* * *
Будто луна захлебнётся на дне его кружки,
скажет «налей» — и нальёт себе серого снега,
в гулких дворах рассыпая горох колотушки,
выйдет подвыпивший дворник искать человека.
Дворник не дворник, а в воздухе позднеосеннем,
твёрдый горох рассыпая по улицам глухо,
выйдет подвыпивший вторник искать воскресенье,
в шапке-ушанке, на левое съехавшей ухо.
День его будет нелёгок — сухая погода,
значит, опять дожидаться речного норд-веста,
ветер, попутный любимому времени года,
гонит листву на любимое временем место.
* * *
Это галка по имени Кафка, чёрная и худая,
снег следами под окнами начерно исчеркала,
а в этом году нам выпало снега немало,
и немало неба на поля туманами тая,
и немало соли, если утро морозом дышит,
и немного нежного мёда
на сосновых стволах застыло,
слышишь, Кафка, чёрный глашатай крыши,
медленны галочки дней над полями висят уныло.
А если смотреть изнутри — это будет даже красиво,
и не менее осязаемо, чем если смотреть снаружи,
думай медленно, наводи птичьим своим курсивом
сеть рисунка из воды, соли и стужи.
* * *
Концы с концами не сойдутся,
И в ослепительном просвете
Увидишь землю, как на блюдце,
И небеса, и те, и эти.
И в них испариною лета,
Над дымкой сумрака лиловой,
Неисчислимы до рассвета,
Бредут небесные коровы...
* * *
Видишь — меркнут цыганские очи фиалок,
В Трансильвании голод, Равенна в снегу,
Проходя сквозь ушко городских коммуналок,
Истончишься до моли в музейном шкафу.
Разве лучше в ненужных вещах воплотиться,
Под которыми прошлую жизнь погребли?
Эфемернее тюля, безмолвнее ситца,
Просто - контур в сгустившейся синей пыли.
* * *
За Мойкой, за сонным проспектом
Сорвать восхитительный куш:
Туда, где отчаянный лектор
Несет несусветную чушь,
С лицом от Мороза ворваться,
Вдыхая бензин и ментол,
Газетку с портретом паяца
Швырнуть на исписанный стол,
Не думать, не слышать, не плакать,
Внимая грядущей зиме,
Глядеть на осевшую мякоть
И видеть в промозглом окне
Обозы рогатых кибиток,
В туман уплывающий год,
Что небо, как в пламенный свиток,
В свои письмена завернет,
Откуда по строчкам метелей,
Струящихся в мутный эфир,
Мы черной кириллицей стелем
Тропу в неизведанный мир.
А лектор в запале азарта,
И в блике на блеклой стене
Пятном расползается карта,
Сливаясь с пейзажем в окне.
В раздумье забудется кто-то
И крикнет истории вслед:
– И где ж они, ваши вестготы?
– Да где ж их, помилуйте, нет…
* * *
Ночными кронами нависли
Над полем облака вдали,
И кроны, как ночные мысли
На стыке неба и земли.
Кота Чеширского улыбкой
(Одной улыбкой, без кота)
В благоуханье пены зыбкой
Цветет такая красота.
А если пену ту шумовкой
Собрать — и в варево ночей
Нырнуть русалкою неловкой?
Тогда, быть может, книгочей
Узнает по моей подсказке,
Откуда странный этот вид:
Не на скале, как в датской сказке, –
Русалка на ветвях сидит.
* * *
Старушка у грязного бака,
Высоко твой ангел живёт,
И там же есть ангел-собака
И ангел-помоечный кот.
Ворона? Да что ей, крылата
Ворона и здесь, на земле,
Была она белой когда-то,
Пока не увязла в золе.
Пробралась на землю когда-то
Она сквозь печной дымоход
И стала чернее агата,
Черней антрацита, а кот...
За кошками кот увязался,
Бывало и с нашим, поверь,
Когда-то он рвался, и дрался,
И ластился он, а теперь
С далёких холодных окраин
Он смотрит в знакомую высь
И ждёт, когда старый хозяин
Неслышно покличет «кысь-кысь».
* * *
...там, где зима свои белые крючья
тянет сквозь петли бездонных проталин,
где обитает в кудели паучьей,
в шелковом локоне с мушкой из стали,
розовоперстая, — в летнике пёстром
бабочкой лёгкой над нами маячит, —
космос безвиден над местностью плоской,
снежные волны да холод собачий...
Так начинается новое время...
* * *
Домовёнок из-за печки, тучки - огненные зубы
говорил, что этот город основали лесорубы,
мимоходом, под сурдинку, под чудесную копирку,
будто время на обоях заговаривало дырку.
Оттого глядеть и странно
на конек соседской кровли,
облетевший куст под ветром
пуст как рыбий позвоночник,
в час, когда заходит осень, закатив глаза воловьи
и ложится белым снегом, вся разодранная в клочья.
Чтоб с утра – глядишь – мятели
заметелили-завыли, –
или доблестный охотник разохотился за стенкой,
поднимая тучи пыли под немой полёт валькирий,
сонным зрителям кадрили запорашивая зенки.
