Рассказ

My nerves are completely shot. I need to calm down. This won’t do. The hurricane might not be bad at all. It might even weaken before it gets to New York. That’s happened before, after all. Any minute now I’ll hear the key in the lock, the door will open, and Mike will be there in the doorway…

I am annoyed. I hate this woman, who calls up suddenly from the telephone downstairs, which means ‘open the door’. I am becoming rigid from confusion in me caused by Yana’s readiness to push the admission button...

Существо, похожее на черта, стояло совсем близко. Не в силах отвести глаз, я разглядывала его морду, покрытую черной жесткой шерстью. Чувствовала запах, слышала его дыхание и ощущала, как привычный мир со скрипом сдвигается со своей оси...

Бутылка коньяка была поставлена так, чтобы ее было видно отовсюду: с кроватей, с углов, но перво-наперво от входной двери, случайно вошедшему гостю. Бутылка осознавала свою значимость. Как статуя, возвышалась она не только над расчищенной специально ради нее голой поверхностью стола, но и надо всеми вещами в комнате...

В тот год носить красное пальто было опасно. В городе появился маньяк, выбиравший себе жертву в красной одежде. Оля почему-то его не боялась, да она и вообще ничего не боялась, жила своей отъединенной от других жизнью...

...В ресторанчике ждать не пришлось, они только открылись после перерыва, столик на двоих был у самого окна, и приятно было поглядывать на начинавшую темнеть ресторанную улочку, попивая вино, Гарик – «мерло», Марина – «шардонэ». – Шардонэ, ты моя, шардонэ, – шутил Гарик, – мерло, мерло, по всей земле... – Ой, что это? – Стихи: первое – Есенин, второе – Пастернак. – Ну вы, Игорь Семёнович, прямо Цицерон какой-то, всё цицируете и цицируете!..

...По фасаду школы – транспарант: «Партия торжественно постановляет: вам, юным, жить при коммунизме!» Это значит нам. Твёрдость обещания вселяет уверенность в предстоящей жизни. Коммунизм – это когда будет всё бесплатно. При коммунизме изобретут специальный порошок для бессмертия. Очень хотелось, чтобы коммунизм наступил поскорей, но учительница Вера Ивановна объяснила, что объявлять коммунизм пока ещё нельзя, потому что из магазинов унесут даже стёкла с витрин...

«Дома младшие с вытянутыми физиономиями взирали на отпускаемых из короба куриных зомби, неприкаянно озиравшихся и не знающих, куда ступить. Они, худышки, занимали так мало места, что из упаковки, в которой некогда приобреталась микроволновая печь, Василий Степанович, словно фокусник, доставал и доставал птичек — одну за одной…»

«С утра Никита слышал пение: это небо так плакало, будто шел дождь, но до земли не мог добраться, за лесом сразу обрывался и — там падал и пел. Все будто спало этим призрачным сентябрьским утром, и Никита подумал, что и ему это же пение приснилось ночью. Он еще мало различал сны от яви: сны так же мимолетно и удивительно охватывали его, как и явь. Он задумался. А пение все слышалось, он будто его не только слышал, но и видел за хмурой, серой воздушной массой, привалившейся к огороду, где была еще не снята пленка с каркаса теплицы. Никита зашел туда в открытую дверцу и постоял под призрачным, сероватым покровом. Здесь музыка была слышнее, будто Никита снова вошел в свой сон…»

«В моем доме — мастерская художников. Как я бежал к ним в первые дни после новоселья! Всё пытался обнаружить признаки богемы, услышать шорох крыльев шальных муз, увидеть, как рождается шедевр — белая девушка на синем холсте (и ни в коем случае не наоборот!). Теперь я рад, что познакомился с художниками, подружился, но... Эти ребята не рисуют, не нюхают кокаин, у них семьи. Здесь трутся люди всех мастей и возрастов, здесь курят только табак, а пьют не из ступок для растирания красок, а из нормальных граненых стаканов, да и то не каждый день. А так как у художников шабашка и наличка постоянно, толкутся здесь посетители, от искусства далекие, но очень живописные. Только рисовать их некому…»

«Жаль только, что поем мы народные песни редко. Мы перестали ходить друг к другу в гости. Сначала вынужденно — в 90-х я знал многих людей, сидящих на двухразовом питании — скудный обед и такой же ужин. Какие уж гости. А потом привыкли, и сейчас откупаемся столиками кафе. Ручейки общения обмелели или совсем пересохли. Телевизор и компьютер наступили на горло живой песне. А ведь она дана нам свыше. Ангелами…»

«Сергей Иваныч опять взглянул на мутное небо. Казалось, облака стали ещё больше, словно подросли за эти дни: тяжёлые, высокие и неповоротливые, они зацепились за вершины гор — ничем не сдвинешь. Редко проглядывало тусклое солнце. Он пожал плечами, задумался, вспоминая рассказ старика, и сравнил человека с жизнью облаков, от первого и до последнего дня, удивлённо хмыкнул, поражаясь сходству. Потом махнул рукой, заторопился на веранду и стал собирать краски с кистями…»

Восьмого мая с утра город бурлил, кипел, ликовал – война кончилась! Кто сказал? Все говорят! По радио – марши, песни… Нет, опять приказ: то ли Лейпциг, то ли Дрезден!.. И только в четыре часа утра Девятого Мая закричал, загремел Левитан на весь Сталинград, на всю страну – ПОБЕДА!!!

Виновник спора стоял молча, явно ни единого слова не понимая. Рост — под метр девяносто, широкоплечий, лохматый, на небритом лице немного идиотская улыбка, обнажающая поломанный передний зуб, взгляд лениво переходит с блондинки на доктора и обратно. Видно, что пьян, но не слишком.

Оля видимо с возрастом осталась необыкновенно восторженным, моментально воспламеняемым человеком. Все встреченные люди казались ей гениями или злодеями, а каждое оригинальное событие — таинство. Проходило короткое время и Оля уже не замечала гениев и таинств. Возникали следующие…