Критика

Два или три слова сцепляются, выделяя энергию удивления, на которой и пи­шется стихотворение. Эта зародышевая группа слов обычно уже содержит в себе ритм, так что ритм не приходится специально разрабатывать. Как правило, стихотворение пишется быстро, на пер­вичном импульсе. Строчки и рифмы сами приходят в голову, их не приходится долго искать. Что первое пришло, то обычно и остаётся.

«Лермонтова и Одоевского сближает вера в сакральную природу слова. И в то же время оба они отходят от романтического культа художника и противопоставления его безликой, пошлой толпе...»

«Думаю, что бетховенская музыка не раз наталкивала Вампилова на размышления о жизни и искусстве. Поэзия, витавшая в четырех стенах его убогого пристанища, плохо вязалась с нашей тогдашней жизнью, с тем, что повседневно говорилось, писалось, внедрялось в бытие. Судьба великого композитора — череда страданий, перенесенных только благодаря огромной воле, творческой страсти и порыву к счастью, — эта судьба была опорой думающему и чувствующему человеку среди людской пошлости, мелких желаний благ и удобств...»

«Иван говорит о страданиях детей верно, но общо; он их не пережил — его рассказ похож на репортаж. Он человек мыслящий, горячий рационалист, но в нём мало опыта, а если судить с позиций реальности, то в этом и ограниченность Ивана...»

«В простоте, порой неловкой прямоте русского мужика проявляется сопричастность его души с окружающим миром…»

Я попытаюсь показать, что такое вольная реконструкция на примере своего романа "В тисках — между Юнгом и Фрейдом", изданном в 2013 году московским издательством "Книжники". В основу моей реконструкции заложены вполне реальные исторические факты, которые можно изложить как начало детективного романа.

Ощущение света в стихах Миллер возникает во многом благодаря их совершенной, безукоризненной форме — точной рифме, внутреннему звучанию. Восхищает абсолютная законченность стихотворения, соразмерность частей: звуков, смыслов, образов. Это просто какая-то «рукой Челлини ваянная чаша».

«Горький — модернист, тяготеющий к богостроительскому (элементарному), а не богоискательскому изводу, в переплетении полюсов. Описательность, иллюстративность, монологизм, пафосный риторизм. Сквозь ткань текста проступает кровь сердца и почва плоти героев и автора. Но много и фальши, нервозности, истерии…»

«Зрелая лирика Николая Рубцова буквально пронизана данной темой, превратившейся в настойчивый мотив. Его лирический герой чувствует “смертную связь” с Родиной, видит “неспокойные тени умерших”, покойную мать (“В горнице”), слышит “незримых певчих пенье хоровое” и воспринимает смерть как естественное продолжение жизни души…»

В советской легальной поэзии этот конфликт в сильной степени сублимировался в конфликт классовый. Когда же враждебные классы были, мягко говоря, упразднены, класс победивший стал писать о своём, классовом же, одиночестве. Звучит до анекдотичности цинично, но доля правды в такой печальной шутке есть.

Не иначе, это возмездие матушке Европе за недружественные санкции! Рассказ о затоплении Венеции венчает у Левона Осепяна цикл коротких рассказов, начинающихся с «Как я однажды…». В первом из них Левон перебирает в памяти, как чётки, случаи, когда он запросто мог расстаться с жизнью. И случаев таких набирается у него немало.

Рецензия на книгу С. Айдиняна

Однако потом приперлась перестройка (кстати, само слово это спёрто прорабами из докладных бумаг девятнадцатого века — кому-то еще из Александров прожекты представляли), Советский Союз лебедино сыграл в ящик, точнее, дал дуба, началось смутное безвременье, надо было думать о будущем детей, и люди, будто осенняя листва, принялись хором отлетать — словно лемминги в «боингах».

Сердечно поздравляем дорогого Юрия Михайловича Павлова с 60-летием!

«Душа Алексея, перемещаясь сквозь бесконечные миры Вселенной, выискивает там узорчатые образцы Запредельной гармонии. Однако и здесь, на Земле, художник искренне восторгается красотой окружающего мира, радуется различным проявлениям жизни. Свои переживания Акиндинов запечатлевает в картинах, старательно вырисовывая орнаменты и узоры собственных откровений. В течение многих лет художник ведет записи, в которых, будто иноземный лазутчик, фиксирует тайнописью важные сведения. Словно телеграфист, кратко чеканит предложения о том, что увидел и что поразило больше всего. Записанные впечатления потом, при удобном случае, становятся основой будущих композиций и картин…»