликса Круля — такая же гипотетическая, как и вся мировая художественная литература. Но пусть она всё же послужит любопытному читателю приглашением к размышлению.
Джейкоб Левин
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ ЧАСТИ КНИГИ:
«ПРИЗНАНИЯ АВАНТЮРИСТА ФЕЛИКСА КРУЛЯ»
Феликс Круль родился в немецкой бюргерской семье. Он был добр и ласков с окружающими его людьми, внимателен и находчив. Он рано начал учиться жизни и любить женщин. Он был даровит и, как это ни удивительно, правдив — настолько, насколько правдивы все мы.
Несколько гротескный эпизод с его уклонением от воинской повинности не нужно считать чем-то непатриотичным. Это был неосознанный пацифизм, протест против подавления личности на воинской службе, без которого она, к сожалению, невозможна… В жизни Феликс Круль любил всё то, что привлекает и нас. Это личная свобода.
Его молодая жизнь текла, как полноводная река. Однако встреча с отпрыском маркиза Веноста наложила отпечаток на дальнейшую судьбу Феликса Круля. Он решил познать ту сторону жизни, которая не свойственна людям его круга, ибо он не был богат или знатен, но зато он был любознателен. Заимствовав имя и титул у молодого маркиза Веноста, с его позволения, Феликс Круль также стал именоваться маркизом Луи Веноста.
С титулом маркиза он отправился в кругосветное путешествие. По пути судьба свела его с профессором Кукуком
Если быть честным, очень честным, то надо найти в себе силы признать, что Феликс Круль был одним из нас.
У меня нет ответа на вопрос, был ли он продуктом своего времени и своего воспитания, или же он был обыкновенной игрушкой, человеческим материалом в руках Бога.
Не мне об этом судить.
Но надо помнить, что у него не было большого выбора разнообразить свою жизнь, и он поступал, как умел. Он не видел большой разницы между близкими и чужими, богатыми и бедными. Всем, кого он встречал на своём пути, он не желал зла. Он был лукав ровно настолько, насколько нужно, чтобы просто жить в этом мире и не мешать жить другим. Женщины вокруг него делились на тех, которые его привлекали и на тех, других, которых он не замечал. Можно ли его осуждать за это?
На протяжении всего рассказа о его жизни мы увидим, что он не помышлял обманом и никого не заставил страдать. Возможно, симпатии, которыми он пользовался у мужчин и женщин, не были им заслужены. Но он был награждён ими не по своей воле, а по воле Бога. Наверное, люди завидовали ему и не прочь были ему подражать. Возможно, и он кому-то завидовал, но не чёрной завистью. Однако одно определённо:
— Никому он не желал зла и личных врагов у него не было.
Можем ли мы судить его строже, чем мы судим себя?
НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ В ЖИЗНИ АВАНТЮРИСТА ФЕЛИКСА КРУЛЯ
*1
Моё пребывание в славном городе Лиссабоне закончилось из-за моего импульсивного характера, несколько ранее намеченного мною. Мне до сих пор неприятно вспоминать подробности там произошедшего. Причина моего конфуза состоит в том, что неподготовленный читатель может отнести мои поступки на счёт моей страстности и любвеобильности. Хотя, уверяю Вас, мои беспристрастные судьи, что это верно лишь отчасти.
Несколько злоупотребив гостеприимством профессора Кукука, у которого я имел честь проживать, я действительно поддался красоте его жены и дочери и уступил им то внимание, которое по праву им принадлежало. Позже, из-за опасений сделаться в гостеприимном Лиссабоне персоной «Non Grata», я решил заблаговременно покинуть его.
Проделать свой путь из Лиссабона прямо в Америку, как я и планировал прежде, было бы для меня намного экономнее и удобнее, поскольку билеты были приобретены заранее. Но, как я уже писал выше, обстоятельства моего пребывания в Лиссабоне не благоприятствовали длительным ожиданиям корабля «Кап Аркона»*, который осуществлял перевозки пассажиров из города Лиссабона в Латинскую Америку.
(*Здесь есть неточность, допущенная Томасом Манном. Судно «Кап Аркона» было спущено на воду только через несколько лет позже описанных им событий — прим. ред.).
Многое говорило за то, что мне не следовало так резко менять планы и спешно покидать гостеприимный Лиссабон, но я пренебрёг этим во имя осторожности.
К счастью, существовал рейс пассажирского корабля «Кармания» из Ливерпуля в Нью-Йорк осенью. Правда, он мне не очень подходил. Нужно было сначала добраться из Лиссабона до Ливерпуля на паруснике, гружённом бочками с портвейном и пробковым деревом. Путешествие бы заняло изрядный кусок времени. Но это всё, что сумел сделать для меня агент по продаже билетов.
Бесцельно слоняясь по паруснику, я вдруг обнаружил огромный пробел в знаниях такого популярного алкогольного напитка, как портвейн. Всю жизнь я был к нему безразличен, но теперь он был призван скрасить моё путешествие.
Оказывается, портвейн — это не что иное, как немного выдержанный виноградный сок со спиртом и сахаром. Спирт предупреждает процесс брожения и, естественно, сохраняет сахар, чем делает продукт сладким и крепким.
