ПАРАЗИТ
Как-то раз Иван Яковлевич — москвич пятидесяти с хвостиком лет, возвратившись воскресным вечером с дачи, и переодевшись в домашнее, уютно устроился в кресле напротив телевизора. Прихлёбывая крепкий ароматный чай, заедая его белёвской пастилой, он рассеянно внимал ведущему новостной программы. Однако ни чай, ни напряжённая мировая обстановка не могли побороть его дремоты — сказывалась усталость после дачного отдыха.
Иван Яковлевич широко зевнул, лениво почесал грудь и нахмурился — под правым соском пальцы нащупали нечто постороннее. Хмыкнув, он прошел в ванную и посмотрелся в зеркало. Так и есть, на правой грудной мышце виднелась какая-то крохотная — не больше булавочной головки — чёрная точка. Родинка что ли? Так вроде раньше не было. Кольнула неприятная догадка: уж не подцепил ли он на подмосковном пленэре клеща?
Вернувшись в гостиную, Иван Яковлевич взял с полки, где стояли альбомы с коллекцией марок, лупу с подсветкой и попытался как следует изучить новообразование. Да, весьма похоже, что это и впрямь клещ. Но полной уверенности не было, уж очень малюсенькая штучка, даже с увеличением толком не разобрать. Иван Яковлевич бросил взгляд на часы: половина одиннадцатого, значит, ехать в медучреждение наверняка поздно. Ладно, придётся до утра отложить, тем более, может это никакой и не клещ.
Перед сном Иван Яковлевич на всякий случай ознакомился в интернете с различными способами самостоятельного избавления от клещей, заодно почитал кое-что и о самом паразите. Оказалось, что клещи не насекомые, как он до сих пор полагал, а членистоногие паукообразные, к тому же одни из древнейших обитателей нашей планеты. Сменялись эры, эпохи и периоды, появились и вымерли динозавры, на смену всемирным оледенениям приходили глобальные потепления, а клещи спокойненько продолжали существовать, не взирая ни на какие космические, геологические и климатические катаклизмы. Ещё он выяснил, что хищные кровососущие клещи способны обходиться без пищи по многу лет кряду. Зато впиявившись в жертву, проявляют чудеса прожорливости, увеличиваясь в размерах в сотни раз. «Прелюбопытные, однако ж, твари», — подумал он, засыпая.
Сон его был беспокойным. Сначала полночи блуждал он в неком первобытном лесу, влажном и удушливом, среди древовидных хвощей и папоротников, а вокруг кишели самые невообразимые создания: стремительно метались какие-то гигантские сколопендры, пёрли напролом похожие на броневики мокрицы, важно ползали жирные многоцветные гусеницы, с жестяным скрежетом бегали и летали рогатые, носатые и усатые жуки, размерами не уступающие грузовикам; и все они друг дружку беспрестанно жрали, жрали, жрали… Потом привиделось ему, что на кассе в «Пятёрочке» полез он за бумажником, а вместо того вытащил из кармана полную пригоршню не то блох, не то паучков. Попытался он их стряхнуть, да не тут-то было: те полезли ему в рукав, проворно расползаясь по телу. Кассирша же, увидав его замешательство, засмеялась ехидно и говорит: «А вы слижите их, слижите! Они очень калорийные — чистый белок».
Утром всякие сомнения в истинной природе его новообразования отпали. Чёрная точка раздулась в шарик, и стало видно, что это сегментированное тельце кровососа; даже малюсенькие лапки при некотором старании можно было обнаружить.
Накануне Иван Яковлевич выяснил, что клеща следует залить одеколоном или другой спиртосодержащей жидкостью, тогда он засохнет и сам отвалится. Или аккуратно выкрутить пинцетом. Последний способ, пожалуй, надёжнее, решил он. Однако взяв пинцет, понял, что действовать придется левой рукой, что неудобно и есть риск оставить головку в теле. Тогда Иван Яковлевич обильно смочил ватный тампон лосьоном после бритья, но неожиданно замешкался.
Душу его посетило какое-то трудноопределимое чувство… сродни жалости что ли? Клещ был таким беззащитным, таким махоньким, пухленьким… Ну пососёт чуток крови, от Ивана Яковлевича не убудет. Это были странные, и для него в общем-то чужеродные ощущения, поскольку до сей поры он за собой никаких симпатий к паукообразным, тем более к паразитам, не замечал.
