Поэзия

Шёл дождь, навзрыд, по встречной полосе, На перекрёстках мелкой изморозью всхлипывая, Рыдал, захлёбываясь в собственной красе, Пока неслась ему навстречу роща липовая. Пока летела с вёдрами наперевес, Грозя грозой, растрёпанная радуга, И пробегал трусцой сосновый лес, И приближалась центробежно Ладога.

Непостижима, как еврейский Бог, Твоя награда. Рыцарское званье Ничто для наших низменных времен – Сплошная передышка и зиянье. Алтарь и арфа! Чья смогла рука Так стройно струны натянуть твои? Преддверье неба и зарок пророка, Молитва парии и крик любви!

… Самый мудрый сказал: – Я знаю, Что я ничего не знаю, – Величайшее с наименьшим В беспримерном смиренье равняя. Но себя я не чту премудрым, Ибо чту себя несчастливым, А когда и где неудачник Обладал умом прозорливым?...

В этот час, когда с ветвей Сыплет трели соловей, Речи сладкие, как мёд, Милой юноша поёт; Ухо ловит каждый звук, Слышен сердца частый стук, Мягкий, нежный ветерок Гонит прочь судьбы злой рок, Светит в сумерках луна, Всюду ночь царит одна.

Ну вот, схватили! Погоди, Тебе теперь не отвертеться. Но отчего в пустой груди Горячей каплей бьётся сердце

Всё овеяно юмором и нежностью, язык лёгок, гибок, кажется, никакой литературной обработки – просто ясный понятный детский иврит. До Айн Гиллеля нельзя было писать Ахú-ахú яфа – самая, самая красивая (девочка, например), а надо было писать исключительно яфа бэ-йотер, а он это ахи-ахи использовал для «речи» хвастливого петуха: – Откуда в тебе такое высокомерие? – А я живу в ахи-ахи, ну, в самом большом курятнике! И дети понимают, что петух возомнил о себе невесть что, потому что воображала.

Девочка рисует Я читаю сказку: бабка и корыто, рыбка золотая - плавники дугой. В кухне пьяный батя спорит с дядей Витей, будто бы у русских рай совсем другой. Папиросой в шторке батя дырку выжег, Витя засмеялся: будет нам буза. Мамка пилит батю: пьяница да рыжий, нарисую бате черные глаза. А в раю, наверно, сладкая малина, кормят шоколадом, колой, шаурмой... Мишка тети-Танин, жирная скотина, мне кричал недавно: батя мой - не мой, что на самом деле батя - дядя Витя, и шептались бабки кучей на крыльце: "Ох, глаза-те черны...сходства не ищите, нету ни в повадке, ни в самом лице." Мама называет дядю Витю "мачо". Я раскрашу батю с головы до пят...а в раю, наверно, бабки не судачат, и не топит Мишка маленьких котят. "Провожу Витюху...Не играй у печки. Маме скажешь: пили с дядей Витей морс." А в раю, наверно, теплые крылечки - чтобы пьяный батя ночью не замерз...

Тапочки У Потапа Красивые тапочки. Их Потап называет Потапочки.

Ниневия… рак души не лечится, Ненависть растет, как на дрожжах. Пятая колонна человечества Гибнет на последних рубежах. Сквозь поля, засеянные ложью, Серые зыбучие пески, В темноту бредут по бездорожью Жалкие разбитые полки, В полном беспорядке отступая На неподготовленный плацдарм, Слушая, как шепчет ночь слепая – Мне отмщение, и аз воздам.