Культура

Оппонент мой не даст мне соврать: я в своих возражениях на его статью признал, что он провёл большую работу в пользу своей (да пока и моей!) версии авторства, то есть что его, ставшее спорным, мы оба признаём за Дегеном. Другое дело, что и мнения М.М. Красикова пока начисто не опровергнуты.

Но если «Вьюгу. Ночь…» написал не Коренев, то кто мог написать это стихотворение после его смерти? Если это окажется неизвестным, то могут появиться подозреваемые. Поэтому Рахлин прав в том, что Красиков должен был доказать авторство Коренева, а пока он считает, что Красиков этого не доказал.

Первый взгляд, брошенный Мастером на девушку, решил дело. Поразительная фигура, близкая к античным образцам — исключительно пропорциональное сложение, широкие бедра, высокая грудь. Майоль понял, что будет ее ваять, лепить, он мгновенно влюбился в нее как в прообраз своих будущих скульптур.

А после смерти Сталина — повесть «Оттепель», давшая название целому периоду советской истории, усилия по развенчанию культа личности, мемуары «Люди. Годы. Жизнь», впервые хоть что-то рассказавшие о Мандельштаме, Цветаевой, Бабеле и других погибших писателях… И, в самом конце жизни — выступления в поддержку диссидентов. Все-таки — широкий был человек, как его ни суживай…

Сложившаяся дискриминация в отношении евреев породила своеобразный феномен: стало неприлично употреблять слово «еврей». Ведь оно свидетельствовало о людях второго сорта, о врожденной ущербности. Возник вакуум, который наполнился разного рода заменами.

«Я посвящу свое выступление Юрию Ивановичу Селезневу. Это был очень красивый человек: красивый не только буквально — синеглазый, высокий, статный, — но и душевно, внутренне. Он очень богатый, богатый душою человек был… Я с ним познакомился в 1971 году и до 1984-го мы дружили. А сдружились мы сразу, потому что почувствовали родственные души, что любим одно и то же, по крайней мере, в литературе, в искусстве, в старине русской…»

«Писатели могут сражаться с христианской традицией, но, чтобы сражаться, нужно все-таки знать, с чем сражаться. Маяковский, например, составляет свою “змею двухметроворостую”, и в этом сочетании-абракадабре мерцает православная церковнославянская традиция, проявляется посредничество между греческими (православными) языковыми конструкциями и русскими словесными формами. Даже у этого революционного автора была такая модель культурного сознания. И как это игнорировать в научном отношении? Я всячески пытался, по крайней мере раньше, подчеркнуть, что мой подход не является единственно возможным, он не уничтожает другие подходы. Но чем больше я произносил извинительных слов, тем ожесточеннее была противная сторона. Наконец, мне надоело извиняться за то, что я пытаюсь напомнить или показать какие-то достаточно очевидные для любого непредвзятого человека вещи, а если кому и неприятна эта очевидность, то это его проблемы, а не проблемы русской культуры…»

«…предлагаемый курс лекций не будет ни апологетическим, превозносящим русскую философию до небес, ни нигилистическим, отвергающим возможность самостоятельной русской философии, живущей не только переводами с иностранных языков. Автор курса будет стремиться к тому, чтобы его лекции имели подлинно критический характер, в настоящем смысле древнегреческого слова κριτικός — способный к различению истинного и ложного…»

«Грех — есть то, что питает гордыню, как мать всех иных страстей. Когда мы ищем повода для самоутверждения в мире внешнем, то неизбежно вступаем в состояние войны со своим окружением и наши чувства извращаются до страстей. Происходит это потому, что точку опоры личной жизни мы переносим из своей души в мир внешний, который, как нам кажется, мы способны подчинить себе. Но достигнутый таким образом результат удовлетворения принести не может…»

«Нравственный релятивизм, оторванный от традиции и абсолютного, формального содержания морали опровергается от противного: все те, кто признает зло только относительным, фактически оправдывают его и признают, но (и это важно) не по отношению к себе, а только внешним образом — по отношению к другим. Категории добра и зла имеют силу как ценности общественного сознания, регулируя многие другие формы человеческого поведения, в частности правовые отношения. Даже делая выбор в пользу зла, решая сложную дилемму, человек оценивает это зло как меньшее по сравнению с другим злом, но не в качестве добра...»

«…в первом приближении быть русским — значит чувствовать себя русским и не бояться заявить об этом прямо. Это условие необходимое, но еще не достаточное. Достаточным оно будет становиться по мере того, как русское самочувствие будет переходить в ясное и углубленное русское самосознание. Но такое самосознание достигается ценой огромного душевного труда, познания русской истории, русской культуры, русской мысли, узнавания во всем этом своего и умения отличать свое от чужого, от подделок под свое. Ибо, как сказано у Платона, “прекрасное — трудно”. А что прекраснее, чем быть русским?!»

«Во внутренности сердца сокрыта истинная смерть; сею смертию может быть умершим внутренний человек, и при жизни внешнего. Итак, кто перешел от смерти к жизни во внутренности сердца, тот поистине будет жив во веки, и уже никогда не умрет. Хотя его тело и разлучится на некоторое время с душою, однако оно освящено и восстанет со славою. Вот почему смерть святых называем мы сном…»

«Плоскость — не только поле дислокации художественных текстов, но и отсутствие глубины, предполагающее обыденную эксплуатацию словесной поверхности, без образа, без символа, без подтекста. Плоскость — это отсутствие тайны...»

«Хобби — звучит несерьёзно и даже немножко презрительно, а дело всей жизни — слишком громко. Мне бы хотелось быть полезной в литературе. Услышанной. Понятой. А там уж время выбирает своих героев…»

«В раннем детстве родители много читали мне, особенно поэзию. Уже годам к шести я знал наизусть многие стихи Есенина, Лермонтова, некоторые произведения Пушкина. И в какой-то момент ощутил, что поэзия живет где-то внутри меня и строчки просятся на бумагу. Мои первые стихотворные опыты начались в 12 лет, это были в основном природные зарисовки. Хотелось уловить и отразить красоту момента и величие природы в стихах…»