Критика

(революция и гражданская война в русской прозе 1920-30-х годов: Д. Фурманов, Ю. Либединский, И. Катаев)

(война в лирике Н. Рубцова)

«…Проблема общая для Дальнего Востока России. Активный отток населения идёт не только с “заморской” островной территории – везде, где предстояло побывать в ходе путешествия, нам с грустью приводили цифры удручающей статистики. Сегодняшняя боль и беда дальневосточников: нет стабильной работы – нет уверенности в завтрашнем дне». (Возродят ли их надежду на лучшую будущность нынешние эпизодические перемены в жизни региона, включая недавнюю замену проштрафившегося главы Сахалина?)...»

«…Как это ни парадоксально и ни кощунственно, но в мертвом Рильке Цветаева обрела то, к чему всякий поэт стремится: абсолютного слушателя. Распространенное убеждение, что поэт всегда пишет для кого-то, справедливо только наполовину и чревато многими недоразумениями. Лучше других на вопрос «Для кого вы пишете?» ответил Игорь Стравинский: «Для себя и для гипотетического alter ego». Сознательно или бессознательно всякий поэт на протяжении своей карьеры занимается поисками идеального читателя, этого alter ego, ибо поэт стремится не к признанию, но к пониманию. Еще Баратынский утешал в письме Пушкина, говоря, что не следует особо изумляться, «ежели гусары нас более не читают». Цветаева идет еще дальше и в стихотворении «Тоска по родине» заявляет:..»

Итак, некий анонимный «психометрист» В., повинуясь смутному зову, прилетает из Реховота в город своей юности Одессу. Здесь его ждут встречи с коллегами-«психометристами» и неожиданные встречи с другими персонажами, создающие достаточно напряжённую интригу повествования. Судя по всему, В. ищет следы неких стариков, которые могут дать ему ключ к поиску Мастера. Поиски оказываются безуспешны, но новые впечатления и встречи вполне компенсируют поездку. Вообще говоря, В., от лица которого ведётся повествование, осознаёт своё духовное превосходство над одесскими «психометристами» и прочей публикой, встреченной в ходе визита, смело даёт им оценки, выступает с лекциями и местами живо напоминает Остапа Бендера.

Можете обвинить меня в том, что я слегка перемудрил… Но там и «мудрить» не надо. Там все и так и мудро, и глубоко, просто… Только немногие могут всё это гармонично соединять и смешивать! Всё в цель бьет в этом романе! Филигранное воссоздание давно ушедших времён! Мысли! Образы! Сравнения! А какое наслаждение получаешь от красоты и легкости грамотного и простого языка… И это высшая степень моей похвалы! Ибо я согласен с Пушкиным, справедливо заметившим: “Первый признак ума есть просторечие!” А кто ясно мыслит, тот ясно излагает, а всё остальное – понты «и томление духа».

«О Тютчеве до сих пор бытует представление как о “певце природы” и поэте любви, в лучшем случае он воспринимается как поэт-философ. И это вполне отвечает реальности. Неправомерность подобных ограничений заключается в том, что Тютчева продолжают упорно включать в полуязыческую мировоззренческую “традицию”, тогда как он сознательно и настойчиво порывался в направлении от философского пантеизма к евангельскому поэтическому мироощущению. Были в этом трудном восхождении свои падения и “рецидивы” гностического характера, но судить все же резонней по высоте духовного и поэтического парения».