Критика

«...я всю жизнь наблюдаю, в основном, литераторов, не знающих, какой стороной вбивают гвоздь, не способных сложить и разжечь костёр, бессильных взвалить на плечо мешок с картошкой… Я, конечно, помню, что, например, Варлам Шаламов был принципиальным противником физического труда, но ведь это Шаламов!.. Ручки - ручками. Однако и язык у них - современных писак - такой же. Язык невзрачных обитателей сайтов, офисов, многоквартирных общаг, коттеджей. Язык стерильных лабораторных мышей. Бледный гастритный язык едоков фастфуда...»

«...Тема графомании, затронутая в февральском номере «Литературного меридиана», для нас с Владимиром Тыцких очень актуальна. С этим явлением сталкиваемся в литературной студии «Паруса», на встречах, посвящённых Дням славянской письменности и культуры, в литературных конкурсах, на бардовских фестивалях. Прочитав статью Владимира Костылева, я сразу вспомнила о главах, посвящённых этой теме, в моей будущей книжке...»

Памфлет Вагнера и статья Достоевского отличаются крайним юдофобством, нелогичностью и пренебрежением к фактам с одной стороны и подлинной искренностью ненавидящего сердца с другой. Выход из печати этих произведений вызвал в свое время протесты европейской культурной общественности и одобрение другой части публики.

Как и все югославы, Кустурица оказался небритым, неряшливым, крупным мужчиной, который играл в брутальность. Бандерас для бедных, подумал я. Еще я подумал о том, что он всех уже, и себя прежде всего, задолбал солнцем, вином и цыганами. С другой стороны, вспомнил я, мои темы тоже не отличаются разнообразием. Так что я просто присел рядом с ним, поздоровался и взял пива. Не люблю, когда на меня давят.

«...И самодеятельный автор самодеятельному автору – рознь, ибо все начинают как самодеятельные. Хуже другое: слишком много сегодня «в писателях» не только посредственностей, но и людей больных. Больной человек может быть и гением, однако страшно, когда больной – агрессивная бездарь...»

Еврейская культура отнюдь не нуждается в «превозношении», она нуждается в правдивом, честном, непредвзятом и всестороннем описании, которое противостояло бы не другим культурам, а мноковековым юдофобским наветам, равно как и основанным на лжи попыткам забвения и стирания из памяти человечества вклада евреев в нашу цивилизацию.

Истинно говорю вам: и поучает научно он, и советы бытия дает – Реб Индер! Короче, «слава мудрому Ребиндеру!» Ох, недаром в романе девятнадцать глав – восемнадцать плюс один, как считал Тевье-молочник, то есть гематрия слова «жизнь» (восемнадцать) и Единый Жизнь и Бог, любовь и смерть, бесы революции (в достоевском охвостье) и люди добрые – сошлись-разговорилися в этом романе.

Пушкин рад и одновременно в тревоге: ему ли, знающему все тайны двора, все скрытые мотивы поведения в свете как царствующих особ, так и придворных, – ему ли не понимать, что милостями осыпается не он сам, а его жена, первая красавица Петербурга, Наталья Николаевна Пушкина, а ему дают понять, что её муж должен быть благодарен императору именно за проявленное к ней «внимание».

В Пастернаке сосредоточивается общее представление о разрушительной силе литературы, давно ставшей для интеллигенции истинным «откровением». Пастернак подходит для этого воплощения как нельзя лучше, ибо в нем открывается герою (а до того, вероятно, автору, отметившему в интервью, что ему «Пастернак… никогда не нравился: “Человек талантливый, но какие-то отвратительные поэтические принципы плюс такие же человеческие качества. Смотрю дальше — а там целый айсберг, за которым стоит поганая либеральная гнусь”»