посвящается всем, кто
ну вот. и я говорю с людьми
из зоны военных действий.
а по какому, собственно?
по собственному желанию,
чужому неравнодушию,
глубинному единению,
по праву моей профессии,
по опыту и без опыта,
по скайпу, вотсапу, вайберу,
всему, чему научилась,
а главное — потому, что мы
по образу и подобию,
нельзя об этом забыть.
ну вот. а что они говорят?
одно и то же и разное —
страх и окаменение,
бесстрашие и безумие,
тревога, тревога, паника,
нет паники, только есть не могу,
лекарства уже кончаются,
едой запаслись с соседями,
я волонтер, мама сердится,
брата призвали, я дома одна,
пока интернет работает,
пока есть свет и вода и газ,
мы все в подвале четвертый день,
мы вырвались и в другой стране,
а дочь часами криком кричит,
мне бывший приносит еду три дня,
а вдруг ему не захочется,
а я в инвалидном кресле,
а мне уезжать или переждать,
а вдруг обстреляют на том шоссе,
а я из дома не выхожу,
в обстрелы прячемся в коридор,
там все-таки нету внешней стены,
а я беспокоюсь за сестру,
мы все здесь вместе, она там одна,
там не застрелят, там рот заткнут,
а я все плачу — девятый день,
и оставаться или бежать,
мама не хочет, дети не спят,
и воздуха нет, и нечем дышать…
а что я на это могу сказать?
молчу. задаю вопросы.
пытаюсь понять, к кому еще
обратиться за помощью
и говорю об этом,
и слушаю. слушаю. слушаю.
и снова и снова прошу дышать.
и сама дышу вместе с ними
и с каждым из них по отдельности.
потом заканчиваю разговор,
пытаюсь вспомнить, кто это — я
и как меня зовут,
и все начинаю заново.
в общем-то это одно и есть:
выдохнуть и вдохнуть.
dedicated to all, who
so… I talk with people
from the war zone.
based on what, really?
on my own will,
the caring of others,
the underlying unity,
on the authority of my profession,
on the voice of experience or on hunch,
on skype, whatsapp, viber calls,
on all my knowledge,
and, most importantly, on the strength
of us all being in the image and likeness--
we mustn’t forget about that.
and so… what do they say?
same things, different things—
fear and numbness,
fearlessness and madness,
anxiety, anxiety, panic—
‘no, not panicked, but I just can’t eat,’
‘my medicines are running out,’
‘we’ve stocked up on the food with the neighbors,’
‘I’ve volunteered, now my mom is mad,’
‘my brother got drafted, I am home alone,‘
‘the internet is still working at the moment,’
‘electricity, water and gas are still on,’
‘we’re all in the basement for a fourth day,’
‘we made it out and are in another country,
but my daughter screams, keeps screaming for hours,’
‘my ex has been bringing me food for the past three days,
but what if he does not want to anymore?’
‘but I’m in a wheelchair,’
‘but I don’t know: leave or wait it out,’
‘but what if that highway is caught in crossfire,’
‘but I am not able to step out of the house,’
‘during the shelling we hide in the corridor,
at least it does not have exterior walls,’
‘but I’m worried about my sister—
we are all together here, and she’s alone over there,
they won’t shoot her, they’ll just shut her up,’
‘I can’t stop crying—ninth day in a row,’
‘stay or run—
but mom doesn’t want to, the kids can’t sleep,
and there’s no air, there’s nothing to breathe…’
but what can I say to all this?
I keep silence, ask questions,
try to figure out
what other sources of help to tap,
and that’s what I talk about,
and listen, listen, listen,
and again and again ask: “breathe,”
and I breathe together with them,
and with each one of them in turn,
then I conclude the conversation,
try to recall who am I,
and what my name is,
and then start the whole thing anew.
in fact, that’s all there is:
breathing out, breathing in.
Посвящается всем, кто — 2
Ну вот. Я вновь говорю с людьми
из зоны военных действий.
Все по тому же принципу,
все по тому же поводу,
только теперь ты, моя страна,
черным горишь огнем.
Юг пылает. Центр по убежищам.
Север молча ждет понятно чего.
Надеется. Верит. Копит резерв.
Делает вид, что все ничего.
Даже кафе работают.
Некоторые.
Там в основном сидят старики:
уж лучше там, чем дома одним.
Они уже все прошли. И не раз.
И я сижу в парке на лавочке,
и в парке, кроме меня, ни души,
сойки щебечут.
И мобильник мой пылает в руках,
и я включаю громкую связь:
я здесь, говорите, здесь!
А что мне сограждане говорят
по-русски и на иврите?
«Мой мальчик в армии, я одна,
уже полчаса молчит телефон».
«Спать не могу четвертую ночь».
«Муж подруги вчера погиб».
«Внучка на базе, хоронит солдат».
