Культура

Игорь Сухих — ученый-литературовед, естественно было бы услышать от него объяснение противоречивых правил его коллег при установлении авторства. В нашем примере Коренев, почти наш современник, объявляется автором стихов, не предоставляя хронологически достаточно ранний автограф. В то же время, например, Дмитрию Веневитинову отказано в авторстве на стихотворение «Родина» только потому, что автограф не был найден.

Сейчас даже представить трудно силу его влияния на всех и вся в то время, силу его слова, мысли, и не только в России. Уже после первой мировой войны известный немецкий писатель Томас Манн даже так написал: «…и в дни, когда бушевала война, я часто думал о том, что она вряд ли посмела бы разразиться, если бы в четырнадцатом году глядели еще на мир зоркие и пронзительные серые глаза старца из Ясной Поляны».

Была болезнь, плохое настроение и волнение за пьесу; Г. Бродская определит это так: «В свой последний год Чехов находился в состоянии болезненной истерики. Его реакции в предсмертные месяцы не всегда адекватны поводам для них.» — возможно, слишком резко, но по существу верно.

Не исключено, что Тео, склонный обвинять себя в несчастьях брата, теперь считал себя виновным в его самоубийстве. В минувшие полтора года из-за женитьбы и рождения ребёнка он несколько отдалился от него. К тому же, став семейным человеком, сомневался, сможет ли по-прежнему обеспечивать ему полное материальное содержание. Не высказывая эти мысли прямо, он делился с Винсентом тревогой по причине нехватки денег.

В конце XX века не так много композиторов, равных Мечиславу Вайнбергу, — не только по фантастически многообразному охвату жанров и количеству созданных произведений (достаточно напомнить, что композитор сочинил 26 симфоний, опёр, 100 романсов, десятки камерно-инструментальных, концертных, оркестровых, хоровых сочинений, музыку к кино и спектаклям, радиопередачам), но и по глубине музыки и высочайшему уровню мастерства.

Молодость. 1965 год. Послан исправляться на свежем воздухе «тунеядец» Иосиф Бродский, сидят в тюремном замке «идеологические разбойники» Синявский и Даниэль, отправлен на пенсию «по состоянию здоровья» Никита Сергеевич. По Москве бродит СМОГ, но и его дни уже сочтены. Я учусь в геологоразведочном институте, знакомств среди литераторов почти не имею.

Смех в зале — огромная развратительная силища, которая так и втягивает: тебе хочется еще и еще испытать это сильнейшее, почти физиологическое наслаждение. Но смех возбуждает к творчеству. Смех — это свобода. Обожаю, когда зритель аплодирует, когда он неистовствует…

Вахтанг Чабукиани, художник, для которого пластическая передача мысли («мышление шагами»!) суть единственная форма самовыражения и воплощения, воистину вычитал в Шекспире не «слова, слова, слова», а обволакивающее, окружающее, пронизывающее, раскаляющее их добела молчание.

По театру я, конечно, скучаю. Его не заменить. Но творчески я по-прежнему загружен, издаю книги, публикую в них не только то, что было написано за целую жизнь. И не так уж мало этих изданий: пятитомник «Избранное» и еще четыре сборника моих театральных работ, статей и исследований, книга «Рифмы», где, наряду с лирикой и песнями напечатаны рифмованные фрагменты моих либретто.

«Фауст» — это откровение Нового времени, сакральный текст. Ни больше ни меньше. «Фауст» предлагает альтернативную (пиетическую) религиозность — с живым чувством Высшего начала вместо догматов, обрядов и молитв, в виде своеобразной дорожной карты самосозидания.

Самое впечатляющее ноу-хау Минкина состоит во вставке текста про замученного лестницей (читай женой) Чехова из воспоминаний дочери Гиляровского 1904 г. в текст, относящийся к 1903 г., для чего из оригинала воспоминаний выброшены указания на даты и то, что Чехов едет в Баденвейлер!

Терпеть не могу Уистлера, — сказал Матисс, — но Тернера люблю, его краски прекрасны. Вы понимаете, в живописи это решает всё. Не имеет значения как выглядит предмет и рисунок, но если ваши краски, ваш материал красивы, как красива эмаль, например, если вы смотрите на них с наслаждением, то это хорошо.

Гений никогда не пишет сам, мелодию ему диктуют свыше. Он просто пропускает её через себя. В чем, собственно, была работа Чайковского? В том, что он упрощал небесную музыку для таких как вы. Чтобы деньги заработать, славу, в историю попасть. А те, кто не упрощает, они в историю не попадают.

Современники утверждали, что музыкальный шедевр «Финляндия» больше способствовал освободительной борьбе народа, чем тысячи речей и памфлетов, — недаром же эта мелодия тогда фактически стала национальным гимном, и неспроста российские власти запретили ее публичное исполнение, даже насвистывание в общественных местах…

Поняла, что впервые совпали необходимые условия для существования в музыке: возможность играть как хочешь и умеешь, ежедневное присутствие в твоей жизни большого музыканта, который к тому же такой колдовски-непредсказуемый, почти сказочный персонаж, и уверенность, что сделанное тобой всегда будет им замечено, даже если он раскритикует результат.