Поэзия

…и никто не придёт в обиталище тусклого света, где в забытых стихов первозданной, таинственной мгле зарождались светила, и звёзды купались в тепле, где цветочный венок мне на память оставило лето.

Берлинского неба открылась шкатулка, рассыпав по крышам прозрачный стеклярус, и ночь, растворяясь в седом переулке, раскатисто злилась, но даром старалась. Мелькали зонты и плащи разноцветные, сиял-серебрился фонарный плафон, и лились тридцатые в окна рассветные, в квартире напротив воскрес патефон. Стоял человек перед ним, не мигая, как будто он сам – механизм заведённый, и, с края шагая, взлетела нагая кудрявая память с корзиной плетёной.

Поэма

Сохрани только эту скамеечку, эту лавочку в мёртвом саду, где на клене счастливую меточку мы оставили в мёртвом году. Не к суме, не к тюрьме – к высшей мере я, к вечным снам присужден я. Зови, о, Империя – о!.. О, Империя, свальный грех накануне любви.

Вгрызаясь в чувственную мякоть С восторгом бешеным, готов Конквистадор смеяться, плакать, Пешком отправиться в Ростов, В Солнечногорск, в Саратов к тётке, В прохладный сумрак, в синеву – Чтоб где то там без слёз, без водки Из сердца выскоблить Москву.

Любованье полётами чаек, хрустальным снегом, вершинами стройных гор – что из этого списка делает счастье полным? Я смотрю на серое небо, на холодные волны, понимая, что до сих пор уходила лишь по-английски.

Кто в роли жертвы, кто кому палач не разобрать, любой ярлык неточен. И солнца благолепная чалма с утра напоминает о востоке. Ни тени страха в маетной душе, и здравый смысл молчит высоколобо, но во дворе – что крыши блиндажей коробятся декабрьские сугробы.

Ещё одна луна, и день пойдёт на убыль. (Любитель мрачных дум, держи фонарь в уме.) В син-оптике окна дождя десятый дубль, Одиннадцатый дубль дождём идёт по мне.

Мелет Емеля вторую неделю, Мелко летит крупа… В проруби звёзды наживкой редели, Щука была скупа… Не до посулов ей, не до посылов – Сверху так намело, Что если б вытащил кто – попросила б Ведьмино помело!

В переводах с английского Алёны Щербаковой