«Я в Эйлате, дети со мной,
безопасно, но вновь дрожу».
«Пью валерьянку - словно вода».
«Я не могу лекарство найти».
«Врач в резерве, замены нет».
«Я живу на шестом этаже,
мне до убежища не дойти».
«Глаза закрываю — огонь и дым».
«Не ем ничего, не могу совсем».
«Скажите, кто посылку возьмет?»
«Я сам поеду ее искать,
нет среди убитых, ни среди живых».
«Ребенок играет, кричит: «в подвал!»,
мне лучше его остановить
или, может, так легче ему?»
«Мама не хочет ни с кем говорить,
как будто он у нее один,
а мне ведь тоже не по себе…»
И нечем дышать, нечем дышать.
А что я могу? держу телефон,
Кипящий, пылающий телефон,
и говорю: давайте дышать,
сейчас мы выдохнем и вдохнем,
и снова выдохнем и вдохнем,
дадим себе погрузиться в страх
и в боль, и в бессмысленность, и в пустоту,
найдем в себе островок,
причалим к нему, останемся там.
Еще говорю: так не будет всегда,
еще говорю: мы победим!
мы живы, сейчас, вот в этот момент,
выдох, вдох, еще и еще!
В сущности, только это и есть:
выдохнуть и вдохнуть.
Dedicated to all, who—2
So… Once again, I talk with people
in the war zone.
Based on the same principles,
based on the same reasons,
only now it’s you, my country,
burning with black fire.
The South’s aflame. The Center’s in the shelters.
The North’s silently waiting for the we-all-know-what.
It’s hoping. Keeping the faith. Saving up its reserves.
It’s pretending that everything’s not that bad.
Even the cafes are open.
Some of them.
They are mostly occupied by old people:
better there, than at home, alone.
They’ve gone through it all before. More than once.
And I sit in a park, on a bench,
and not another soul is in the park;
the jays squawk.
My mobile phone is aflame in my hands,
and I turn up the speakerphone:
I’m here, speak, I’m here!
And what do my fellow citizens say,
in Russian and in Hebrew?
‘My boy is in the army, I’m alone,
the phone’s been silent for a half-hour already.’
‘For the fourth night in a row, no sleep.’
‘My best friend’s husband was killed yesterday.’
‘My granddaughter’s at the base, burying the soldiers.‘
‘I’m in Eilat, the kids are with me,
it’s safe, but still, I’m shaking.’
‘I’m drinking valerian tincture like it’s water.’
‘I can’t find my medicine.’
‘The doctor’s in the reserves; there’s no substitute.’
‘I live on the sixth floor,
I can’t make it all the way to the shelter.’
‘I close my eyes—there’s fire and smoke.’
‘I can’t eat anything at all.’
‘Tell me, who can pick up the parcel?’
‘I’ll search for her myself,
she’s not among the killed and not among the living.’
‘My kid’s playing, and he screams: “to the basement!”
Should I stop him,
or perhaps, it’s a relief for him?’
‘Mom doesn’t want to talk to anyone;
it’s like he’s the only one she’s got,
yet here I am, also unsettled…’
There’s no air to breathe, no air to breathe.
And what can I do? I hold the phone,
the boiling, flame-wreathed phone,
and I say: let’s breathe;
now we’ll breathe out and breathe in,
and one more time, breathe out and breathe in,
allow ourselves to sink into the fear,
and the pain, and the senselessness, and the void;
we’ll find a small island inside us;
we’ll land on it; we’ll stay there.
I also say: it will not be like this forever;
I also say: we will prevail!
We’re alive, right now, at this very moment.
Exhalation, inhalation, again and again!
in fact, that’s all there is:
breathing out, breathing in.
Translator’s note
The author emigrated from the former Soviet Union and lives in Israel. Since the start of Russia’s full-scale war against Ukraine, Agour, a psychotherapist by profession, has been volunteering her time on a psychological help hotline for people in Ukraine, and for refugees fleeing both the war in Ukraine and the totalitarian regime in Russia. In 2022, she wrote about her experience in a poem called “dedicated to all, who.” The poem “Dedicated to all, who—2” was written five days after the October 7, 2023 massacre of Israelis by HAMAS and the intensification of rocket attacks against Israel.
(Translated from Russian by Yana Kane, edited by Bruce Esrig)
Марксизм и вопросы языкознания
это мой родной язык
не бабушкин идиш
не иврит моих детей
так сложилось
винить некого
оправдываться незачем
русский не принадлежит
ни сталину ни путину
ни тургеневу ни русскому народу
немецкий не принадлежит
ни гитлеру ни паулю целану
английский не принадлежит
ни эзре паунду ни нельсону манделе
язык принадлежит говорящему
оставьте в покое русский язык
хотя бы те кто не сидит под обстрелами
не хоронит близких в песочницах
у них есть право боли
а еще - право писать говорить думать
на русском языке
или любом другом.
