Культура

Постепенно молодой человек начал приобретать известность как антиквар, завел новых, респектабельных друзей. Но и со старыми не расставался. Война давно закончилась, и теперь его соратники по движению сопротивления, в большинстве своем, коммунисты, активно боролись за социальную справедливость. Но не только за это. Жан – Пьер примкнул к компании «горячих голов», мстящих французам, сотрудничавшим с гитлеровцами во время оккупации. Эта противозаконная деятельность не ускользнула от внимания властей и в начале 1949 года ему вручили повестку в полицию. Дальнейшее не нуждалось в комментариях, ближайшее будущее вырисовывалось предельно ясно. Пришлось срочно воспользоваться помощью вдовы старшего брата - того самого, что подделывал документы. На пароход, отправляющийся с группой еврейских детей в Палестину, вместе с ним загрузили несколько ящиков с упакованными в спешке товарами.

О том, что творилось в душе Егора на пути осознания своего места в жизни, можно судить по строкам из письма В.Г. Черткову: «До того момента, в который я первый раз явился к вам, я сильно любил живопись и увлекался ею до самозабвения, стремился и твердо надеялся достигнуть своей цели, но когда я некоторое время пожил у вас (в Ясной Поляне - Е.Р.), я увидел, как бы другую сторону жизни, зародившую во мне стремление познавать истину и влияние, которое не бесследно отразилось в моей юной душе, давшей мне возможность заглянуть внутрь себя, вследствие чего значительно уменьшилась моя пламенная любовь к живописи и я остановился. … Я все-таки чуял в душе неотразимую потребность идти, работать, но куда идти и в каком направлении работать, я уже не знал. Я растерялся. Я сказал себе – брошу живопись, выучу 10 языков и пойду проповедовать миру братство и любовь, но чувствовал, что это не то. Потом пленился, дотоле еще неслыханными, чудными, возвышающими душу, звуками музыки и увлекся ею. Тут я сказал себе, что стану изучать музыку и усовершенствую себя в игре на скрипке и буду пробуждать в сердцах людских возвышенные чувства, но и тут я ошибался Я сомневался достигнуть совершенства техники и развить в себе способность чувства.….Я уподобился тому путнику, который сбился с дороги и после долгих-долгих исканий своего пути утомляется и падает без чувств… Но довольно! Теперь я уже пробудился, стряхнул дремоту с глаз, махнул рукою в воздухе и уже готов двигаться в путь! Я понял, что разбросанность никогда не приведет к цели, надо сосредоточиться на одном, и неуклонно шагать, шаг за шагом следовать по одному пути. Я с новой силой полюбил живопись, и уже ничто не в силах оттолкнуть или отвлечь меня в сторону и пусть теперь хоть тысяча Репиных твердят, что я не способен, я скажу им - неправда! Я хочу и могу! И надеюсь оправдать заветное слово Льва Николаевича».

Интеллигентность — глубинное свойство личности — становилось понятным после первого с ним знакомства. Мне казалось, что принадлежность к этой категории людей, круг которых узок, а слой тонок, не определяется происхождением, образованием или профессией. Но интеллигентами оказались его предки, по крайней мере, в четырёх поколениях. Среди них были дворяне, представители духовного и мещанского сословий — военные, инженеры, педагоги. Как объяснить «генетический» виток — прадед Юрия Вадимовича — А.С. Преображенский преподавал в Красноярске русскую словесность и латинский язык? Или «космический», по выражению Юры, потенциал языковеда у его главного учителя и наставника профессора Андрея Александровича Белецкого, сына знаменитого литературоведа Александра Ивановича Белецкого. Отец и сын оба были учёными с мировыми именами.