Есть и другая версия этого рецепта. В трюмах вместе с провизией мореплавателей хранились и вина. Естественно, бутыли с вином были закупорены пробками и находились в горизонтальном положении. Роль пробки в процессе виноделия и хранения вина известна.
Когда судно долго шло в крутой бейдевинд, то из-за наклона лежащие бутылки с дорогим вином периодически оказывались в почти вертикальном положении и иногда пребывали в нём довольно долго. Непогружённая в жидкость пробка сохла и приходила в негодность. Но спирт предохранял вино от разрушения. Правда, это касалось только очень ценных вин.
Я вспоминаю то вино, которое производило предприятие моего бедного отца, такое, как «Лорелея экстра кюве», но оно было недорогим и сложных рецептов не требовало.
Нынешним летом знаменитое пассажирское судно «Мавритания» из Ливерпуля во второй раз посетила английская королевская чета. Это было по-прежнему самое быстроходное судно в мире на тот день. Британский монарх в сопровождении королевы с удовольствием совершал экскурсию по этому легендарному кораблю.
Откуда мне стало известно, что он сделал это с удовольствием? Потому, что монархи вольны выбирать, что им делать. И если процесс какого-то мероприятия не доставляет им удовольствия — этим процессом займётся кто-нибудь другой.
Но этому событию сопутствовало и другое событие, которому было суждено внести очень важные коррективы в мою жизнь. Об этом несколько позже.
Прибыв в Ливерпуль, я поселился в гостинице недалеко от порта и стал, скучая, разглядывать сквозь окно прохожих, считая дни до моего отплытия в Новый Свет, пока моё внимание не привлекла шумная церемония посещения «Мавритании» английским королевским двором. Позади королевской четы, оркестра и кавалькады всадников, которую возглавляла группа из нескольких адмиралов и капитанов, шёл немолодой человек и катил впереди себя инвалидную коляску. На коляске восседала та, чью женскую принадлежность можно было установить только по огромной широкополой шляпе, из тех шляп, что всегда так любили обитатели Бэкингэмского Дворца. В остальном это была настолько странная персона, что я не удержался от любопытства и сбежал по ступенькам вниз из моего номера, так сильно было моё желание рассмотреть её. Чем она заслужила честь сопровождать Британскую монаршую семью, до поры-до времени оставалось для меня загадкой.
Но интуиция всегда была главным способом моего постижения мира и я вдруг почувствовал огромную значимость увиденного мной.
Надо сказать, что время моего отплытия в Новый Свет приближалось, хотя и медленно, но, к счастью, неотвратимо.
Неожиданно произошли события, которые закрепили за мной навсегда, заимствованный у моего друга, сына своих почтенных родителей, титул маркиза Веноста. С огромным прискорбием и печалью я узнал, что глубоко уважаемые маркиз и маркиза Веноста почти одновременно скончались от гриппа и воспаления лёгких во время путешествия по Гессену. Письмо было доставлено мне из канцелярии земли Гессен, возможно по ошибке. Позже я узнал, что такое же письмо получил в Париже мой друг, настоящий маркиз Луи Веноста. В конверте я обнаружил титулярный листок, удостоверяющий мой титул маркиза, где моё имя в отличии от Луи было Лу. Я не сразу понял, какие возможности для меня открывает этот бесценный документ.
Через шесть дней я получил подтверждение с подробностями от моего друга. Он писал, что смерть, постигшая его родителей, изменит всю его жизнь. Теперь он собирается наконец жениться и вступить во владение наследством, чего он не мог сделать раньше, при жизни родителей, без моей помощи. Меня в письме он называл «обретенным» братом и просил оставаться им до конца наших дней. Он благодарил за то, что я помог ему познать цену истинной мужской дружбы.
Те деньги, которые я получил и должен был получить в будущем из открытого мне кредита, я смогу оставить себе, по совести и по чести. Молодой маркиз желал мне интересного путешествия и надеялся увидеться со мной в обозримом будущем. Титул маркиза, которым он «пожаловал» меня, к сожалению, теперь останется воображаемым, но зато я волен использовать его по своему усмотрению.
Это означало, что моя жизнь может теперь начаться с чистого листа.
Едва я закончил предаваться неподдельной скорби, как мне сообщили, что посадка на долгожданное судно «Кармания» будет разрешена за день до отплытия. Это означало, что мне было уже пора собираться в дорогу.
Все мои вещи, тщательно собранные и аккуратно упакованные, были перенесены на корабль. Распорядитель на судне, ища глазами по сторонам прислугу, принадлежащую мне из-за моего титула, повёл меня по длинным коридорам судна и остановился около дверей каюты первого класса.
— Вам будет здесь удобно, — любезно открыв двери, сказал он и подставил руку, для чаевых.
В каюте на столике меня ждала бутылка отменного вина «Бернкаслер доктор», заставившая меня удивляться тому, как администрация судна узнала, что это моё любимое вино ещё с «молодых ногтей». Букет неярких осенних цветов дополнял дорогое бархатное драпри и пышное убранство интерьера моего номера.
Наконец-то я переведу дух, — подумал я и опустился на диван, вытянув ноги.
Но не тут-то было. Раздался стук в дверь. Я раздвинул занавеси. В круглом окошке дубовой лакированной двери появилось симпатичное, сияющее мужское лицо. Я открыл.
— Извините меня за беспокойство, сэр, — сказал мужчина. — Я баронет Аришак. А Вы, я полагаю, маркиз Веноста?