А с другой стороны, если рассуждать здраво, стоит ли заниматься самолечением? Не лучше ль в обед или после работы зайти в травмпункт, где ему надёжно и профессионально удалят членистоногого друга, заодно на исследование пошлют — мало ли что? Вдруг он разносчик какой-нибудь жуткой инфекции? Он выбросил тампон в мусорное ведро, оделся и пошёл на работу.
Понедельник в их офисе выдался таким суматошным, что Иван Яковлевич и думать забыл про своего клеща, а вспомнил только дома, под душем. Клещ за день изрядно подрос и походил теперь на крупную виноградину сорта «дамские пальчики». Как такого самому вытащить? Ещё лопнет! Иван Яковлевич вздохнул и твёрдо пообещал себе, что завтра прямо с самого утра отправится к доктору.
Ночью Ивану Яковлевичу приснился чудной сон. Будто бы сидит он за столом на кухне и играет в шахматы. Вообще-то он любил это дело, но как человек бессемейный, обыкновенно играл сам с собою. А на сей раз у него имелся соперник. И соперником этим был клещ!
Впрочем, во сне особенного удивления у Ивана Яковлевича эта казусная ситуация не вызвала. Тем паче, вдвоём-то играть куда интереснее, да и клещ оказался занимательным собеседником и неплохим игроком. Уже в дебюте он захватил своими пешками центр доски, быстро и грамотно ввёл в бой легкие фигуры, при этом надёжно укрыв от атак короля.
— Как вы вообще играете? — полюбопытствовал Иван Яковлевич. — У вас же глаз нет.
— Зато нюх исключительный, — объяснил клещ, выводя коня на F6.
— Да, но у вас же, простите, и мозгов нет, — ставя слона на G5, засомневался Иван Яковлевич.
— Они мне без надобности, — хмыкнул клещ. — Всё что нужно я нюхом чую. Запомни, братан: главное в любом деле — хороший нюх.
— Не могу с вами согласиться, — возразил Иван Яковлевич. — А как же ум, интеллект? Интеллект вещь полезная, даже необходимая. И в жизни, и в бизнесе, и…
— Ой, ща лопну! — заржал клещ, хватаясь за бока. — И сильно он тебе помог, интеллект-то? Как любит выражаться твой шеф, Зариф Алиханович: эсли ты такой умный, пачэму такой бэдный? Верно цитирую? Когда на то пошло, в бизнесе интеллект вовсе не нужен.
— Как так? — поразился Иван Яковлевич. При этом тот факт, что клещ знаком с его шефом, Ивана Яковлевича абсолютно не смутил.
— А вот так. Вспомни хотя бы девяностые годы, эпоху, так сказать, первоначального накопления капитала. У любого владельца палатки с шаурмой на Москворецком рынке денег в карманах шуршало больше, чем у дюжины профессоров МГУ. А шаурмен этот слово «брат» с двумя ошибками писал. Скажешь, нет? Если хочешь знать, для успеха в бизнесе потребны лишь три качества, и интеллект в их число не входит.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Иван Яковлевич, разменивая свою ладью на слона и пешку противника, — какие же это качества?
— Хитрость, жадность и беспринципность, вот какие, — пояснил клещ, в свой черед отдавая коня за три пешки.
— И только? — недоверчиво уточнил Иван Яковлевич.
— Не переживай, — махнул одной из восьми лапок клещ, — ты ими не обладаешь. Вот я бы преуспел в бизнесе, у меня этих качеств в избытке, поболее чем у твоего Алихановича.
— Так уж и преуспели бы? — усомнился Иван Яковлевич.
— Сто пудов, — подтвердил собеседник.
— И какова же, позвольте полюбопытствовать, ваша стратегия? Изначальный бизнес-план? Вы уже думали об этом?
— Думать мне, как ты верно подметил, нечем. Да и незачем. А стратегия самая простая. Перво-наперво я обескровил бы всех конкурентов, высосал бы их насухо. Потом и своих сотрудников отжал бы как следует — зажрались, обнаглели, что характерно. А уж опосля за прочий народец принялся.