Общий тираж изданий “сценок” Вейнберга составил астрономическую по тем временам цифру – 25 тысяч экземпляров. Литератор Владимир Михневич утверждал, что “Павел Исаевич известен всей городской России, которую он задался миссией рассмешить своими потешными рассказами о “еврейской нации”. А вот свидетельство другого современника: “Вряд ли в России есть такой театр, на подмотках которого не выступал бы Вейнберг. Одно время он был до того популярен, что вечера его давали громадные сборы, впоследствии программа вечеров дополнялась, для большего успеха, участием и других лиц. Был даже такой период, когда Вейнберг разъезжал по России с венгерской шансонетной певицей Илькой Огай, устраивая литературно-вокальные вечера: представителем литературы был Вейнберг, а вокальной части – Огай”. Последнюю аттестовали так: “Илька Огай, поющая шансонетка в мужском платье, она страшно вульгарна и цинична, и поёт всегда под винными парами”, впрочем, “генералы даже ездят, чтобы её послушать. Такой теперь форс задаёт… Аристократы к ней “Мамзель Илька, мамзель Илька”, а она их “брысь”, да и делу конец”. (Н.А. Лейкин). Можно представить, какой апофеоз пошлости и бескультурья являли собой эти представления. Зато они давали знатный сбор: годовой доход Вейнберга, по некоторым данным, составлял 15 тысяч рублей – такую сумму едва ли получали даже тайные советники. А в 1880 году Павел Исаевич был даже принят в труппу Александринского театра. Пётр Гнедич вспоминал, как его “запрягли на бессловесную роль” в гоголевском “Ревизоре” за умение ловко щёлкать языком. Вейнберг часто исполнял роли евреев и евреек и, будучи “небольшим актёром сего театра, он в ансамбле держался весьма прилично и даже еврейские роли исполнял мягко, без нажима”. Но при этом он не только не перестал рассказывать анекдоты, но выступал с ними и на сцене самой Александринки, что весьма поощрялось театральной дирекцией, поскольку такие выступления собирали переполненные залы.

Небольшая предыстория диспута. Доминиканский орден не только отказался от критики Талмуда, но и стал расхваливать точность формулировок и широту содержавшихся в нем знаний. Орден решил доказывать истинность христианства не христианскими источниками, а через Талмуд и Мидраши (запись сведений, содержащихся в Устной Торе). Надо было продемонстрировать, что только из-за собственных ограниченности, мракобесия и фанатизма евреи не желают видеть чистый свет христианства, исходящий из их собственных священных книг. Бремя защиты Талмуда, а вместе с ним и еврейского мира, было возложено на рабби Моше бен Нахмана. Его соперником в диспуте выступал инициатор мероприятия, крещеный еврей Пабло Христиани, глава католической церкви Арагона, страстно желавший обратить в «истинную веру» других евреев. Следует отметить, что во многих подобных случаях, например, парижский диспут 1252 года и тортосский 1413-1414 годов, евреям приходилось противостоять нападкам выкрестов. (Вспоминается не столь давняя поездка группы российских писателей – крестившихся евреев – в Израиль). О ходе диспута можно судить на основании двух прямых свидетельств: на иврите и на латыни. Первое, известное под названием «Диспут РаМБаНа (Нахманида)», написано самим Рамбаном через некоторое время после диспута. Книга создана в форме запечатлевшего его суть диалога. На рассмотрение были предложены следующие темы: 1. Приходил ли уже Мессия, как говорят христиане, или он еще придет, как говорят евреи? 2. Б-жественен ли Мессия, как говорят христиане, или это человек, как говорят евреи? 3. Кто соблюдает истинный закон — евреи или христиане?

Балансируя на опасной грани эпатажного искусства, Гера все время смело шла впереди времени, диктуя моде одной ей известные правила и выискивая любую возможность заявить о своих взглядах и вкусах: организовывала бесчисленные показы, устраивала уличные представления, участвовала в презентациях, выставлялась в лучших галереях мира. При этом, никогда не ограничивалась только украшениями: дизайн одежды и обуви, ковры, живопись, монументальная скульптура, театральная режиссура и даже актерская игра – все это находится в ее послужном списке, о чем свидетельствуют многочисленные дипломы, призы, вырезки из газет на разных языках.

Массовые крещения, изгнания, эмиграции, погромы и венчающая этот трагический список инквизиция превратили Португалию в «юденфрай» страну. Но в метрополии инквизиции становилось тесно. Её особые эмиссары следили за религиозным поведением португальских марранов за рубежом; уличенных в соблюдении иудаизма арестовывали и доставляли в страну, чтобы предать суду инквизиции. О том, что они ели свой окаянный хлеб не зря, свидетельствует страшная судьба известного бразильского драматурга, выходца из семьи марранов, Антонио Жузе да Силва. В 1737 году по доносу служанки он был арестован инквизицией вместе с матерью и беременной женой за исповедание иудаизма. Было установлено, что «преступник» прошел обряд обрезания, соблюдал субботу и постился не по христианскому канону. Жузе да Силву обвинили в ереси и доставили в Лиссабон, где он был приговорён к сожжению на костре несмотря на заступничество короля Жуана V. В виде особой милости драматурга сначала удушили гарротой. В день казни в лиссабонском театре шла его комедия. Зрители смеялись.