— Честь имею, — представился я.
— Ещё раз простите меня, это визит вежливости, — сказал баронет. — Каюта справа от Вас — моя. А все три каюты слева от Вас занимает младшая сестра Русской Императрицы — Мария Виктория Феодора Леопольдина Гессен-Дармштадская.
Или если угодно: — Её Великогерцогское Высочество, Принцесса Мария Гессенская и Прирейнская. Она же дочь Великого Герцога Людвига Гессенского lV.
Когда ей было пять лет, её посчитали умершей от дифтерии. Несчастная мать наблюдала, как её дочь укладывали в детский гроб, чтобы отвезти в семейный мавзолей, и потеряла сознание. На большее бедную женщину не хватило. Когда она пришла в себя, то тела дочери с ней уже не было. Но дочери была уготована иная судьба. На этот раз она выжила. Её отправили в Баден, где вскоре из-за неосторожности няни, несчастная девочка всё же попала под экипаж. Такова уж была её судьба. Она получила неисчислимые травмы. Обе ноги её были ампутированы. Врачи единодушно решили, что эмоциональная мать, Алиса Британская, не выдержит драматических событий, постигших её, и скрыли от неё семейное горе. После этого имя её дочери в доме герцога не упоминалось.
В свете она опять появилась только тогда, когда уже стала девушкой. Она стыдилась сестёр, стыдилась своей инвалидной коляски, стыдилась своей горькой участи и решила перебраться в Новый Свет, где её знали немногие. Там она предалась печали. Ей очень хотелось, чтобы о ней все поскорей позабыли. Она сохранила связь только с любимой сестрой Александрой, Императрицей России, и всегда мечтала, что однажды приедет к ней.
В Нью-Йорке у неё прекрасный, дом, почти дворец, а на Севере штата Нью-Йорк, в Саратоге, недалеко от минеральных источников, где её не знают, у неё есть скромная вилла.
Сейчас наверняка её Великогерцогское Высочество уже у себя в каюте и играет в покер со своей прислугой. Покер — это её любимая игра, которая составляет часть её жизни. Она предана ей фанатично, — доверительно сообщил баронет Аришак.
— Ну вот, дорогой сосед, я посвятил Вас в светскую хронику. Остальное узнаете сами, если будете читать Американские газеты.
Мой Английский язык пока оставлял желать лучшего. Но я знал свою восприимчивость к языкам и не беспокоился. Всему своё время.
Итак, мне стало ясно, что её Высочество — это и есть та особа, которую я увидел на инвалидной коляске во время церемонии посещения «Мавритании» Британской Королевской четой.
Я извлёк из вазы букет цветов, взял со стола бутылку вина, вышел из своего номера и постучался в двери её Высочества Принцессы Гессенской. Двери открыл старый слуга с бакенбардами прошлого века.
— «Это визит вежливости», — (Я употребил тот же словесный оборот, что и баронет Аришак. Я учился жизни у самой жизни) — Передайте это Её Высочеству, — сказал я и протянул ей букет.
Сбоку к дверям подъехала коляска для инвалидов.
— Кто это, Стефан? — Это спросила бедная женщина, сидящая на обрубках своих ног.
— А это что? — Она указала на цветы и вино.
— А это маленький «вклад» в нашу будущую дружбу, — любезно отвечал я.
— Вы уверены, что эта дружба состоится?
— По крайней мере, у меня есть надежда.
Она смерила меня оценивающим взглядом.
— Ну, что ж, входите.
— Моё имя маркиз Веноста.
— Садитесь, маркиз. Или же Вам, зная мой недостаток, нравится возвышаться надо мной? Как Вы намерены меня развлекать в ближайшие семь дней предстоящего нам путешествия?
— Ваш нижайше покорный слуга сделает всё, на что он способен, чтобы Вы чувствовали себя с ним легко, весело и непринуждённо. Наградой мне будет ничтожная толика Вашего внимания. Ведь иначе мне придётся целую неделю играть в покер в мужской компании. — Расчёт был верным.
— О! Вы играете в покер! — она встрепенулась и оживилась.
— Если не ошибаюсь, вы не Американец, где же Вы этому научились?
— Мой горячо любимый крёстный, известный художник, Шиммельпристер*(Плешивый пастор. Нем. Прим. ред.) научил этому меня.
Принцесса Гессенская усмехнулась:
— Я сочувствую этому бедному художнику. Надеюсь, Ваш крёстный Шиммельпристер не очень страдает из-за своей фамилии?
— Нет, Ваше Высочество, несмотря на несколько необычную фамилию у него есть масса достоинств.
— Сколько Вам лет, маркиз?
— Двадцать один, Ваше Высочество.
— Я хотела бы знать, получили ли Вы хорошее образование и надлежащее воспитание?
— Да, Ваше Высочество, я неплохо образован, — сказал я и изложил некоторые взгляды профессора Кукука на теорию происхождения человека, выдав эти взгляды за свои.
Пусть мне это простят.
В частности, я сказал, что не стоит обольщать себя тем, что человек так похож на обезьяну, поскольку это совсем не говорит о том, что он лучше неё. Некоторые учёные люди предполагают, что у истоков происхождения человека, стоит совсем другое, более хищное существо.
Мой короткий рассказ о проблемах современной палеонтологии, очень понравился Её Высочеству.