— Ого! — не сдержал иронии Иван Яковлевич. — Да у вас, я сморю, государственный размах.
— Что есть, то есть, — скромно кивнул клещ. — А с согражданами твоими надо что-то делать, согласись. Уж очень архаичны, прошлым веком живут. Ведь главный двигатель прогресса — индивидуализм. Нужно под себя грести, вот так, вот так! — наглядно продемонстрировал он, энергично загребая всеми восемью лапками. — А в вашем менталитете по-прежнему община главнее индивида. Куда это годится? Это всё пережитки и родимые пятна. Да, да! Надо от них избавляться. Да ко всему — лень, неповоротливость, консерватизм. Предприимчивости и здоровой алчности не хватает вашему брату. Полагаю, это происходит от полнокровия. — Клещ причмокнул. — Ну, эту беду я бы живо поправил… Э-эх, уж я бы вам отладил экономическую модель!
— А какой, интересно узнать, вид бизнеса вас привлекает более всего? — уточнил Иван Яковлевич, делая рокировку.
— Я бы в любом преуспел, — важно заявил клещ. Могу госимуществом управлять, могу руководить финансами или энергетикой рулить. Всё могу. Я всемогущий! Но ближе всего мне, ввиду собственной микроскопичности, нанотехнологии… Шах и мат тебе!
Разбудил Ивана Яковлевича звонок с работы. Дело было срочным, так что он, даже не позавтракав, вызвал такси и помчался в офис. Весь день прошёл в такой кутерьме, что и чаю некогда попить — какой там клещ! Вернувшись поздно вечером домой, Иван Яковлевич обнаружил, что сожитель его разросся уже до размеров спелой груши. Но — странное дело — никакого страха и даже особенного беспокойства Иван Яковлевич в этой связи не испытал. Да и какого-либо отвращения к насосавшемуся паукообразному — тоже. Клещ теперь вызывал у него… уважение, что ли. И ещё чувства, сходные с умилением — почти материнские.
Утром следующего дня на работу Иван Яковлевич не пошёл, сказавшись по телефону больным. Он уже с немалым трудом мог добраться до туалета — приходилось в буквальном смысле тащить на себе клеща, весившего к тому времени килограммов пятнадцать. Сам же Иван Яковлевич, напротив, заметно сдал: осунулся, похудел, весь как-то высох… Сознание его то и дело туманилось; осталось одно желание — спать, спать, спать…
Утром третьего дня он поднялся с постели, бодро просеменил в ванную и, обильно смочив ватный тампон лосьоном, прижёг совсем уже усохшего Ивана Яковлевича. Тот, пару раз дрыгнув конечностями, свалился в раковину. Он брезгливо взял его за ножку, отнёс в туалет, опустил в унитаз и смыл. Сам же облачился в деловой костюм Ивана Яковлевича и отправился в офис.
СИМПАТИЧЕСКАЯ МАГИЯ
«Гадская жизнь!» — в сердцах воскликнул Денис Иванович Бубнов, обнаружив, что его обычное место возле дома уже заняла какая-то наглая красная «сузуки». Кое-как припарковавшись в самом дальнем конце двора, он побрел к подъезду, раздраженно ворча под нос. «Это я-то суетливый? — бубнил Бубнов. — Деятельный — возможно. Но суетливый?.. Сам он суетливый! Пузатый боров!».
Лифт, разумеется, не работал.
«У меня мелочный ум? Дурные манеры?! — продолжил он ворчать, поднимаясь по лестнице на девятый этаж. — Да у меня высшее образование! Плюс курсы категорийного менеджмента… — Бубнов высморкался на ступеньки. — Старпёр! Пьяница красноносый! Думает, я не знаю, что он каждый вечер прикладывается. У него даже из сейфа спиртным несёт. Алкаш хренов!».
Раздражение Дениса Ивановича объяснялось тем, что сегодня он стал невольным свидетелем одного пренеприятного для него телефонного разговора. Уже в конце рабочего дня проходя мимо приоткрытой двери директора управления Козырева, он услышал, как тот говорит Генеральному: «Да, Пал Палыч, полагаю, Валетов вполне справится с обязанностями начальника отдела продаж… Что? Бубнов? Не-ет, Пал Палыч, Бубнов абсолютно не годится. Уверяю вас! Почему? Ну… суетливый человечек с мелочным умом и дурными манерами, и вообще… ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Короче, не лучший кандидат… Вот именно. Хы-хых, согласен. Значит, Валетов, решено». А ведь Денис Иванович так рассчитывал на это назначение! И главное, заслужил его! Многолетним трудом на благо фирмы. И вдруг — здасьте! — Валетов. Притом в столь обидной форме. Ох, лучше бы ему вовсе не слыхать этого разговора. Да еще вечером в пятницу!
