Поэзия

Нам был не этот мир завещан, / не свет небес и водоëмов; / мы родились в системе трещин / и тектонических разломов...

Я вновь бреду по тропке узкой, / мелькают васильки во ржи / и хвостик серой трясогузки, / что впереди меня бежит...

Мерцают светлячки над травостоем,/ Спел перепел в хлебах про “Спать — пора”./ Играет свет от дальнего костра/ И пахнет вечерницей и левкоем.

Хочу звездой сбежать на небо. Хочу безумие спасти. Собрав все силы для побега, далекий свет произвести. Чтоб над безволием всей волей, всей болью каждого луча светить лишь тем, кто сам до боли познал, как тайна горяча. Бежать, и там в далеких гнездах искать последний свой приют. Где мир безмолвствует, лишь звезды друг другу свет свой отдают.

То ли мир, а то ли — война./ Очевидцы такое несут…/ Как свидетели, врут имена./ Хорошо, что это не суд.

В России учат языки:/ хребет истории ломаем,/ а, всей науке вопреки,/ самих себя не понимаем.

Без мистики мудр, без надрывности свят/ Еврейский, старинный, домашний уклад./ Безволен для счастья, устав от тщеты,/ Я падаю камнем в объятья мечты:/ Как звёздочки, свечи украсили дом,/ Веселье в сердцах, и семья за столом

вначале было время/ и время было бог/ вдох до сотворенья/ выдоха итог

Там, где память устала и в гости не ждет человека,/ там, где воздух замешан на запахе скошенных трав,/ я ищу свое детство вне рамок контекста и века,/ аналитику текста судьбы беспардонно поправ

Робко спускается вечер смиренный,/ Тьма застилает межи,/ Друг-демиург из соседней вселенной,/ Как тебе там, расскажи?

Заключение — сначала в одиночной келье, а затем в более просторном помещении — было мерой крайне немилосердной и продолжалось семь лет, два месяца и несколько дней. Историки так и не пришли к единому мнению о причинах столь долгой бесчеловечной кары со стороны Альфонса, «просвещенного монарха» и мецената, пусть даже своевольного и, по некоторым сведениям, грубого, но неизменно благоволившего к своему придворному стихотворцу.

У тебя виноградный смех:/ Множество круглых зелёных смешинок/ Тело твое покрыто ящерками,/ И все они любят солнце/ Поднялись цветы на лугах,/ поросли травой щеки мои,/ Стало возможным всё

Напялив столько лиц, сыграв ролей, пожалуй, больше, чем сто раз родиться (от хиленьких пажей до королей, ловя то камни в лоб, то в гриль жар-птицу) – я больше не хочу. нет, не могу. хочу о правде. да, хочу о правде. и если словом где-нибудь солгу, пускай меня удавят, бога ради.

Это озноб закрытых пространств, стен, потолков, скудных квадратов квартирных, отмерянных свыше. Дед ещё помнил, когда сквозняки Соловков воздух студили для целой страны, как кондишн.

…и чувствами работать, как кулаками, продвигаясь по узким старинным улочкам среди множества себе подобных; и говорить восторженные пустяки, забывая, что здесь даже воздух – замкнутое движение атомов, заколдованных древними алхимиками...