На вопрос: есть ли у человечества в запасе такой же длинный отрезок времени, какой уже прошёл со дня сотворения мира, я ответил, что это никому не известно. Но если считать, что прошедший отрезок времени для Homo Erektus (человек прямоходящий) уже равен миллиону лет, то определённо, в запасе у нас, почти ничего не осталось.
— А как произошло, что человек стал прямоходящим?
Я ответил:
— Постоянные попытки обезьяны встать на ноги и вытянуться в попытке возвыситься над кустарником и травой, чтобы лучше увидеть даль и убедиться, что там нет опасности, привели к тому, что она стала ходить прямо…
— Неплохо! А как же нам дальше жить?
— У меня нет рекомендации, как правильно прожить оставшееся время, — сказал я, — но целомудрие, смирение и доброта — лучшее, что можно пожелать каждому из нас.
Её Высочество была удовлетворена моими ответами.
— Вы хорошо образованы и воспитаны. Жду вас в семь часов вечера за покерным столом, — сказала она.
Вечером, гладко выбритый и надушенный дорогим одеколоном «Вечерний Кёльн», я предстал перед принцессой. За столом меня уже дождались пожилой мажордом Её Высочества — Стефан, всезнающий мэтр Вобан и подруга Принцессы Гессенской, Гортензия фон Гагенкранц.
Во время игры все говорили по-английски.
Игра продолжилась до одиннадцати часов вечера. Я проиграл один фунт стерлингов, но остался очень доволен. Знакомство состоялось. Я был принят обществом.
Не стану описывать ежедневные игры в покер в Атлантическом океане, они однообразны, но настало утро, когда на всех флагштоках и на гафеле судна затрепетали сине-красные американские флаги и наша «Кармания» под звуки джаза, торжественно входила в Нью-Йоркский порт. К этому времени мои отношения с Принцессой Гессенской уже связывала настоящая дружба.
Я с удовольствием брал на себя обязанности почтенного Стефана и возил инвалидную коляску с принцессой. Надо сказать, что ей это нравилось настолько, что Стефан начал опасаться за свою должность. Ведь востребован был только я и к этому уже стали привыкать окружающие.
Утром, первого октября чемоданы принцессы были погружены в огромный «Паккард» и мы из Нью-Йоркского порта выехали на четырнадцатую улицу Манхэттена. Я сидел на заднем сидении, Принцесса Гессенская на коляске — напротив меня. Кроме нас в автомобиле было ещё четыре человека и шофёр
— Однако мне пора подумать о своём ночлеге, — шёпотом напомнил я принцессе Гессенской. Стефан поспешил отозваться вместо неё.
— Не так давно построенный отель «Уолдорф Астория» поможет Вам оставаться в бюджете, — сказал он.
И тут же был наказан.
— Мой дорогой гость маркиз Веноста не будет жить в отеле, — с негодованием сказала Принцесса. — В доме Гессен-Дармштадтсих пока ещё достаточно места для их друзей!
В просторном четырёхэтажном доме, недалеко от Центрального Парка, мне были отведены две большие комнаты и закреплена постоянная горничная. Лифт, приводимый в движение электричеством, за считанные секунды доставлял меня в ту часть дома, которая была предназначена мне. Довольно большое окно с полукруглой аркой выходило на улицу. На следующее утро после приезда, за завтраком, хозяйка дома обратилась ко мне.
— Дорогой маркиз, я ни разу не удосужилась спросить: Что привело Вас в Новый Свет?
Мой ответ был готов.
— Мои родители, печальной памяти маркиз и маркиза Веноста, незадолго до смерти настояли на том, чтобы я перед выходом в свет предпринял кругосветное путешествие с целью познания мира. Сейчас я в начале пути, Высокочтимая Принцесса Гессенская.
— Дорогой маркиз, Вы можете считать мой дом своим домом и оставаться в нём до тех пор, пока я Вам не надоем. Ибо, надеюсь, Вы будете мне приятны всегда. Единственное, что может обидеть меня — это Ваше естественное увлечение молодыми женщинами. Видите ли, дорогой маркиз, я ещё не стара, хотя безнадёжно изуродована трагическими обстоятельствами моей жизни. А Вы, маркиз, очаровательны той наивной красотой, которая отличает молодого мужчину от зрелого самца-ловеласа. Красота — это страшная сила, и мне было бы больно наблюдать, как Вы, используя эту силу, дарованную Вам Богом, на моих глазах превращаетесь в матёрого сердцееда.
Ах, если бы Бог хоть раз был снисходителен ко мне и услышал мои мольбы!
— Дорогая принцесса, вы можете абсолютно не сомневаться в моей преданности Вам. При моей индифферентности к женщинам, максимум, что я могу позволить себе, это целовать им руки.
И я, в знак признательности и подтверждения своих слов, нагнулся и поцеловал её руку.
— Должен признаться, что Вы для меня составляете исключение из всех женщин мира, — сказал я.
Принцесса Гессенская несколько напряглась и поморщилась, приготовившись услышать какую-нибудь банальность. Но я, страстно и горячо, запинаясь, прошептал:
Вы… Вы… Вы напоминаете мне мою добрую мать, — и покорно склонил голову. Принцесса Гессенская и Прирейнская была взволнована и полностью удовлетворена. Больше никогда мы не возвращались к подобным разговорам.