Жены дома не было — уехала на выходные к родителям на дачу — и Бубнов, не разуваясь, протопал на кухню, открыл холодильник и достал бутылку водки. Обычно он себе не позволял. То есть практически. А бокал вина или бутылку пива на праздник почитал за изрядную пьянку. Между прочим, Денис Иванович и не курил. Короче говоря, имел все основания считать себя хорошим работником и примерным семьянином. Тем, кого называют, «солью земли». «Ни богу свечка, ни чёрту кочерга», — тут же вспомнилось Бубнову, и он решительно откупорил бутылку.
Уже после третьей рюмки он изрядно захмелел и перебрался в гостиную, на диван. Телевизор ему включать не хотелось («всё одно и то же»), до книжек он был не охотник, поэтому помутневшим взором Бубнов принялся оглядывать предметы домашнего интерьера.
Взгляд его зацепился за алебастровую фигурку какого-то божка, китайского или японского, черт их разберет. Фигурку ему презентовал старинный приятель Борька Перунов, он вечно разъезжал по разным экзотическим странам и при встречах одаривал Бубнова всякими сувенирными безделицами. Правда, Денис Иванович эту дребедень сразу выбрасывал или передаривал, чтобы квартиру не захламлять. Но алебастрового божка отчего-то сохранил. С чего бы это? История что ли какая с ним была связана? Ах, да, Борька заявил тогда, что лицом божок очень походит на него, Бубнова; дескать, потому он его и приобрел. Сам Денис Иванович никакого своего сходства с сей круглой раскосой физиономией не усмотрел, но жена с Борькой Перуновым неожиданно согласилась и водрузила статуэтку на верхнюю полку серванта.
Бубнов поднялся с дивана, достал фигурку и вгляделся в мелкие, насупленные черты идола. Чёрт знает, может и впрямь некоторая схожесть имеется? Перунов в тот раз им с женой целую шутливую лекцию прочитал. Вы, говорит, эту статуэтку берегите и никому в руки не давайте. Потому что-де в древние времена во многих странах бытовало поверие: если такой фигурке, сделанной по подобию конкретного человека, причинить вред, так и сам, так сказать, оригинал непременно пострадает. Причем, аналогичным образом. Типа, если руку повредить — рука заболит, а голову — тоже соответственно. И даже научное название у этого явления существует… Как это? Денис Иванович нахмурился, силясь припомнить. Смешное еще такое. «Симпатичная магия», что ли? Нет, не «симпатичная», а «симпатическая». Точно, симпатическая магия! И еще Перунов что-то рассказывал, страшилки всякие… Про то, как в Средние века колдуны да ведьмы лепили из воска подобия своих врагов, добавляли в них волосы или ногти жертв, а потом трижды задом наперед прочитав «Отче наш», пронзали эти фигурки булавками… «Тьфу ты, — скривился Денис Иванович, — всякая дрянь в голову лезет. А все из-за этого толстопузого борова Козырева».
Он прошел на кухню, налил себе еще рюмку и залпом выпил. Но злость и обида не отпускали.
