Культура

"Когда люди на старости лет становятся добродетельными, они всего лишь посвящают Богу то, чем побрезговал дьявол."

«Выиграть у бесов, конечно, невозможно, но речь, я подчеркиваю, идет не о выигрыше, а о спасении того главного, без чего не будет русского народа. И здесь каждый из нас выбирает тот путь, который ему более близок. Кто-то вместе с детьми точит слезы у отчей избы, кто-то регулярно скликает под свои знамена остатние рати, занимая затем на четыре года уютное думское кресло, а я вот, вслед за дедом гоголевского дьячка Фомы Григорьевича, еще в самом начале 90-х годов решил перекинуться с рыночными ведьмами в дурня. Да так вот и играю уже без малого четверть века: то без штанов меня ведьмы оставляют, то дают пожить более-менее сносно…»

«Второй день праздника по традиции начался панихидой по Поэту в родовом храме Пушкиных. Затем в усадьбе музея поэты-гости возложили цветы к памятнику А.С. Пушкина. Этот момент я запомню навсегда. Дотоле хмурое болдинское небо именно в момент возложения нами цветов чудесным образом вдруг прояснилось и выглянуло яркое солнце, чтобы сопровождать праздник до его окончания. “Пушкин с нами”, — подумала я, глядя на солнце…»

«Наша культура в силу ее христоцентризма, укорененности во Христе всегда обращена к проклятым вопросам времени, но еще более — к последним вопросам бытия: его смысла, посмертия души, ее спасения. Экзистенциальная забота, тревожный покой субботы, погружения души в плоть мира, попечение о едином на потребу не покидает нас и в момент духовной услады. Не живя лишь настоящим и былым, душа живится памятью будущего, образом горнего мира, Преданием…»

«Господь нам даёт выбор между жизнью и смертью, подсказывая, где жизнь. Он знает то, что будет с каждым из нас, ибо знает то, какой путь мы изберём. Но он даровал нам время и свободу для того, чтобы мы сами путём множества проб и ошибок всё же исполнили Его волю, то есть выбрали не смерть, а жизнь, не рабство, а свободу, не похоть, а любовь. Времени в Его царствии нет, это для нас наступающие с неизбежностью события отстоят друг от друга, ибо между двумя верными шагами может быть множество шагов ложных…»

«…без соприкосновения с добротой и душевной теплотой окружающих, без хотя бы единственного прекрасного по своей сути поступка жизнь — не человеческая жизнь. Можно не обладать тонким вкусом к цвету, звуку, форме, гармонии, но без вкуса к духовному человеку никак…»

«Прекрасное это, мне кажется, — живое, то есть трогающее душу. Оно может выражаться как угодно. Трогательное может быть прекрасным тоже. Для того, чтобы человек ощутил не низменность своего существования, а полет его, не всегда нужны канонические знания столетней давности…»

«Русскому человеку мало понимания того, что, мол, доброта или красота спасут мир, он — ищет Бога. Возможно, мне снова что-то кажется, но этот поиск я вижу и в Чехове, хотя он, казалось бы, отстраняется от веры, ссылаясь на то, что такая глыба, как Лев Николаевич Толстой, запутался в понимании Христа. Может быть, наше богоискательство, с одной стороны, слишком широко, чтобы увидеть его в полном объеме, как в Чехове или — слишком наивно — как в Толстом? Но одно я знаю точно, оно — очень жадно… И жадно только в нас, русских…»

«Математика — это то, что русские преподают китайцам в американских университетах…»

«Слабо представляю нынешнюю школьную программу. Я бы не изымал никого. Здоровой голове всё на пользу. Но пожелал бы прекратить практику отбивания охоты к чтению: резко сократить количество сочинений, меньше изучать, что там говорили Белинский или Добролюбов по поводу писателей. Я вот почти всегда не согласен был с критиками ни в чем. Надо учить людей не повторять чужие мнения, а свои формировать…»

«Если вы спрашиваете про темы, которые я ищу в творчестве и хочу осветить, или, лучше сказать, для себя решить и выяснить, в чём смысл жизни, как нужно жить, какой характер или образ достойный и т.д., то для меня — это природа, люди, земля, — всё, что окружает. Конечно, деревня с её природной аутентичностью, город с подпорченными цивилизацией характерами, отцы и дети, жизнь и смерть, и детская литература, где практически нет ничего порочного…»

При всей умеренности тона, которым Томас Манн говорит о евреях, нет никаких сомнений в том, что он во время работы в журнале «Двадцатый век» полностью разделял антиеврейские взгляды старшего брата. Мнение известного исследователя творчества автора «Будденброков» Генриха Детеринга (Heinrich Detering) о том, что отношение юного Томаса к евреям уже тогда было двойственным, как говорят психологи, амбивалентным, основывается на недоразумении.

В 1917 году Шаляпин на петербургской сцене, вслед за гимном «Ха-Тиква» исполнил сочинение Энгеля «Лежит дитя в колыбели». В 1920–21-м мы видим Энгеля в подмосковной Малаховке. Лучшие деятели еврейской культуры прибыли туда не на фестиваль, не на присуждение каких-либо премий или званий, а ради еврейских сирот, детей беженцев, собранных в Малаховском доме-колонии.

Бродский помещает персонажа, пришедшего из произведений Окуджавы, в новые обстоятельства; образы, взятые из стихов Окуджавы, меняют окраску в непривычном контексте. Иногда Бродский поддерживает высказывания Окуджавы; часто он развивает тему или пародирует присутствующие у Окуджавы мотивы. При этом отсылки к Окуджаве за малыми исключениями не прямолинейны, а носят характер намёков.

Бесхитростная, легко запоминающаяся мелодия «При долинушке» как нельзя лучше подходила для сопровождения сцен из жизни русской деревни, окрашенных национальным колоритом. Более того, она отлично подходила для свободного варьирования.