В этот же день мы приготовили всё, что было необходимо для поездки на минеральные источники в Саратогу. Утром чуть свет автомобиль был подан, и мы отправились в путь. По дороге Принцесса Гессенская с увлечением рассказала мне историю этого восхитительного, городка.
— Городок Саратога-Спрингс, в который мы все сейчас едем, расположен на Севере от Нью-Йорка. Он возник почти из ничего. Он вовсе не возник на месте сражения англичан с американцами в 1777 году, как думают некоторые. Сражение произошло в другом месте, на десять лет раньше. Вильям Джонсон, английский офицер, поселился у минеральных источников Саратоги и успешно залечил ими свои старые раны. Помогли ему минеральные воды или здоровый организм сделал своё дело, теперь уже не известно. Но это и не важно, потому что Джонсон рассказал о чуде другим, и городок Саратога состоялся. Правда, не сразу.
Многие по сей день считают, что благотворная составная этой воды сильно преувеличена. Пить эту хлоридно-натриевую воду каждый день нормальному человеку в голову не придёт. Во всяком случае, местные индейцы знали об этой воде намного раньше и справедливо полагали, что пока есть обыкновенная вода, которая ничем не отличается от чистой дождевой, зачем пить другую?
— «Саратога» на языке местных индейцев означает: «быстрая вода». Я неоднократно бывала на берегу речушки Саратога и должна сказать, что вода в ней по какой-то причине течёт действительно очень быстро, несмотря на равнину, — продолжила свой рассказ Принцесса Гессенская.
Но поселение Саратога всё же возникло, потому что «сначала было слово».
Почти через сто лет после исцеления, известный богач Вандербильд посетил источники Саратоги, чтобы немного отдохнуть, и во время обеда придрался к чернокожему повару. Ему не понравилась толщина жареной картошки, и обиженный повар вынужден был, не без скрытой иронии, настрогать и поджарить картошку, до смеха тонюсенькими ломтиками. Вандербильду она вдруг понравилась. Так появились Американские «чипсы».
А через несколько лет судья Хилтон, владелец дорогого отеля, запретил очень влиятельному еврею, Джозефу Зелигману, поселиться в его отеле. Банкир Джозеф Зеликман по поручению президента Гранта тогда возглавлял Казначейство Соединённых Штатов Америки. Не то чтобы судья Хилтон не любил евреев более других американцев, просто ему нужно было поправить дела, потому что его отель в Саратоге был действительно одним из лучших и требовал немалых расходов на содержание. Но среди посетителей отелей было немало снобов с деньгами. На их деньги и рассчитывал судья Хилтон.
Возник необходимый предпринимателю скандал.
Обиженные богатые евреи отреагировали тем, что купили в Саратоге другие отели и учредили правило: селить в отелях всех, кто хочет и может заплатить.
Этот прецедент окончательно утвердил за Саратогой репутацию Американского городка, в котором скучно не бывает и что-то всегда происходит.
Я считаю, дорогой маркиз, что история Саратоги, рассказанная мной, это в каком-то смысле иллюстрация к Американской демократии, с которой мы, европейцы, только начинаем знакомиться. В моём рассказе также прозвучали нотки абсолютно нового и справедливого отношения к евреям, — закончила свой рассказ Принцесса Гессенская.
Я увлёкся её рассказом и не заметил, как мы въехали в крохотный чистый городок и остановились у бювета с минеральной водой. Слуга принёс из автомобиля большие стеклянные сосуды и стал наполнять их водой. Запасясь минеральной водой, мы отправились на виллу принцессы.
Мы провели на вилле четыре стремительно пролетевших дня. Мы пили минеральную воду в огромных количествах, промывая ею свои внутренности, и готовили на этой воде холодные супы, состоящие из щавеля, репчатого лука творога и сметаны — рецепт доктора Боткина.
Брать минеральную воду с собой в Нью-Йорк не полагалось. Считалось, что через день она теряет свои целебные свойства.
По вечерам метр Вобан развлекал нас прекрасной игрой на великолепном рояле, изготовленном в Нью-Йорке на фабрике «Стенвей & Сын».
Начало октября одарило нас тёплой солнечной погодой, голубым безоблачным небом и всевозможными овощами и фруктами.
На небольшом лугу за виллой я собрал букетик каких-то осенних цветов, обладающих резким запахом, и преподнёс их принцессе. Она была тронута, и вдруг мне показалось, что делать этого не следовало бы. Но она прослезилась и сказала, вытирая батистовым платочком с вышитыми буквами «М» и «Г», свои заплаканные глаза:
— Не надо сдерживать порывы идущие от глубины сердца.
По вечерам мы играли в покер и пили благородное вино «Гранд крю Шато Мутон Ротшильд». Когда принцесса Гессенская была в ударе от того, что выигрывала несколько больше, чем обычно, она пела:
«Новый гимн мы завтра сложим,
Петь его до ночи сможем,
Лень свою мы превозможем,
О прекрасный Зауэрланд!
Труд на радость мы поможем,
За тебя мы кости сложим
И, подобно Йошке Швабу,
Будем славить Фатерланд!»
Благословенна страна Америка! Именно в ней надлежит жить праведникам. Говорят, что в священном Коране написано: «Проводи дни в блаженстве». Эти слова следовало бы написать на гербе городка «Саратога». Я прощался с этим городком с глубоким сожалением.