Вдруг некая причудливая мысль посетила его захмелевшую голову. Бубнов с минуту обдумывал её, а потом вернулся в гостиную и принялся шарить по шкафам. Наконец среди жениных вещей он нашел то, что искал: пучок тонких церковных свечек желтого воска и карманный «Молитвослов». «И пускай, глупость, — с пьяной усмешкой думал Денис Иванович. — Пускай! Так хоть душу отведу». Он повыдергивал из свечей фитили, размял податливый воск в пальцах и быстро слепил нечто отдаленно напоминающее пузатую человеческую фигурку. Затем достал из ящика буфета пластиковую коробочку с иголками и высыпал их прямо на кухонный стол… Но тут же хлопнул себя по лбу и, сходив в прихожую, вытащил из портфеля пачку бумаг; отыскал среди них служебную записку с размашистой резолюцией Козырева, аккуратно оторвал клочок с начальственной подписью. «Не ногти, конечно, — бормотал он, запихивая бумажный обрывок внутрь восковой фигурки, — и не волосы… Но хоть что-то… Сойдет!». Закончив с этим, Денис Иванович уложил фигурку на разделочную доску, взял в руки иголку и нахмурился. Что-то еще… Чего-то он, кажется, упустил. Ну, конечно! Бубнов открыл «Молитвослов» на нужной странице и, изготовив первую иглу, стал водить пальцем по строкам «Отче наш» справа налево, снизу вверх.
— Огавакул то сан ивабзи он… — запинаясь, прочёл он и с силой воткнул в восковое подобие обидчика первую иглу.
Бессмысленные, тарабарские слова эти прозвучали как-то неожиданно гулко, будто под пещерными сводами; Денис Иванович огляделся вокруг, точно хотел убедиться, что никто за ним не подсматривает и зябко передернул плечами.
—…еинешукси ов сан идевв ен и. — Вторая игла вонзилась в оттопыренный живот куклы.
Казалось, все кругом замерло, затихло, внимательно прислушиваясь; лишь канализационная труба где-то под раковиной вторила пьяному бубнежу Бубнова утробным урчанием.
— Мишан мокинжлод меялватсо ым и ежокя. — И третья игла отправилась следом.
Бубнов плеснул в рюмку водки; выпил. Странные, трепещущие тени сгустились по углам кухни, зато лежащий на разделочной доске болванчик, напротив — теплился каким-то внутренним свечением, точно остывающая головёшка. Бубнов потёр глаза. Пожалуй, хватит на сегодня, решил он и убрал водку в холодильник. А затем вернулся к столу.
— …хесебен ан исе ежи, шан ечто!
Прочитав перелицованную молитву три раза подряд, Денис Иванович взглянул на дело рук своих и хихикнул: фигурка была утыкана иголками, точно ёж. «Вот, будешь знать, кто свечка, а кому кочерга…» — погрозил он ей пальцем и, пошатываясь, отправился спать.
Утром в субботу Денис Иванович проснулся поздно и с головной болью. С чувством некоторого стыда («Что за ребячество!») смахнул вчерашнее безобразие в мусорное ведро и сделал себе яичницу. Но поесть толком не смог — голова разболелась пуще прежнего, прямо до тошноты. Он принял пару таблеток анальгина, и заставил себя заняться разными хозяйственными делами. А о давешних манипуляциях с иглами и воском приказал себе не вспоминать.
И действительно не вспоминал. До самого воскресенья. Ибо в воскресенье перед обедом ему позвонил не кто иной, как иуда Валетов:
— Чего тебе? — холодно спросил Денис Иванович.
— Уже слышал новость, старик? — жизнерадостно, как ни в чем не бывало, поинтересовался тот.
«Позлорадствовать решил. Вот же свинья!» — возмущенно подумал Бубнов, а вслух произнес:
— Да. Рад за тебя. Поздравляю.
— Поздравляешь?! — ахнул Валетов. — Ну, ты циник!
— Я? Я циник?! — задохнулся Денис Иванович. — Ты вообще о чём?
— А ты о чём? А-а, понимаю… Значит, еще не слышал, — и выдержав эффектную паузу, Валетов выпалил: — Козырев скончался!
— …К-как то есть скончался? — после почти минутного замешательства выдавил Бубнов. — Когда с-скончался? От чего?
— Вчера. Точнее, в ночь с пятницы на субботу. А от чего, доподлинно пока не известно. Что-то вроде внутреннего кровотечения. То ли геморроидальное что-то, то ли желудочное. Но внезапное и обширное. О как, старик! Что об этом думаешь?
Бубнов молчал.
— Впрочем, ты ж знаешь, — доверительным тоном продолжал Валетов, — поддать-то он всегда любил. Так ведь? Любил, говорю, Козырев поддать?
Но Бубнов молчал.
— Извини, старик, — несколько смущенно произнес Валетов, — не думал, что тебя это так… зацепит. Ладно. Завтра переговорим, отдыхай.
