Рассказ

...Потом синхронно, будто этому действию предшествовала долгая тренировка, выпустили по плевку на зеленую траву и огляделись с выражением озадаченности, которое в сущности ничего не означало: в силу ли возраста или развития ребята именно так привыкли смотреть на людей и предметы; слегка приоткрыв рот и остановив на какой-нибудь точке застывший взгляд.

...А Ефим уж к печи подобрался, на голбец взбирается; Авдотья хрясть ему кочергой раскалённой по зубам, а зубы-то у покойного все до единого железные были, только сбрякали. Не отступает мертвяк, дальше ползёт. Да и как ему отступить? Черти-то, которых он при жизни голубил, пищи хотят, сожрать жену требуют. Вот, как ни отбивалась баба, как ни чекрыжила мужа покойного кочергой, ништо не помогло, не смогла она до первых петухов продержаться… Поутру родичи в избу вошли, да там же на печи их обоих обнаружили: у Ефима вся рожа в крови, а Авдотья едва не до мослов обглодана…

...Я посмотрела на картины – он их из дома вынес и у костра кучей сложил. Гляжу – Гефсиманский сад нарисован: вроде, всё правильно, оливы, храм, народу толпа, а каждый винтовку со штыком или автомат держит. Все как один в форме: кто в военной, но больше в милицейской, а Иуда сбоку, в тени. Пиджак на нём малиновый и галстук цветастый. А на толстой оливе справа – табличка: «Парк культуры и отдыха имени Горького».

...Он еще пуще забеспокоился, когда вычитал в газете, что в областном центре прямо с могилы украли бюст героя-летчика. Тот погиб в небе над Западной Украиной, но полвека спустя недобитым «самостийщикам» и их потомству героический прах перестал давать спокойно спать, начались тут на память летчика всякие недобрые поползновения. К счастью, земляки не растерялись: привезли и с должными почестями перезахоронили Героя в родной земле. И буквально через пару дней тоже ведь, наверное, земляки уперли бюст. Цветной металл все-таки…

...Затем выволокли женщин. Смотреть было и жалко и смешно. Лариска шла, гордо подняв окровавленное лицо, не прикрывая голое тело. Шла, как Космодемьянская на виселицу. Вторая, тихая Вероника, мельтешила руками, стараясь прикрыть то лицо в одном огромном сине-фиолетовом подтёке, то обнаженные груди и низ живота в живописных порванных трусиках. Затем малорослые монголы выволокли двух российских чудо-богатырей в кальсонах и наручниках...

- Убейте меня! - вдруг выкрикнула она так отчетливо и горестно, что задремавший было конвоир проснулся и удивленно уставился на поющую Лину Ивановну, коротко остриженную, с обиженными складками вдоль губ, не узнаваемую для тех, кто помнил ее на воле. И тут она взмахнула белыми крылышками и словно взлетела. И зал, набитый заключенными, облегченно вздохнул и разразился аплодисментами…

— Куда? — спросил, приоткрыв дверцу, шофёр. — К Косте Кузьминскому, — слабым голосом выдохнул Веня, и тут же бухнулся на сиденье рядом с шофёром. — Поскорее. Под слог «хер». — Знаю Костю, — сказал шофёр. И машина рванулась с места. Веня грустно смотрел в окно. — Ты-то сам кто будешь? — спросил его шофёр. — Ерофеев я. — Веня? — Точно. — Тот самый? «Москва — Петушки»? — Тот самый, — сказал Ерофеев. — Как же, читал! — сказал образованный шофёр. — Хорошо написано. Правильно. Мировая вещь. Наша, российская. Веня даже не удивился такой своей известности. — Похмелюга у меня! — грустно произнёс он...

Фрагмент из книги «Калейдоскоп моей памяти»