Вернувшись в Нью-Йорк, я занялся исследованием этого безумного, фантастического города, который я тоже успел полюбить. Заодно я приступил к совершенствованию своего английского языка.
Так проходили мои дни…
Однажды в минуту особого благодушия и расположения, Принцесса Гессенская доверительно попросила меня о некоем довольно интимном и одолжении.
— Когда у меня за столом собирается наибольшее количество разгорячённых вином гостей, моих добрых и весёлых друзей, мне становится особенно грустно. Ведь я ни на минуту, даже во сне, не забываю о моих неисправимых недостатках.
Было бы так прекрасно, если бы мы с Вами иногда, не всерьёз, разыгрывали маленькие интермедии о Вашей ревности ко мне. Ведь на самом деле я никому не нужная, всеми заброшенная и забытая кукла с оторванными ногами.
— Ах, дорогая Принцесса, ваша привлекательность и огромная человеческая ценность состоит совсем в другом… А для меня разыграть для Вас маленькую интермедию — ничего нет проще. Мне даже не потребуется репетиция. Как же Вам видится эта сценка?
— Ну, например, Вы хлопаете дверьми, несколько громче обычного и демонстративно выходите из помещения, а я потом объясняю Ваше поведение моим друзьям, как Вашу ревность ко мне. Или: Вы преподносите мне жёлтые розы, а я с недовольством капризно отстраняю Вашу руку, поскольку «устала от Вашего внимания». Иногда можете бросить передо мной в порыве ревности алые розы… Ну, разве Вы не участвовали в школьных спектаклях?
— Бросить розы перед Вашим Высочеством? Это нонсенс… Дорогая Принцесса, Вы очень тонкая женщина и я буду счастлив сделать для Вас всё, но только не это.
Однако после этого разговора наши отношения стали ещё более близкими, тёплыми и даже трепетными.
Но надо признаться, что всё-таки иногда, по своей воле, я разыгрывал для неё эти безобидные пьески.
Наступил день, когда Её Высочество задала мне вопрос, которого я всегда ждал больше всего.
Получил ли я наследство семьи Веноста?
Я ответил:
— К сожалению мой младший брат искусно посеял между мной и родителями «зубы дракона» и всё наследство досталось ему. Мне же достались пустяки, только титул.
Принцесса Гессенская очень мне сочувствовала, утешала меня и решила открыть мне небольшой счёт в Швейцарском банке. Покривив душой, для приличия я наотрез отказался.
Во время наших совместных прогулок по Центральному Парку в хорошую погоду я стоял позади её коляски для инвалидов и она никогда не могла видеть моего интереса к молоденьким женщинам. Но однажды я чересчур беспардонно разглядывал стройную молодую особу, медленно идущую нам на встречу с маленькой трясущейся ливреткой на поводке. Когда она подошла ближе, её прекрасное лицо расплылось в широкой улыбке, обнажив идеальные белые зубы.
— «Как я рада, встретить Вас!» — воскликнула она, что я тут же принял на свой счёт.
— «Я тоже», — не сдержавшись ответил я.
К моему ужасу, это оказалась дальняя родственница принцессы, русская княгиня Бекетова. Она обращалась не ко мне. Но, к моему счастью, Принцесса Гессенская не обратила внимания на мою оплошность. Они долго и оживлённо разговаривали меж собой и наконец княгиня Бекетова была приглашена к нам на ужин.
Гуляя по пятой авеню, я обратил внимание на то, что Нью-Йорк не похож ни на один из городов мира. Поскольку самая дорогая земля в мире — это тоже Нью-Йорк, дома в Манхэттене резко устремляются высоту. Умение строительства небоскрёбов, очевидно, заложено в людях. Я увидел невиданные прежде подъёмные механизмы, пугающие меня своей высотой, именуемые кранами. Здесь откуда-то возник новый смелый стиль Арт Деко, сменивший суховатый, экономный Европейский Югенд. В Нью-Йорке я узнал о новых профессиях, возникших именно здесь. Это были мойщики окон в высотных зданиях, бесчисленные охранники, бегущие курьеры, операторы мусороуборочных машин, круглыми щётками скребущих по утрам асфальт, мотоциклисты-развозчики жёлтых пакетов в квадратных очках, кожаных куртках и крагах, полисмены в угловатых фуражках с дубинками в руках, с двумя рядами блестящих пуговиц. Меж ними сновали сицилийские разносчики пиццы с чёрными горящими глазами и с плоскими коробками на головах. Не скрою, мне это всё очень нравилось. Но мне по-прежнему было непонятно, как нужно жить в этом благословенном муравейнике, чтобы преуспеть.
На углу какой-то стрит и пятой авеню моё внимание привлёк очень колоритный, полный господин в шляпе, похожий на моржа, с усами, как у Франца-Иосифа. Из-под жилета у него свисала массивная цепь. Во рту торчала огромная коричневая сигара, а на толстом мизинце блестел платиновый перстень с неогранённым рубином формы «кабошон».
Нет, не любовь к бижутерии прикрепила к его животу цепь из красного золота, воткнула в рот дорогую кубинскую сигару и надела на мизинец платиновый перстень. Это был не антураж, а часть богатой, сытой и благородной жизни, которой он жил.