Денис Иванович положил трубку, утер со лба пот и оторопело уставился в пространство. В висках у него нещадно стучало, а глаза точно распирало изнутри, того и гляди лопнут.
«Это давление, — догадался он, — давление подскочило. Надо взять себя в руки, принять лекарство и всё будет хорошо. Ничего особенного не случилось, всё нормально!».
Бубнов сделал несколько шагов, его шатнуло, и он крепко приложился плечом о сервант. Что-то с грохотом упало на пол.
Он опустил взгляд: на паркете лежала алебастровая китайская фигурка; голова божка от удара разлетелась на множество осколков.
Безжалостный, ослепительно-белый свет просиял в мозгу Бубнова, зато перед глазами напротив разом потемнело.
Когда супруга Дениса Ивановича вернулась с дачи, он был еще жив, но шевелиться не мог. И говорить тоже, только мычал временами. Врачи «Скорой» констатировали инсульт.
А через два дня он умер.
ФАТУМ
Борис Глебович Василисков по праву мог считать себя состоявшимся человеком. Нет, в самом деле, бизнес его колосился и поросился, дети обучались за рубежами Отечества в престижных заведениях, и возвращаться не собирались, супруга и обе любовницы катались как сырные головки в сливочном масле его щедрот. Что еще нужно мужчине, чтобы встретить старость?
А последняя, увы, была не за горами. Шестьдесят лет, это не кот начихал. Рубежный возраст. По жизни Борис Глебович всегда был лидером. За эти годы он успел с выгодой поруководить плодоносной областью, а потом, обзаведясь первоначальным капиталом, создал собственный бизнес. Создал, возглавил и расширил.
Но шло время, и нужда лично держать руку на пульсе обширного бизнес-хозяйства отпала. Выпестованные им управленцы вполне справлялись с возложенными обязанностями, Василискову же оставалось распределять дивиденды по оффшорам. Дело, в общем-то, приятное. То есть, казалось бы, живи и радуйся. Но Борис Глебович был натурой неугомонной, деятельной, и к праздности не привык. А какими-либо побочными интересами он так и не обзавелся. Книжек Василисков отродясь не читал, искусством, даже яйцами Фаберже, не интересовался, спорт ему стал уже не по возрасту. Короче говоря, он немного заскучал.
Видимо поэтому Борис Глебович все чаще и чаще стал подумывать… о вечном. Не о душе, нет — о ней Василисков со свойственной ему предусмотрительностью загодя позаботился: на кровные средства отгрохал белобетонный храм свв. Бориса и Глеба в нефтеносном Ухрюпине, на малой родине; да и со здешним епископом, владыкой Нектарием, он был на короткой ноге. То есть достойное место в загробном мире Василисков себе обеспечил, это ясно.
А думы же Бориса Глебовича были о том, как бы ему увековечить факт своего существования тут, по месту пребывания, на грешной земле. Чтобы, значит, потомки, в том числе и самые отдаленные, помнили его славное имя. Помнили и чтили. Во веки веков. Из рода в род. Аминь.
На потомков от собственных, так сказать, чресл, он не полагался. Внуки не то что деда, а и язык русский наверняка знать перестанут. Совершенно понятно. Надежды на многочисленных гастарбайтеров, что пыхтели на его предприятиях, также были слабы. Может и станут поминать, но недолго. И еще не факт, что добрым словом. Разве дождешься благодарности от людей, у которых за душой никакой стоящей недвижимости, ничего святого?
Вот умру, грустно размышлял Василисков, и тут же все позабудут, даже памяти никакой в веках не останется. «Я тебя, Боря, всегда помнить буду», — заверила его младшая наложница, девятнадцатилетняя Милена, примеряя перед зеркалом презентованное колье. «Так ведь и ты когда-нибудь помрешь», — резонно возразил Борис Глебович, хмуро следя за её вертлявым задом. Та обиженно надула губки, но с ответом так и не нашлась. Зато старшая пассия — Юлия, подала ему совет неожиданно дельный.
— Сходи-ка ты, Борис, к госпоже Зине, она поможет, — предложила Юлия, массируя ему как-то спину.
— Что еще за госпожа Зина? — удивился Василисков.
