Рассказ

Ему же необходимо этой бодрящей и целенаправленной прогулкой уравновесить внутренний и внешний баланс сил, чтобы кровяное давление, нервы, иммунитет, душевный настрой — всё стало в гармонии.

И самое простая угроза — это когда слова превращаются в труху. Но иначе-то и быть не может.

Нужно признать, что ощущение незаслуженного триумфа чуть портило ему жизнь.

Цветики мои, спутники мои, собеседники мои тайные…

В молодости я был горазд спать по многу часов подряд — я и заснул под мерное покачивание вагона и стук колес. Мне снились кондукторши трамвая — сперва та, что постарше, а потом та, что помоложе, снились голые ветки деревьев в скверике, в которых я так ничего и не нашел, снилась старушка на площади у Вознесенского собора Войска Донского… Чистенькая, худенькая старушка в белом платочке.

Мысль эта была такой невыносимо жуткой, что Диана сразу же поспешила отогнать ее. Нет, не надо об этом думать!.. Не надо совершенно ни о чем таком думать!

— Я не верю в бога, но верю, что когда-нибудь он будет построен, — серьёзно ответил пожилой собеседник.

Теперь всё происшедшее вспоминается мне, как что-то тяжелое и неприятное. Но все детали я помню отчетливо — и всё, что он говорил, и всё, что я ему отвечала.

И эта неудовлетворённость заживо погребённого духа, его слепой протест, стихийный бунт, думаю, в первую очередь и привели Громова в такое место, которое называется тюрьмой...

У литературного критика очень ответственная миссия: он призван объяснить себе, автору и читателю, о чём написана книга. А для этого нужно быть внутренне свободным, широко и глубоко образованным, обладать тонким литературным чутьём, которое на этой стезе приравнивается к таланту.

Такова она, жизнь! Пережить одинокую юность, промучиться одной в годы расцвета — и вот награда: в свои пристойные, хоть и перезрелые годы я получила в награду от судьбы немытое и нечесаное нечто, валяющееся на старой тахте в дальнем углу квартиры и лишь изредка открывающее мутные глаза, чтобы поискать очередные припрятанные полбутылки.

То ли дело в деревне — простор и воля! Завёл трактор — и в поле, работаешь без надсмотрщиков, раз-два за день завернёт бригадир или агроном….

…Весь тот год я прожил в каком-то сияющем сне, ушел в душевную глубину от творившихся вокруг событий нового порядка, лицемерно, на словах, будто бы завершившем дни лихолетия в отечестве нашем. Ходил опьяненный, как в тумане…

Кофта вновь понадобилась после рождения моего сына. Как многие советские роженицы, я не избежала тяжелого послеродового мастита — и это несмотря на то, что нашим районным родильным домом был знаменитый дом № 7 имени Г.Л. Грауэрмана на Большой Молчановке — известный в Москве просто как «Грауэрман». В конце 50-х — начале 60-х он совсем не считался каким-то привилегированным заведением.

Нас поздравляли знакомые, соседи, и прохожие. А те из них, что бурчали вслед что-то злобное, делали это как-то неуверенно и выглядели слегка пришибленно. Слово «еврей», которого желательно было избегать, чтобы не создавать неловкость и не будить «спящих собак», внезапно зазвучало громко и гордо.