Marxism and problems of linguistics
this is my mother tongue
not granny’s yiddish
not my kids’ hebrew
that’s how things turned out
no one to blame
no need for excuses
the russian tongue doesn’t belong to anyone
not stalin not putin
not turgenev not the russian nation
the german tongue doesn’t belong to anyone
not hitler not paul celan
the english tongue doesn’t belong to anyone
not ezra pound not nelson mandela
a tongue belongs to whoever’s speaking
leave the russian tongue in peace
at least if you aren’t under bombardment
aren’t burying your loved ones in playground sandboxes
those who are have the right of pain
and also the right to write speak think
in the russian tongue
or in any other.
Translator’s note
"Marxism and problems of linguistics” is the title of an article authored by Joseph Stalin. It was published in 1950 in "Pravda,” the official newspaper of the Communist Party of the Soviet Union. In this article Stalin criticized the then-dominant class-based (so-called “Marrist”) approach in Soviet linguistics and set out a nationality-based view of the nature of language. As was the case with all of Stalin’s pronouncements, this was hailed as the work of “The Genius of All Times and Peoples.” His views on linguistics became an unquestioned and all-pervasive dogma for the rest of his reign.
***
Как живет человек в войне
в своей изумленной стране
в бесконечной вине
что остался
что уехать не смог
что сразу же за порог
что ушел на фронт в такую-то мать
и не хочет никого убивать
и что хочет убить всех сразу
вытоптать эту заразу
что есть приказ
что нет приказа
что не хватает сигарет и трусов
и в ночи часов
с остальным порядок
нет загадок
вот живет пока жив скучает
цели вокруг замечает
больше ничего не замечает
и запахи все слились
и тянут вниз
где лежат...
не смотреть не смотреть назад.
как живет человек в войне в тылу
одетым спит на полу
тыл это такая полоска
проведенная жестко
карандашом ТМ
здесь жестко здесь не совсем
он вроде идет на работу
он вроде встречает субботу
он вроде ведет ребенка на спорт
и он совершенно стерт
голова его из кусочков
в одном предположим мама и дочка
в другом рисуется строчка
а во всех остальных
как дальше жить хотя бы до выходных
может отпустят хоть на два дня
мнебезнегоемубезменя
молчи молчи не качай права
кончились все слова.
как живет человек в войне
не внутри а вовне
он в безопасном месте
хотя сомневается есть ли
его теперь не убьют
он дом свой оставил тут
он близких оставил тут
он ногу оставил тут
он руку оставил тут
он душу оставил тут
вот так и живет и все ему лгут
каждые пять минут
как живет человек в войне
во сне он живет во сне
и думает завтра кончится
и думает жить не хочется
нет хочется нет не могу
убегу
ни за что не сбегу.
***
How does one live inside the war
in his stunned mother-country
in his endless remorse
for staying put
for not being able to split
for crossing the doorstep at once
for joining the motherfucking ranks
but refusing to kill
and wanting to kill them all
squash this disease with ease
guilty of following orders
of not getting the order
of the shortage of cigarettes and boxers
of the shortness of nights
everything else is fine
cherry pie
he's presently alive but sick with life sick and tired
scans his targets
the rest is scarce
and all the smells fuse
and pull him down the route
where others lie..
don't look do not turn around
How does one live in the war zone next to war
he sleeps fully dressed on the floor
frontline is a line
drawn by a steel pencil no. 9
soft yet hard
thick yet fine
he seems to go to work
he seems to take her kid on a walk
he seems to get ready to God-praise
yet he is fully erased
his head is in shards
mom and daughter stay in one part
another bit is filled by the future rhyme
a thought how to last
until the weekend starts occupies other shards
what if they give her two days' leave
Imwithoutyou youwihtoutme
be quiet quiet don't assert your rights
this is the end of words
How does one live next to the war
not within but without
in a safe spot
although that such place exists he doubts
he won't get shot so what
his home is left behind
he left his family there
he left his leg over there
he left his arm over there
he left his soul over there
that's how he lives and everybody lies to him
on a whim
How does one live at war
he's in the dream in the dreamy stupor
and thinks it will stop tomorrow
and thinks that his life is hollow
oh no it is wisely spent oh no I can't
I'll stay
I'll not stay
I'll never run away
(Translated by Galina Itskovich)
Ольга Агур. Родилась в России, жила в Баку, с января 1990 в Израиле. Автор двух поэтических сборников “Легкое небо” и “Ad Libitum”, книги стихов на иврите “Стихи на линии горизонта” и книги переводов израильской поэтессы Йоны Волах “Творенье любви”. Состоит в Союзе писателей Израиля. Публиковалась во многих периодических изданиях, печатных и сетевых. Живет в Хайфе.
