Культура

«— Неблагодарное занятие — толковать свои стихи. Но в данном случае я попробую. Мне хотелось выразить простую мысль: хорошо, когда над ним и над ней возвышается икона, которая освящает их отношения. И очень важно, чтобы это был не музейный образ, а семейная икона красного угла, перед которой теплится лампада. Кажется, толкование у меня не получилось. Стихотворение, конечно, богаче по смыслу, чем моё ненужное объяснение…»

«— Да, я пишу именно так, как Вы сказали. Я хочу, чтобы человек и в своей жизни, и в вере вернулся к нормальности. Простой, улыбчивой и доброжелательной нормальности. Я — глуп?.. О, нет! Уверяю Вас, что я, как и остальные люди, вижу зло, а может быть, вижу его даже лучше, чем другие, но… Я не хочу и не буду его бояться… Точнее, не бояться, а беседовать с ним на равных. Тут дело даже не в высокомерии некоей светлой личности, проживающей на небесах, а в том, чему и кому ты должен посвятить свое писательское время…»

«— Клюшка, шайба… — это же всё элементы фетиша, простейших примитивных религиозных практик. Это как воины Востока в стародавние времена обожествляли оружие. То есть считали свои мечи одушевлёнными сущностями, которые им помогут в критический момент боя. Казаки тоже освящали шашки, знамёна, но это несколько иное. Призвание Христа — это отказ от греха, стремление не посрамить силу оружия собственной слабостью, стремление быть готовым к непредсказуемой ситуации, способным преодолеть её, выйти из неё не побеждённым и посрамленным, а достойно…»

...однажды дом Ноткина посетил сам Александр I. “Остановись!” – воскликнул вдруг Нота Хаймович, увидев царя. Государь спросил, что это значит. Тот объяснил, что счастье человеческое имеет границы и когда оно доходит до крайнего предела, то начинает убывать. “Счастье же мое с приходом Вашего Величества в дом, - продолжал Ноткин, - достигло своего апогея. Вот я и кричу ему: «Остановись!»”

А. Д. – Молчание – это последняя радость несчастных; не выдавайте никому своей скорби. Любопытные пьют наши слезы, как мухи пьют кровь раненой лани.

Образ Фанни как женщины-жертвы никак не воспринимается, напротив, ясно выражен индивидуальный характер талантливой, выдающейся и целеустремлённой женщины. Женщины, которая сумела осуществить творческие задачи и устремления, не ущемляя себя в потребности любить, быть любимой и подарить жизнь ребёнку. Биография Фанни Гензель уникальна и заслуживает соответствующего к ней отношения.

Одним из центральных элементов текстов Стругацких в широком спектре от романов до пьесы являются их обращения к исторической травме и травматическому опыту, и в первую очередь, опыту Холокоста и памяти о нём. В то же время, в их письме отсутствуют те характеристики, которые в современной психологии и культурологии принято рассматривать в качестве индикаторов посттравматического: ослабленное или замутненное восприятие «я».

Раньше ошибки непрофессионализма и невежества при публикации статьи, книги или при выпуске фильма на экраны страны были редчайшим исключением: на страже качества интеллектуальной продукции стояли грозные ряды редакторов (литературных, художественных, технических), корректоров, консультантов, внутренних и внешних рецензентов. Непрофессионального, невежественного автора просто не допускали к публикации.

Она читала «Шуточку» Чехова, глядя на мужа, и он беззвучно повторял за ней каждое слово, только вместо «Наденька, я люблю Вас» шептал «Оленька, я люблю тебя» и она читала это по губам, и горло сжималась и она делала паузу, как бы давая зрителям почувствовать всю поэтичность рассказа.

Надо сказать, что за исключением аккуратных ответов слушателям Рихтер, как казалось, переписки избегал, чем немало раздражал Нину Львовну — за 50 лет заполненной гастрольными поездками, прожитой бок о бок жизни он ей ни разу не написал, отделывался телеграммами. Даже самому близкому человеку — Випе он отовсюду посылал лишь открытки, если не считать пресловутой телеграммы на Лубянку. А тут чемодан писем.

Метэк был совсем молоденький, 19-го года рождения. Он шел из захваченной фашистами Варшавы пешком по направлению к границе в Советский Союз, чтобы просить политическое убежище. В каком-то костеле монахини накормили его кашей. Потом на пути была пограничная вышка с собаками. В комендатуре его стали допрашивать: «А ты кто?» — «Вайнберг. Мечислав». — «Да какой ты Мечислав? Ты ж — еврей. Будешь Моисей»

Сегонзак и его друзья, действительно, часто собирались вокруг бутылки или двух хорошего французского вина. Как и крестьянский говор, который они так любили, это был их способ восстать как против менталитета нуворишей того времени, так и против его космополитизма. Дух и искусство группы были прежде всего французскими по сути.

Действовать по первому внутреннему побуждению — «тотчас ехать и разговаривать» — этот принцип немедленного делания остался у Дягилева на всю жизнь. Когда его посетила мысль об издании художественного журнала, посвященного искусству, он с такой энергией обрушился с этим проектом на известного мецената Савву Мамонтова, что тому после визита крепкого пермяка, осталось только обронить реплику: «На какой почве вырос этот гриб?»

История нашего поколения — видимо, уникальный, единственный за годы советской власти пример выживаемости талантов в условиях жестокого режима. Судьба у каждого — своя. Но всё равно мы так и останемся — все вместе, молодые, полные сил: выхваченные светом Поэзии из последующей долгой мглы, из удушья и морока, — там, во дворике нашей альма матер, на московских улицах, стайкой идущие сквозь листву.

Он высоко ценил по-прежнему науку, за счет которой выстоял, вместе с тем, как и прежде, называл свой образ жизни за письменным столом тем же словом «подмена». В сознании теперь смешались не затрагиваемые ранее явления общественно-политической жизни и личные обстоятельства. Первые открылись для обзора, вторые смягчились. «Видимо, надо оставить мысль о конечной цели бытия…».