Критика

«Заданность героев Достоевского и Тютчева не имитирует Христа. Их творчество предстает в ежечасном ответственном выборе пути, а истинность выбора определяется мощью напряжения духа, полнотой сердца, зависящих, от истинности же выбора. Применяемый для создания образа Христа прием, соединяющий мощь психологического воздействия с целомудренностью взгляда автора, рожден из глубин религиозного чувства, но литературой использовался утилитарно. Магнетизм, притягательность личности Христа объясняется Его всепобеждающей любовью, источником которой является Отец...»

«Селезневу и Кузнецову требуются Евангелие и Апокалипсис. Они дают их творчеству центростремительные возможности, шанс на постоянно возрастающую динамику, на миф и апокриф — оружие в русской борьбе. Лихоносов — с Экклезиастом. В его русской ветхозаветности нет того бога закона и тоталитарной рациональности, который воспринимался Селезневым как один из главных врагов человеческой души. С селезневским и кузнецовским христианством — так кажется мне — легко совершать вылет из храма, из всей нашей привычной обрядности. С Экклезиастом Лихоносова, наоборот, хочется уменьшить вихревый эсхатологизм, прекратить подгонять время и вернуться в жаркие объятия православной повседневности — со святыми, иконами, литургиями, близкими и дальними святынями…»

«Герой рассказа, казалось бы, дошел до крайней степени безразличия, отверг все, приобрел револьвер, но ощутил внезапную жалость к плачущей девочке, бегущей навстречу ему. Тем не менее он подчиняется воле рассудка, который твердит, что никакой жалости он не может испытывать, ведь скоро он умрет и все исчезнет…»

Рассказ-биография приобретает черты приключенческой повести с элементами расследования. По ходу писатель успевает нам поведать о великих немецких физиках и их работе, рассказать об истории двух крупнейших немецких университетов, хорошо известных в России, Геттингенском и Гейдельбергском, нарисовать картину зарождения и развития национал-социализма в Германии, окунуть нас в гущу еврейского вопроса.

Книги Ю.А. Крестинского, В.И. Баранова, В.В. Петелина, А.А. Варламова, Ю.М. Оклянского

«Дар воображения вечен как любопытный детский взгляд, зачарованный первым снегом, как неистребимая жажда целостной личности жить «по совести» и выживать — в плену ли, на краю ли пропасти в родной стране, под тяжестью рока или под властью злых людей...»

С поэзией Юлии Драбкиной я знаком уже больше десяти лет и при каждой встрече с её стихами испытываю смешанное чувство узнавания знакомого и удивления новизной. Её стихи не из тех, что сами собой запоминаются и потом читаются наизусть по случаю, но из тех, которые не отпускают, если ты уже вошёл в них.

Чего же красивого в призраке? С фантомами неуютно, тяжело. С ними не наладишь «правовых отношений». Ложь нельзя рационализировать. Греза всегда колется. Мечта может убить. И часто убивает. «Сон золотой» может легко засадить за решетку. Он постоянно унижает человека, изгоняет его, как еврея, из мира (большого народа, общества).

Рецензия на книгу Татьяны Аиновой «Тайные Тропы»

«Это насельники зимних прорубей. Это — реликт двоеверия: языческое на Русском Севере не вытеснено христианским — имело место их своеобычное переплетение. Или контрапункт — если хотите. Или интерференция. Здесь находится важнейший ключ к пониманию Русского Севера во всей его неповторимости и уникальности. Пласт лёг на пласт. Потом началось перепластование. Так образовалось богатое узорочье северной духовности — поэзия Галины Рудаковой проявляет его…»

«Сорокапятилетний писатель рассказывает о своих давних скитаниях по Руси, о том, как он, молодой, жадный до впечатлений жизни, жаждущий понять смысл бытия, — как он постигает неприветливый, жестокий и притягательный мир. Он говорит о своих открытиях и разочарованиях тех дней, но — словами уже пожившего, опытного человека, из иного времени. В этом нет никакого неудобства для читателя и автора. Впечатления прошли отбор временем; в памяти остались лишь самобытные герои; оценки людей и событий определились точней; осмысление увиденного и пережитого стало более зрелым…»

"Диктатуру пролетариата она не приняла и в советскую культуру не вписалась… Так талантливая, в прошлом знаменитая писательница, не смогла при большевиках реализовать своего литературного дарования. Она жила и дышала прошлым".

Можно сказать, что опираясь на два предыдущих, Марина Степнова смогла создать третий роман, более глубокий, более дерзкий, более, на мой взгляд, сложный. Он целостный, здесь нет неравноценности начала и завершающей части, которая наблюдалась многими в предыдущих книгах.