Закончилось смутное время Баварской Советской республики, ужасы «красного террора» остались в прошлом, и Томас Манн старательно фиксирует в дневнике все приметы возвращения к нормальной жизни. Прингсхаймы в своем дворце на улице Арси, в целом, благополучно пережили время анархии и революционного произвола. Им удалось вернуть конфискованные драгоценности на общую сумму не меньше 300 000 марок (Tagebücher 1918-1921, 201). Теперь профессор достал из потаенных мест предметы своей бесценной коллекции и снова расставил их по привычным местам – в шкафы и стеллажи, стоявшие в столовой и прихожей.

Некоторым людям для сохранения душевного здоровья совершенно необходима хорошо выстроенная система убеждений, определяющая важнейшие жизненные ценности. В «Исповеди» Льва Толстого с замечательной полнотой исследован кризис, вызванный сознанием бессмысленности человеческой жизни и ужасом перед пропастью, к которой она неумолимо движется. Мучительное состояние страха смерти сопровождалось у него навязчивыми мыслями о самоубийстве. Главная трудность состояла в согласовании религиозного чувства с критическими требованиями разума. «И чем больше я молился, тем очевиднее мне было, что он не слышит меня и что нет никого такого, к которому бы можно было обращаться». После трехлетних страданий и непрерывных интеллектуальных усилий, пришло, наконец, озарение: «Так чего же я ищу еще? – вскрикнул во мне голос. – Так вот он. Он – то, без чего нельзя жить. Знать бога и жить – одно и то же. Бог есть жизнь. И сильнее чем когда-нибудь все осветилось во мне и вокруг меня, и свет этот уже не покидал меня. И я спасся от самоубийства». [2]

От прослушивания у меня остались какие-то смутные воспоминания «с провалами», например, совершенно не помню, кто сидел в жюри. Кроме Кастельского, почему – объясню позже. Помню, что происходило всё это в Рахманиновском зале. Сколько играло человек и кто – совершенно не помню, потому что находилась я в полном смятении. Все знали, что меня в прошлый раз не пустили. Все знали, что Тихон просто так на таких прослушиваниях не сидит. Значит, Тихону что-то надо: дальше всё вычислялось очень точно. Тихон мне пообещал, что я пройду, если сыграю хорошо...

Разум и чувства тоже спрятаны в памяти, и вся эта фантасмагория – лица, эпизоды, происшествия, случаи и случайности, маленькие трагедии и большие радости, и наоборот, большие трагедии и маленькие радости, добро и зло, сотворённые над тобой и тобой, радость, растерянность, гнев, недоумение – всё покоится в темном, сыром, крайне неприятном месте, опутанным паутиной часов, дней и лет. Покоится до той поры, пока в хозяйской голове вдруг, без всякого повода, короткой молнией сверкнёт что-то, и тогда бессмысленно, бессвязно, словно цветные пятнышки в калейдоскопе, начинают мелькать лица, случаи, события – вехи жизни, совсем забытые куски прошлого, ранее проскочившие мимо твоих пристрастий.

Ясон. Конечно, повезло! Ты только подумай, бриг называется «Прекрасная Марция» – сколько раз, когда нам, казалось, изменяла и я говорил себе: «Зевс – свидетель, я все делаю ради дочери!» – и Фортуна снова поворачивалась ко мне своей роскошной грудью… Нам повезло, да еще как... Ты , Марк, доставишь Сципиона в Рим, а затем отправишься в Милет, где будешь ждать его прибытия, а уж потом добро пожаловать сюда с вестью о выкупе, да смотри, чтоб тебя не выследили...

Вчитываясь в Розовского, начинаешь всматриваться его глазами – и складывается пазл зла, возникает огромная страна без закона и заповедей, зона нравственной мерзлоты с колючкой по периметру, стахановски пашущая за кашу с баландой, оболваненный стан Пахана, кремлевская «малина», окруженная сплошными врагами народа, которых давно пора под ноготь, дабы «не мешали строить социализм в одной, отдельно взятой за жопу стране».

«...– Мог ли я сам отправиться в такой путь (а ведь более 30 населенных пунктов Приморского и Хабаровского краев за один маршрут прошли!)? Конечно, мог. Но когда бы собрался и встретился ли бы с теми людьми, которые приходили на встречи с автопробеговцами. Ежедневные встречи: то десятки слушателей, то считанные единицы, старики и совсем мелюзга, то настроенные слушать, то случайно заглянувшие на огонек. Училища, сельские клубы, скромные музейные залы, а порой и просто освещенные жарким приморским солнцем поляны перед бывшими совхозными конторами...»