— Вот ты тёмный какой! Госпожа Зина потомственная ворожея-целительница в триста третьем поколении, у нее прямая связь с космо-кармическими энергиями тонкого порядка. Она моей маме бородавку по фотографии свела.
— Ишь ты, — впечатлился Борис Глебович. — Ага, ага, вот тут, разомни хорошенечко, а то хрустит, прям. — И болезненно хрюкнув, добавил: — А что? Возьму и схожу.
— Сходи, Борис, сходи! Только на голодный желудок, на сытый она тебя не примет.
— Ишь ты, — еще более впечатлился Василисков. — Меня и не примет?
— Такой у неё порядок, — пожала плечами Юлия. — Госпожа Зина говорит, что сытый человек экранирует излучения Глубокого Космоса, и еще с чакрами у него что-то не то. А! К рукам липнут.
Сказано — сделано. На следующий же день Борис Глебович звонил в дверь, украшенную латунной табличкой: «Госпожа Зина Иванова-Феншуйская. Ворожея на доверии».
Целительница оказалась дамой чрезвычайно дородной; телом она напоминала гигантскую тыкву, а лицом — перезревшую, готовую вот-вот лопнуть грушу. Столь корпулентная фигура уже сама по себе внушала уважение.
Выслушав Василискова, госпожа Зина щелкнула выключателем, и все семь хрустальных шаров на ее столе вспыхнули волшебным голубым светом. Она тихонько пошевелила над шарами пальцами-сардельками, закатила глаза и вдруг принялась протяжно, с подвыванием бормотать: «Для спасенья верных чад, я построю Белый град! А в том граде Божий храм, возведу на радость вам! Ты на церкву погляди, вокруг неё походи, Духа свята поищи. Кругом церкви дерева, не руби их на дрова: перво древо кипарис, друго дерево анис, третье древо барбарис; ты древам тем поклонись да на церкву помолись. Я в той церкви порадею, трудов своих не жалея; накатила благодать, ать-ать-ать, стала духом обладать, мать-мать-мать! Накати-ка, накати, мою душу обнови, дух свят, дух! Кати, кати, ух!»
— Ну, вот и все, — утерев вспотевшее лицо, резюмировала ворожея. — Слушай сюда: сейчас, как домой вернешься, сразу включай телевизор. Понял? Он тебе подскажет.
— А какую программу? — уточнил Борис Глебович.
— Любую, — отмахнулась госпожа Зина, — я их все на прием космо-кармического сигнала настроила. Специально для тебя. Только шибко не тяни — к вечеру в моем ретрансляторе манна небесная иссякнуть может.
Дома Василисков налил себе на два пальца коньяку, сел в кресло и, зажмурившись, ткнул кнопку на пульте. Потом с опаской открыл глаза: показывали «Семнадцать мгновений весны». «Штирлиц знал, что всегда запоминается только последняя фраза», объявил голос Ефима Копеляна за кадром. Борис Глебович выключил телевизор и наморщил лоб.
Где-то через четверть часа напряженных размышлений смысл космо-кармического послания до него, наконец, дошел. Он хитро усмехнулся: не обманула госпожа Зина, это и впрямь была натуральная подсказка! Конечно же, последняя фраза! Именно по ней его и должны запомнить потомки. Совершенно понятно.
И Борис Глебович стал придумывать для себя итоговые слова, с которыми он покинет сей бренный мир, и по которым его будут помнить и чтить. Из рода в род. Во веки веков. Аминь.
Только делом это оказалось не таким и простым: на ум лезли все какие-то приземленные, пустяшные слова, типа: не поминайте лихом. Либо, напротив, чересчур поэтические, вроде: нет, весь я не помру… ну и так далее. Которые опять же звучали несолидно. Ну что, в самом деле, сказать такого, чтобы уж наверняка всех поразило, и каждому запало бы в душу, за самую подкладку?!
