Критика

И все же, когда Борис Камянов покидал СССР, он нашел слова прощания с родиной, достойные сильного человека, мужчины, умеющего любить, ненавидеть, прощать и отвечать за свои поступки — перед собой, перед людьми, перед Богом.

Проживая страницу за страницей, прикасаясь к сотне очаровательных мелочей, вдруг открываешь волшебство в самой обыденной жизни: бесконечное лето детства, утренние сеансы в кинотеатре за углом, дворовой футбол, сердцебиение первой любви, слезы юности и бесстрашные полеты в молодых снах.

«В стихотворении Елены Заславской “Марсий, вызови Феба!” Марсий выступает прообразом поэта, который, оставшись без кожи, чувствует «красоту и уродство этого мира», а состязание с Фебом и жестокое наказание переосмысливаются как поэтическое вдохновение, посланное Фебом и дающее возможность человеку изобразить в слове наш человеческий мир…»

Наверно, проще всего указать на то, чего не надо делать. И по моему убеждению, как минимум, переводчик не должен использовать слова и выражения, которые автор мог употребить, но не сделал этого. Так, например, в наиболее известном переводе Кружкова замечание Bellman’а о Пекаре (Baker) «His form is ungainly — his intellect small» (приблизительно: «Он лицом неказист и умом невелик») переведено как «Он умом не Сократ и лицом не Парис»...

Цейтлин всю жизнь провел среди пишущих людей и прочел старых и новых книг без счета. В эмиграции ему встретился человек, превративший свою жизнь в эксперимент и рассказавший об этом (Николай Боков); человек, писавший очень хорошо, но упорно, из принципа (неясно, какого) ничего не печатавший (Роман Вершгуб), а еще настырный вымогатель подаяний, на которые издает милую его сердцу макулатуру...

Существовавшая на самом деле, внешне православная, но от этого не менее ордынская, Московия противопоставляется идеализированному, невозможному под игом Ивана Ужасного, полному достоинства человеку купеческого сословия Степану Калашникову. Этот немыслимый в московском XVI веке человек на самом деле родился намного позже, уже в 19 веке, в немецкой, чиновной, рядящейся под славянскую, стране. И зовут его Михаил Лермонтов.

Тонечке Ашауровой среди тотального одиночества, неостановимого бега по городам, полустанкам, гостиницам, провинциальным театрам, вдруг выпадает миг покоя, остановки, хотя и под звук движущихся вагонных колес. Ей, уже почти спустившийся в собственный ад, судьба вдруг выбрасывает веревочную лестницу, и падшая, тоненькими ручками институтки хватаясь за веревки с узлами, выбирается наверх.

О фильме Романа Михеенкова «Страсти-мордасти» по пьесе Н. Гринберг «Ровесники – ровесницы»

О книге Натальи Хмелёвой «Ген любопытства»

О книге Бахтияра Амини «Вкус отражения»

О книге Дмитрия Воронина «Душевные пляски»

О книге Елены Пестеревой «В мелких подробностях»

О двухтомнике Константина Кедрова и Елены Кацюбы «Восьмигласие мироздания»

О книге «Жизнь засекомых»

О книге Светы Литвак «Агынстр»