Господин, несмотря на довольно свежий ветерок, тщетно пытался прикурить от зажигалки свою сигару. Я остановился, достал свою зажигалку, которую для таких случаев носил в кармане, чиркнул колёсиком о кремень и дал ему прикупить. Господин не спеша затянулся, выпустил дым и сказал: “Thank you, Sir”.
— «Рад быть полезным», — ответил я по привычке на плохом английском.
— Откуда Вы сами? — задал он почти риторический для американского приветствия вопрос.
— Я из той части благословенной Германии, которую называют Прирейнской областью.
— О, да! Какое приятное совпадение! Моя бабушка из Майнца! Надолго пожаловали к нам?
— Это зависит от Её Высочества Принцессы Марии Гессенской и Прирейнской, в доме которой я встретил гостеприимство, уют и покой, — скромно сказал я.
— О! Даже так! — лихо присвистнул мой новый знакомый, обнаружив некоторую простоту нрава.
— Останавливаться в отеле «Уолдорф Австрия» мне мои друзья отсоветовали, — намеренно безразлично сказал я.
— А сами Вы кто будете?
— Я маркиз Лу Веноста, — насколько можно безразличнее сказал я.
— Меня зовут Карл, — он протянул мне руку.
— А какова причина Вашего пребывания в Америке, если не секрет? Держу пари, что это не бизнес.
— Нет, это не бизнес и не секрет. Мне бы хотелось изучить здесь причины социального буйства высоколобых брахицефалов, — сказал я, первое, что пришло на ум.
— Понимаю, — многозначительно сказал Карл. — А я владею строительной кампанией, которую создал мой отец. Он построил почти все эти дома.
И Карл простёр руку вдоль пятой авеню.
— Я приглашаю Вас пообедать со мной, в ресторане «Питер Люгер», уважаемый земляк. Там обычно обедают мои рабочие. Иногда интересно знать, что они там едят. Говорят, что таких больших «стейков» никто ещё не видел. С минуты на минуту появится мой лимузин.
— Отлично, я с удовольствием приму Ваше предложение. Вечером к нам в гости приедет Русская княжна Бекетова, а до вечера у меня много свободного времени.
В ресторане, в ожидании исполнения заказа, Карл спросил:
— Когда же игла наших знаний разорвёт последние клочья тьмы, окружающей нас?
Мне пришлось поделиться с ним рассказами уважаемого профессора Кукука.
Мы ели слегка поджаренное, отличное говяжье мясо с Ворчестерским соусом, спелыми Нью-Джерсийскими помидорами и кольцами сладкого Польского лука. На десерт нам подали гигантские ягоды клубники. Всё это мы запивали молодым Мозельским вином…
К вечеру Карл привёз меня к дому Её Высочества Принцессы Гессенской и поблагодарил меня за оказанную ему честь. Я скромно ответил ему, что встреча с земляком всегда радует моё немецкое сердце.
Бесхитростный и бесцеремонный Карл в свою очередь добавил, что всю жизнь предпочитал честного немца, раздувшемуся от денег Нью-Йоркскому еврею. Он дал мне свою визитную карточку и мы расстались друзьями.
Вечером приехал князь Бекетов со своей красавицей-супругой. Этот джентльмен владел вместе со своим братом, где-то в Нью-Йорке адвокатской конторой «Бекет & Бекет».
Подали ужин. Он состоял из хвостов омара, кукурузных зёрен и топлёного масла с чесноком. Всё это запивали горьким шотландским элем. Я сидел за столом и не сводил глаз с Принцессы Гессенской, потому что боялся обнаружить свой интерес и неравнодушие к княгине Бекетовой. Мне принесли только десерт и поскольку я голоден не был, я опустив глаза сосредоточенно расправлялся с грушей, запечённой в сахарном сиропе. Когда подали голубой ликёр «Кюрасао» и все увлеклись этим чудом, мне удалось украдкой взглянуть на княгиню и перехватить её взгляд, я заметил, что она тоже смотрела на меня с каким-то странным, как мне показалось, плотоядным выражением лица.
Из-за этого всю следующую ночь я не сомкнул глаз, и только на миг заснул тревожным сном в девять часов утра. И в тот же момент раздался стук в дверь. Это была горничная. Пробуждение обернулось для меня кошмаром.
— Просыпайтесь, маркиз, сегодня Вас ждут большие дела, — она не знала, что я еще вовсе не спал.
— К Вам приехал дядюшка Максим, маркиз Веноста. Он здесь, ждёт за дверьми.
У меня похолодело под сердцем — вот и окончился танец мотылька. На меня повеяло тюремным холодом. Молодой маркиз Луи Веноста позабыл меня предупредить, что в Америке у него был какой-то дядюшка! Времени на колебания у меня не было. Только одно пронеслось в моей голове: — развязка будет здесь и сейчас. Я быстро встал с кровати и почему-то подумал:
— Позволят ли мне взять с собой в тюрьму мои тёплые тапочки?
Встреча с дядюшкой означала, что сейчас придется сознаться в том, что мы обменялись с Луи Веноста «личностями», для того, чтобы он мог, усыпив бдительность своих покойных родителей, остаться в Париже со своей возлюбленной, и что моё настоящее имя Феликс Круль, и что я полностью раскаиваюсь в содеянном.
