Рассказ

Единственное, что раздражало её в нём, было его дурацкое девичье имя — Рене. И вот однажды она набралась смелости и предложила ему сменить его нежное Рене на мужественное — Райнер. Он, конечно, согласился, как соглашался со всем, чего она требовала. И стал Райнер Мария Рильке. Под этим именем он вошёл в историю.

В Городе море сковано сотнями хитроумных приспособлений, упорядочено, иссечено молами, пронумеровано буями. Каждую минуту над ним совершаются надругательства яхтами, катерами, буксирами, приближающимися к гавани океанскими лайнерами, гигантскими, похожими на каких-то кубистских чудовищ контейнеровозами, балкерами, танкерами, угловатыми паромами, извергающими у причалов десятки автомобилей. Каждую минуту оно поглощено суетой, ничего общего не имеющей с его истинной природой. Здесь же едва ли увидишь одну-две ветхих рыбацких шхуны, упрямо покачивающихся на осенних волнах. Иногда, глядя на них, на их усилия, нисколько не изменившиеся за последнюю тысячу лет, на их движения, выверенные веками, удается уловить древнюю прелесть хаоса, подступившего к тебе вплотную.

Романтический детектив

Этот портрет он знал с детства. Он висел у него над детской постелькой. В детстве он загадал, что эта юная девушка с наивно-очаровательным лицом и кротко опущенными глазами – его будущая невеста и он её, повзрослев, непременно найдет. Найти не привелось, но женский образ несказанной прелести и нежности так и сопровождал его всю жизнь...

Старик часто приходил за чаем на кухню. Смотрел на жену и чувствовал, что мир сошел с ума. Ну что не хватало женщине в Калифорнии! Много солнца, большой дом, машины, поездки по миру, любимый сын и внуки, - кряхтел старик. И понимал - насколько это риторический вопрос. Кажется, впервые возникший на устах Сократа. Старик знал ответ вместе с мудрым греком и нашим Уильямом Шекспиром. Знал и мучался. Оттого злился, смеялся и недоумевал.

Таинство венчания начиналось буднично, без помпы и торжественности, может, потому что не толклась тут толпа зевак. Жанна с Василием, священник, за полотняной загородкой в углу пробовавший голоса хор, да приглашенный коллега из телерадиокомпании с видеокамерой в руках — вот и все. И то он оказался лишним: Жанна, теша свое репортерское тщеславие и желая увековечить событие, раскаялась потом, услышав снисходительно-насмешливый его шепот: «Ты для моды, старушка, все это затеяла или чтоб муженька удержать?!»

... Улица казалась ей узкой, тесной и бесконечной, и скоро, скоро ее кольнула мысль, что это вообще не улица. Это продолжение каменного лабиринта шахты, вот что. Вот вам и секрет. Вот и понятно, почему не горит ни один фонарь. Почему в разрывах черных туч не видать ни одной звезды. Они просто-напросто не выбрались еще из шахты. Это им только показалось – после водки «березка», возможно? – что они шагают по улице Гоголя. Ни улицы Гоголя, ни улицы Белинского, ни бульвара Строителей, заваленного мокрыми листьями, им больше не видать…

Важную роль в деле раввина Лубанова сыграл небезызвестный в некоторых кругах ленинградский стукач, известный под именем Юдке. Следователи устраивали Лубанову очные ставки с Юдкой, который говорил все им необходимое для накрутки срока раввину. Лубанов держал голодовку, добиваясь и добившись получения из дома кошерных продуктов.

Таборы приходили, отдыхали и уходили дальше, оставляя за собой погасшие костры, заманчивый дух никогда не испробованной свободы, и тоскливое чувство проходящей мимо жизни.

Мне кажется, что в портетах-биографиях, а как вы помните, их было пятнадцать, переданы мысли Рембрандта после его бесед с раввином, которые, увы, не потеряли актуальности и в наше время. Почему же так случилось, что на протяжении многих веков еврейский народ не был понят и принят остальным миром?