Поэзия

мой город, который я вижу во сне, всё чаще горчит вавилоном. и площадь, как море, как сердце в огне, венчает игру миллиона. он полисом был, он встречал корабли в своём златотканом убранстве. и шли от пределов известной земли матросы в браваде и пьянстве.

И ночь стояла ангелом в плаще, И фонари гуляли по бульвару, И уплывали по ночной реке, Как те любовники – рука в руке – Плывут, навеки связаны попарно, И обнажённо светятся в дожде.

Я лежу, но выйти бы во двор – старый виноград подвергли казни. Человек всегда другому вор, друг, товарищ, шулер и проказник. Надо мною – чистый звёздный атлас, в ковш, наверно, намело немало снега… Туча на востоке чешет патлы, но сияет ласковая Вега.

Мама ходит по кромке земли и неба. Там гроза собирается, тучи лежат тюфяками. Люди спят на них. Лица бабки её и деда, Словно вмятины в тёмной небесной ткани.

Я понял и прозрел, и слепну от прозренья – его горячих стрел, его холодных пут. Оптический прицел меняет угол зренья: кто великаном стал, был прежде лилипут.

Я хочу возвратиться в каникулы среднего детства, в бесконечные дни убывающего календаря, раздеваться на ощупь (любили ложиться рано) и просить хоть каплю у сжавшего губы крана, и учиться тоске по дому, и спать чудесно, просыпаться поздно от звона ножей и ложек…

Не измыслив ни словца – Поискать слова живые; И растащат домовые Все писания творца, И со дна вечерней тьмы, Где сам чёрт зарыл монеты, То ли выплывут сонеты, То ли жаркие псалмы.

Что касается звёздного неба над нами – так ему фиолетовы наши законы на отшибе галактики. Тьма ледяная ржавой медью бликует сквозь летние кроны, растекается время, и слово не значит ничего, кроме графики вольно-волнистой, и придётся учиться тебе, не иначе, если уж не смирению – то компромиссу.

Города перехвачены лентой шерстяного короткого кашля. Я иду и до жара в коленках мне не страшно, не страшно, не страшно.

Если ты пишешь – сиди пиши. Ешь потихоньку из стылой плошки. Кто оглашённый в твоей глуши, если лицо твоё не с обложки? Если любить тебя – ни за что. Если звезда не в твоей орбите. Всё у корявых коряво – то даже, что тоньше нервозной нити…

Нет на Земле морей, озёр и рек, В которых так тонул бы человек, Как в памяти далёкой и глубокой: Ни зыбкий ливень, ни лохматый снег Не полнят этой бездны одинокой...

Словно памятные святцы, Строки теплятся в груди. Уходить, чтобы остаться. Возвращаться, чтоб уйти. И не праздные прогулки, Не морока, не тщета…. Но в знакомом переулке Внове всё, как и всегда.

В переводах Игоря Лосинского

Идя по жизни бодрым маршем,/ Он блудно жезлом патриаршим/ Сзывает, словно капельмаршал,/ Девчонок своего кружка.

Но время осыпью идёт,/ к концу сползая,/ как будто суп из миски жрёт/ овчарка злая…