Поэзия

лягушонок — прыг-прыг — через порог / пробирается в дом/ мне больше не с кем поделиться восторгом/ потому что ты/ посвятил себя мёртвым

Барух из поэмы теряет в погроме жену, собственной рукой убивает дочерей, чтобы они не достались разнузданной толпе, но у него нет сил покончить с собой. Проявив слабость, он позволяет окрестить себя под страхом смерти, но не успокаивается, пока не находит способ отомстить.

Напрасно хорохоритесь. Над Злом/ Суд не закончен. В каждом доме, в каждой/ Семье, по всей стране, на всей планете/ И в каждом сердце, что в груди стучится/ У Homo Sapiens — свой Нюрнберг вас ждет.

Я с Богом говорю не потому,/ что слыть хочу решительным и резким,/ а просто мне уже делиться не с кем,/ и я тихонько жалуюсь Ему.

«Зачем он снится, если нет причины / Стареть и плакать, верить и страдать, / Чтоб с самого рожденья до кончины / Всё-всё, как есть, бессоннице предать?»

«Собрав озер окрестных звоны / В темнеющую чистоту, / Слепой покой взошёл на склоны / Туманных скал. Ночная ртуть, / Мерцая мелкими огнями, / Как пробуждение меж снами, / Катилась в клюквенную тьму…»

«Как чудно всё: и листья, и трава, / И по деревьям пробежавший дождик, / И под окном невзрачный подорожник, / И невзначай пришедшие слова…»

«О, не спеши грубеть, косясь на черствый век. / Ты наделен умом и сердцем, человек! / Не становись душою крепче стали. / Ведь в мире уж и так полно печали…»

«Почему я не остался на той планете? Всё там было, в общем-то, неплохо: планета была юная, цветущая, другие астронавты мне завидовали… а что еще нужно астронавту? Но я довольно скоро изучил все ее заповедные уголки — и заскучал…»

Поправить, искупить – да поздно,/ Раз стали сумерками дни,/ А небо в ноябре беззвёздно,/ Кругом дожди, дожди одни…

Ветер качает дорогу,/ Пламя колебля свечи./ Молится бережно Богу/ Вежливый ангел в ночи.

Я уеду по снегу/ в безумную белую даль./ Унесусь к временам,/ где всё в прошлом,/ а, стало быть — свято.

Впадаю в джаз, как реки в океан,/ расхристанно, разгульно и просторно,/ не приторные — жесткие аккорды/ вживаются в пейзажи разных стран.

Мое, опаленное солнцем,/ Он схватит навечно запястье -/ И, может, мы вместе спасемся./ И, может быть, вместе пропасть нам.

Нет, это не был Рольф Боссерт, замечательный немецкий поэт родом из Решицы. Это был замечательный румынский поэт Дорин Тудоран, минут за двадцать до его появления в клубе выложивший на стол в каком-то райкоме, в знак протеста и первым, может быть, во всем социалистическом лагере, свой партийный билет.