Теперь можно уповать только на Бога и беспрестанно молиться, чтобы не снискать имя самозванца. Ведь вслед за этим меня бы непременно ждало судебное разбирательство.
Стук в дверь повторился.
— Входите, — накинув халат и едва скрывая дрожь в голосе сказал я.
Вошли два человека. «Моего дядюшку» я сразу узнал в человеке с сигарой во рту. Он был возбуждён и непрерывно кашлял. С ним был ещё какой-то господин Африканской принадлежности.
— Здравствуй, дорогой племянник! — Вскричал дядя и распахнул мне свои объятия. — Сколько лет я тебя не видел! Ты очарователен, клянусь Дьяволом.
Несмотря на то, что в образе дяди свои объятия мне распахнула американская тюрьма, я всё же бессознательно шагнул к нему навстречу и обнял его, таким искренним был его порыв.
Он мгновенно прослезился.
— А это — Чарльз Наполеон III, — сказал дядя, вытирая слезы.
Рядом с ним стоял и теребил свою шляпу кучерявый белозубый чернокожий господин.
— Это мой лучший друг и слуга. Вот уже двадцать лет он — мои глаза и уши. Правда, сейчас он стал хуже слышать.
Ну, а как ты устроился здесь, мой дорогой племянник?
— Нет, — сказал я, опустив голову и уставился на свои тапочки. — Я не Ваш племянник. Меня зовут Феликс Круль. В Европе мы обменялись паспортами с Вашим племянником.
— Обменялись паспортами? Так это же прекрасно, клянусь Дьяволом! Как же ты поживаешь, Луи? Когда я уезжал в Америку, тебе был один год, ты лежал в корзинке и держал своего старого дядю за палец. Какой ты большой и красивый теперь, мой мальчик! Клянусь Дьяволом!
И он закашлялся глубоким кашлем больного эмфиземой туберкулезника.
— Прости, пожалуйста, Луи, я очень болен. Уж не знаю, сколько мне осталось, но я так счастлив видеть тебя, клянусь Дьяволом, мой мальчик… Но давай о хорошем.
Вчера утром у меня была еще одна очень приятная новость: я узнал, что штат Мичиган наконец арендует мои картофельные поля для нового аэродрома. Тысяча акров ровной, как стол, земли! Клянусь Дьяволом!
Ну, теперь нам безразличен колорадский жук, клянусь Дьяволом, — весело обратился он к Наполеону III
Это «Клянусь Дьяволом» он повторял чуть ли не после каждой фразы.
Он обернулся ко мне.
— А тебе известно, что Ваша семья будет наследницей этого аэродрома и будет получать от Штата Мичиган ежемесячную арендную плату?
Поспеши, я буду ждать тебя в Мичигане. У нас не так много времени. Я могу умереть, не оставив завещания.
И он опять закашлялся, как бы в подтверждение того, что был серьезно болен.
— Как было мудро со стороны моего брата Адальберта, именно сейчас примириться со мной и прислать ко мне своего сына! Ни одного письма за столько лет!
Все это время я напряжённо соображал, что я должен делать, ведь я уже был готов повиниться во всем.
Но, оказывается, мой странный дядюшка ничего не знал, и по всему видно — находился в изрядном маразме. Мне полегчало.
Имя его родного брата было Энгельберт, но он упрямо называл его Адальбертом.
Он продолжал:
— Как же там мой брат Адальберт? Он здоров? Как твоя матушка?
Я опустил голову еще ниже и тихо сказал:
— Оба моих родителя недавно умерли во время эпидемии вируса. И я до сих пор еще в трауре. Как я понимаю, они отправили Вам письмо незадолго до своей смерти. Это они Вам сообщили о том, что я собираюсь предпринять путешествие в Новый Свет?
— Да, конечно, клянусь Дьяволом, дорогой племянник!
— А как Вы, дядюшка разыскали меня?
— Письмо странствовало очень долго, я получил его с пометкой «Адресат выбыл». А о тебе мне рассказал кучер священника моей покойной жены. Его конюшня находится рядом с домом Её Высочества.
Так как там мой брат, Адальберт? Клянусь Дьяволом, он будет рад, когда узнает, что мы встретились с тобой.
— Ваш брат Адальберт недавно умер, — повторил я.
— Но это же прекрасно! Как он там поживает? Клянусь Дьяволом! А ты, мой племянник, видел когда-нибудь колорадского жука?
— Нет, дядюшка, я никогда его не видел.
— Ты должен опасаться его.
Я спросил:
— Вы позволите мне принять утренний туалет, господа? Не желаете ли позавтракать со мной потом?
— Нет, нет. Мы сначала поедем, к нотариусу, а уже потом встретимся. Я приеду к тебе с нотариусом и с бумагами. Ведь ты — в Америке и теперь будешь представлять интересы семьи маркиза Адальберта Веноста. Кстати, как он там поживает?
Я решил всё упростить:
— С ним все хорошо, дядюшка Максим, — догадался я, какого ответа ждал от меня дядя.
Он ущипнул меня за щёку.
— Тогда зови меня просто Макс, дорогой племянник. Ну, я поскакал. До встречи.
Опасайся колорадского жука!
Когда за ними закрылась дверь, я перевел дыхание. Мне, в который раз, крупно повезло.
(продолжение следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer6/djlevin/