И решил Василисков обратиться за помощью к предкам. Полазил по интернету и выяснил, что все мало-мальски крупные деятели прошлого непременно уходили с каким-нибудь афоризмом на устах. К примеру, Нерон перед смертью воскликнул: «Какой артист погибает!». Хорошо. Правда, хорошо. Но ему, Василискову, не подходит. Могут неправильно истолковать. Артист, понимай, тот же мошенник. Ладно. А чем там титаны духа, философы-ученые и прочие писатели отличились? Ага, вот, немец Кант: «Достаточно!». Сказал, как отрезал. И отчалил в мир иной. Что ж, лучше, чем ничего, хотя… Чего достаточно-то? Кому? Хоть бы уточнил, хороняка. Впрочем, немцы, они всегда так. Айнц, цвай, и алесс капут! Так, ну а если среди англичан пошукать? Байрон, лорд, между прочим, объявил напоследок, что пошел спать. И точно уснул. Вечным сном. Или вот, Оскар Уайльд, тоже писатель, глянув на обои в гостиничном номере, в котором случилось ему помирать, вздохнул: «Они меня убивают. Кому-то из нас придется уйти». И ушел. Обои остались. Что ж, смешно. С юмором. Но, Борис Глебович слышал, что у этого Оскара с ориентацией какие-то проблемы были. Не-ет, шутить да ерничать перед лицом Вечности — удел писак и прочих несолидных личностей. Ему, Василискову, не к лицу.
Римский император Веспасиан изрек: «Кажется, я становлюсь богом». Вот это круто! Тем более, Борису Глебовичу как-то кто-то сказал, что лицом он вылитый Веспасиан; тот же широкий лоб, крупный нос и многозначительные морщины. Все так, но Россия не Древний Рим, могут ведь и за богохульство счесть. Каким таким, в самом деле, богом? Не Христом же. Еще проблемы возникнут. С отпеванием. Понапрасну что ли он этакую храмину в Ухрюпине отгрохал?
Нет, надо придумать что-нибудь не менее веское, но без двусмысленностей. Чтобы не допускалось двойного истолкования. И при этом, чтобы звучало эдак… умно и строго. К примеру, Людовик XIV перед смертью цыкнул на подчиненных: «Чего ревёте? Думали, я бессмертный?!». Хлестко. Грубовато, так на то он и король. Не прощенья же ему, в самом деле, было просить?
Но более остальных Василискову легли на душу последние слова Генриха Гиммлера: «Я — Генрих Гиммлер». И всё. Точка. Да, просто. Но солидно, веско. Коротко и ясно. Вроде бы три слова только, а всё ими сказано. Я — Борис Василисков. Звучит! На этом и остановился.
Однако тут Борису Глебовичу пришло на ум неприятное соображение. Смерть-то, не приведи, конечно, Господь, но может и как-нибудь того… внезапно его настигнуть. То есть без предупреждения. Лопнет какой сосуд в мозгу и — ага! Ну что ты будешь делать? Не одно, так другое. Но сдаваться на милость судьбы Василисков не привык. Стал думать наново. И придумал! Чтобы сократить риски до минимума, решил он всякий разговор начинать и заканчивать заготовленной финальной фразой.
Так с тех пор и повелось. Спрашивает, бывало, его водитель: «Куда теперь, Борис Глебыч?». А он в ответ: «Я — Борис Василисков, считаю, что нам следует отправиться…», ну и так далее. А под конец непременно ввернет: «Так полагаю я — Борис Василисков».
Застраховавшись елико возможно от зигзагов судьбы, Борис Глебович успокоился и зажил уже в полное свое удовольствие.
Однажды погожим мартовским днем, в самый канун женского праздника, решил Борис Глебович прокатиться до Милены. Или к Юлии заглянуть. А может и к обеим — как пойдет. Вышел он, значит, из подъезда, а солнышко ему прямо в очи прыскает, брызжет. Усмехнулся Василисков, ладонь ко лбу козырьком приложил. Хорошо! Вдруг местный вахтер, Ахмет, окликнул его тревожно: «Бориса Глебович! Ай-ай! Смотри, куда нога ступай!».
— Я — Борис Василисков… — по обыкновению начал Борис Глебович, но, опустив глаза на свои туфли, ахнул: — Дер-рьмо! — Ибо, ослепленный солнечным сиянием, вляпался он аккурат в собачью какашку.
И надо ж такому произойти, чтобы в это самое мгновенье метровая сосулька, отяжелев от весенних соков, сорвалась с карниза одиннадцатого этажа и шарахнула Бориса Глебовича в темя. И упал Василисков как подкошенный. И более уже не поднялся. Что тут скажешь? Memento mori!
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer6/ajudin/
