Проза

Своё еврейство мы, конечно же, ощущали: слово «еврей» существовало в классных журналах, в ответах на вопрос пятого пункта многочисленных анкет, но произносить его вслух было не принято, что являлось лексикологическим казусом.

И в итоге пришел к простому, но назидательному выводу, что хороший человек всегда проживет хорошую жизнь, а плохой — плохую. Хоть короткую, хоть долгую. Так сказал один известный раввин. И ничего тут не поделать, как ни крути.

Работая над письменными материалами по делу лидера белорусских хасидов рабби Шнеур-Залмана бен Баруха (1746-1813), дважды арестованного русскими властями по ложным доносам миснагдим, Нвахович не только сочувственно отнесся к несправедливо обвиненному хасиду, но и, как полагает историк Андрей Рогачевский, способствовал его освобождению. Чтобы понять всю смелость и нестандартность такой позиции Неваховича, достаточно вспомнить обращение с Шнеур-Залманом того же Абрама Перетца. Последний жестоко оскорблял хасида, насильно запер его в своем доме, чем напомнил тому мрачные застенки Тайной канцелярии...

И это впечатление дополнилось неожиданной встречей: в военном джипе он увидел двух старцев, двух духовных наставников поколения: раби Цви Иеѓуду Кука и «Иерусалимского назира», так называли Давида ѓа-Коѓена. Один из командиров решил: вот-вот солдаты подойдут к Котелю, и в эти минуты рядом с ними должны быть те, кто нёс в своей душе веру в эту победу и передавал её своему поколению. И послал за ними военный джип. Ещё гремели выстрелы, ещё продолжался бой, а они ехали на встречу со Стеной Плача, чтобы первыми коснуться священных камней. Ханан был рядом с ними…

Это такие как он напали на нашу страну. Это такие как он убивают наших детей, стариков, женщин. И пока я так рассуждал, человек этот вскинул винтовку и, сделав два бесприцельных выстрела в нашу сторону, скрылся за деревом. И только тогда я вспомнил, что в руках у меня автомат. Я не шевелился. Ждать пришлось долго, и я хотел уже спускаться к своим, но на свою беду немец вышел из-за дерева снова. Теперь он был виден значительно лучше, но черты лица были ещё смутны. Он опять вскинул винтовку, но я опередил его и нажал на спусковой крючок. И мой автомат взревел, затрясся. Я увидел как этот человек сначала дернулся, очевидно, хотел спрятаться за дерево, но потом стал медленно, медленно оседать. А мой автомат всё ревёт, надрывается. И, наконец, человек рухнул головой вниз под уклон. И тут мной овладел дикий, животный страх. Я, не разбирая ничего на своём пути, со всех ног бросился вниз, к своим. Но мне казалось, что ноги у меня какие-то ватные и бегу я медленно и долго. Но внезапно я выскочил прямо в середину своего взвода. За время моего отсутствия взвод продвинулся вперёд очень мало. Деревья здесь росли редко, и было почти светло. Мой страх сменился глубоким стрессом: я не мог ни стоять, ни сидеть. Меня трясло и лихорадило. Подошёл мой друг лейтенант Валерий, комсорг батальона.

В истории еврейского государства кибуцное движение сыграло роль безусловно положительную – идеально сгодилось в нужное время в нужном месте, а когда ситуация изменилась, убралось (не без небольшого скандала) со сцены, оставив за собой приличествующую скромную экологическую нишу. Но, естественно, никаким боком не годилось оно на роль магистрального пути страждущего человечества, маяка для терпящих крушение в историческом море народов западной цивилизации.

Окончание. Начало в № 9-10.2015

Читаешь сейчас некоторые книги уже давних дней, вышедшие тогда из-под пера старших товарищей, и видишь, какие страницы написаны скупо и сжато не только потому, что краткость – сестра таланта, а потому, что только так и можно было – вроде бы вскользь, подсказкой, намеком на подлинную суть событий; подсказкой, которую поймут и расшифруют. С годами. И горько думаешь: как же они работали, многое зная, понимая, но не имея возможности сказать, написать, напечатать? А ведь слово невысказанное, слово ненаписанное — оно прожигает сердце.

Она лежала у края ямы. Это была их последняя остановка. Здесь они прощались друг с другом перед вечной разлукой. Она слышала рыдания, мольбы и крики: «Звери, оставьте хоть детей в одежде. Ведь здесь так холодно!» И в ответ: «Ничего, там им будет тепло». Плакал старик и молился: «Шма Исраэль – Слушай, Израиль, Господь – Бог наш, Господь один!». Просила женщина: «Дайте дождаться родных. Проститься перед смертью!»

Прорыв произошел, когда я натолкнулся на сайт венгерского общества «Ашпектуш», который проводит «русские беседы». Возглавляет его историк, писатель и журналист д-р Геза Гече, свободно говорящий по-русски. Я послал ему ссылку на основную статью. Через пару месяцев он, прочитавши, откликнулся, и весь тон общения мгновенно изменился по сравнения с блогом Евы Балог. Д-р Гече – я буду дальше называть его Гезой - завёл разговор о моем приезде в Будапешт. Он готовил документальный фильм о невестке Хорти графине Илоне, хотел меня интервьюировать для этого фильма, а заодно устроить лекцию в университете. Я сразу сказал, что мне будет достаточно оплаты одного билета, хотя я полечу с женой, но Геза сказал, что, конечно, и гостиница будет оплачена.